Как бы ей хотелось воспарить в небо и полететь домой. Там ее встретила бы семья; старая марионетка, свисающая с потолка в гостиной, ожила бы и поприветствовала бы ее, радуясь, что она вернулась. Ей было страшно. Она чувствовала себя одинокой и покинутой. Когда в душе с новой силой вспыхивал страх, она плакала. Или, вернее сказать, пыталась заплакать. Слез не было. Болела голова. Она закрывала глаза. Старалась расслабиться и отогнать боль. Затем, в страхе, что заснет, снова открывала, не хотела подвергать себя риску. Причину боли она точно не знала, вероятно из-за нехватки воды. Смрадный воздух в помещении стал невыносимым. Сначала она сидела в углу, опираясь спиной о стену, старалась устроиться получше, но потом отказалась от этого, слишком удобное положение, уснешь – и не заметишь. Хотя возможно, все это было бесполезно. Она знала, что смерть где-то близко. Она прожила хорошую и честную жизнь. И теперь нельзя было позволить страху и гневу взять верх, она должна думать о чем-то позитивном. О своей семье. Вероятно, нужно просто лечь. Расслабиться. 7 Южная Исландия – за год до обнаружения тела Эта пожилая женщина мне определенно нравилась. Я убедила себя в том, что в Катрин сохранилось что-то от бабушки Исбьёрг, возможно какая-то чудинка, манера говорить, обхождение. На секундочку я даже представила, что сижу с бабушкой, а не с ее подругой, которую совсем не знаю. – Могу я что-нибудь тебе предложить, дитя мое? К сожалению, я совсем перестала печь. Посмотрев на свои костлявые пальцы, она пояснила: – Больше не полагаюсь на себя: руки ослабли и дрожат. Вот что годы делают с человеком. – Мне ничего не нужно. – Что за чепуха! У тебя очень усталый вид. Давай принесу тебе стакан молока. – Буду очень признательна, – согласилась я, не хотела показаться невежливой. В доме был тяжелый воздух, и все батареи работали на полную мощность, хотя уже наступило лето. На меня снизошел покой. Видимо, насчет усталости старушка была права; я чувствовала некоторую слабость, даже тошноту и боль в суставах. Как при гриппе. Слишком много работала. Проклятое репортерство. Все эти смены, перегрузки, конечно, были полным безумием. Медленно передвигаясь, Катрин направилась в кухню. Я пожалела, что не вызвалась сходить сама. – Может, хочешь печенья к молоку? – громко крикнула она из кухни, изо всех сил напрягая старческие голосовые связки. – Да, спасибо. Она вернулась в гостиную со стаканом молока в одной руке и начатой пачкой молочного печенья – в другой, затем с трудом села за стол; казалось, она даже немного постарела от напряжения. На ее лице читались явные следы прожитых лет, и похоже, эти годы были нелегкими. – Вы помните бабушкин дневник? – спросила я так тихо, словно вообще не собиралась задавать вопрос вслух. – Что ты сказала, дорогая? – переспросила Катрин, наклонившись вперед. Я получила шанс отыграть все назад, будто ничего не говорила, но не воспользовалась им. – Вы помните, что бабушка вела дневник? – На этот раз мой голос был громче. – Дневник… Да, помню. Но она не фиксировала там каждый день. Хотя иногда я видела, как она делала в нем какие-то записи, в основном когда происходило что-то действительно знаменательное. Например, извержение вулкана. – А вам не доводилось читать ее записи? – Что ты! Они предназначались только ей самой. Я как-то случайно увидела пару страниц. Так вот, кроме нее, никто, наверно, не смог бы это прочесть: буквы маленькие и почерк неразборчивый. – У нее был только один дневник – за всю жизнь? Или несколько? – Только один, в этом я почти уверена. Она начала его вести еще в подростковом возрасте. Но после двадцати, думаю, забросила. И снова к нему вернулась, когда заболела. «Я рассказываю дневнику, как себя чувствую, – говорила она, – и сейчас он мне очень нужен». Голос у Катрин стал печальным. Она смотрела в пустоту, словно путешествовала во времени в минувшие годы, затем сказала: – Надеюсь, молоко было вкусным. Не скисло. – Хорошее молоко, спасибо, – ответила я, хотя оно явно было просроченным. – И где же ее дневник сейчас? – неожиданно спросила бабушкина подруга. – Пропал, наверное, – сказала я; в этом была по меньшей мере половина правды. Повисла небольшая пауза. На улице все еще гудел ветер, штормовой ураган в летний день. Обычное дело вблизи моря; и никакие горы не могли дать укрытие жителям равнины. А потом произошло событие, которое все изменило. 8 Этот шанс Ивар упускать не собирался. Он был человеком практичным и расчетливым. На своем нынешнем месте оказался без особых усилий. Новостной отдел перекупил его у конкурента, и платили ему намного лучше, чем многим коллегам. Хорошо устроившись, он, однако, метил выше. Разумеется, присматривался к должности руководителя отдела. Сейчас это место занимала Мария, с которой у него сложились замечательные отношения. Она тоже пришла со стороны, ее назначили в отдел из газеты. По этой причине они отлично поладили: оба пришельцы, старались освоиться, влиться в коллектив, сохраняя при этом дистанцию. Ее обязывала к этому нынешняя должность, его – должность, на которой он рано или поздно окажется. О Марии было известно, что она долго на одном месте не задерживается. Он рассчитывал, что она пробудет в отделе не более трех-четырех лет. Потом наступит его черед. Однако до этого ему предстояло многое сделать. Не в последнюю очередь избавиться от тех сотрудников, которые относились к нему с предубеждением. И первой в этом списке была Исрун. Все в ней его раздражало. Слишком самостоятельная и энергичная – к тому же дольше него проработала в отделе, хотя и с перерывами. Знала коллег и была своей в этой компании, ей доверяли. По счастью, и у Ивара были союзники, например Комми, но Исрун нужно держать на расстоянии. В глубине души он боялся, что ей хватит дерзости претендовать на должность руководителя новостного отдела, когда та освободится. У него, однако, было одно явное преимущество: он регулярно исполнял обязанности выпускающего редактора, у Исрун же такого опыта нет совсем. От выпускающего редактора часто зависело больше, чем от руководителя отдела. Именно он принимал решения в повседневной текучке, распределял задания, отбирал репортажи для выпуска и определял порядок их следования. Вот он и давал Исрун самые незначительные сюжеты, которые заведомо попадали в последний выпуск. А в таких условиях, насколько знал Ивар, еще никто не становился звездой журналистики. Решив поговорить с Марией, он не спускал глаз с двери ее кабинета. Наконец дверь открылась, и вышел сотрудник финансового отдела. Ивар счел момент вполне подходящим, хотя по опыту знал, что визиты финансистов нередко портили Марии настроение. Он заглянул и дружелюбно спросил: – Не помешаю? – Все в порядке. – Она сняла очки для чтения и окинула его ястребиным взглядом. Он часто ловил себя на мысли, что не хотел бы оказаться у нее на интервью, по крайней мере, если ее задачей будет получить признание в чем-то предосудительном. – Присаживайся. – Я по поводу Исрун. Ивар непроизвольно понизил голос. Мария молчала. – Она поехала на север по этому делу об убийстве. Мария кивнула. – Я не хотел ее отпускать, мы ведь не можем так разбрасываться людьми, но у нее какой-то информатор, который уличил покойного Элиаса в контрабанде наркотиками. Надеюсь, она привезет отличный эксклюзив. Иногда нужно давать таким ребятам шанс, хотя в последнее время она явно не в лучшей форме. Он сознательно сказал «ребятам», не хотел напоминать Марии, как долго Исрун работает в отделе. – Да? – Ее репортажи потускнели, утратили изюминку, мне приходится ставить их в конец выпуска. Несколько раз я даже вынужден был делать ей замечание, – пояснил он, надев на лицо маску озабоченности. – И на экране она выглядит усталой, – задумчиво произнесла Мария.