– Вроде бы в синий халат, – ответила дама сердца. Так мозаику размышлений Олега о том, что произошло «Карлтон Риц» в его отсутствие, замкнула последняя, недостающая деталь. Сидевшая на этаже горничная носила униформу того же цвета, что и персонаж из Светланиного «сна». Не зная, куда себя деть, Олег неуклюже топтался в окрестностях дивана, но в конце концов примостился рядом с пассией. Понуро сидел, не прислоняясь к спинке, и мало напоминал того переполненного страстью Ромео, которого прошлой ночью люди Хью номинировали на титул самого экстравагантного любовника, по крайней мере, с начала электронно-оптической эры. Похоже, подразумевали его возрастную категорию… Он был скован, и ему было стыдно. За недостойный его «кудрявой» натуры срыв, пусть ни во что не воплотившийся, за то, что привел Светлану в номер, нашпигованный видео- и радиоаппаратурой, и превратившийся в пип-шоу, в общем-то, стандартного дорожного романа. Но куда сильнее за то, что их невольное обнажение омерзительно и гадко, поскольку… дефектна и жалка сама жизнь, наставляющая рога на каждом мало-мальски значимом перекрестке. Сам же он лишний, анахроничный человек, неприкаянный, мятущийся. И зачем все это, и для чего, и что-то там еще и снова… Застрявший между этажами самобичевания и поиска истины, Олег, казалось, вывалился из русла встречи. Его же спутница в открытую ему сострадала: ободряюще заглядывая в глаза и по миллиметру придвигалась, пока не сблизилась вплотную. По-детски прислонила голову к плечу соседа, обняла за талию. Но отклика не последовало – на душе референта все еще было пусто и бескрыло. Эхо не звучало даже… Рука Светланы пришла в движение и стала нежно-нежно ласкать грудь, живот Олега, а потом и ниже. Он вернулся в бренный мир, катапультировавшись из своего неоткуда, когда полкомнаты было устлано их одеждой и каждая клеточка плоти звенела от предчувствия чего-то грандиозного, приобретшего небывалую остроту на фоне недавней душевной анемии. Обнажившись, они вцепились друг в друга в одержимости перезревшего желания и, казалось, готовы были отречься от всех табу. Между тем в каждом движении уживались как сумасшествие, так и изящная пластика, что являло причудливый симбиоз стихии и разума. Светлана ублажала партнера ритмичным скольжением тела и не угадывалось: она жаждет впитать мужскую силу или отдать свою? В это время Олег, погружаясь в нее жаркими ладонями, ваял фигуры, передававшие скорее изысканный ритуал, нежели выброс подсознательного. Светлана то и дело стонала от возбуждения, пробиравшего ее до корней волос. Все, что последовало потом, Олег не помнил или почти не помнил, поскольку совокупление как таковое его влекло не больше, чем путь к разрядке, биологически заложенный одним из признаков вида, ну и, вне сомнения, им двигал утилитарный долг перед партнершей. Весь его образ, по большей мере опрятный и по-юношески ранимый, чурался бульдожьих толчков, захватов самки и выделений похоти, почему-то утаиваемых творцами в их одах о Любви. Да, Олег понимал, он никто иной как молекула вселенского шабаша плоти, в силу незрелости социума укрытого от науки невольничьей ширмой межполовых отношений. И нисколько не сомневался, что его явление на свет – самый что ни на есть продукт низменных страстей, и что низменное еще на долгие века составит стержень мира, пока в нем не воцарится тотальный разум и как его производное – «лабораторная любовь». Вместе с тем с юных лет он противился коду утробного, норовя пусть не выдавить, так приглушить инстинкт ритмичного остервенения, просыпающегося у самца при соитии. И каждый раз он тянулся извлечь лишь начала светлого и щедро расплатиться той «валютой» в заповеднике любви. В своем постижении тайн плотского, Олег напоминал чудаковатого пассажира, которого паровоз извержения неумолимо тянет к конечной станции через долгие, утомительные перегоны пути, но при достижении цели – не одолеваемого сонливостью вокзала. Напротив, он бодр и полон энергии дарения, но не на перроне банально сбывшейся мечты, а там, в депо, куда его тащит до упора и где у него все только начинается, где играет оркестр – нет, не духовой проводов и расставания, а иной. Оркестр исполняет ноктюрн, до рассвета, до полного самовыражения, пока есть силы шептать, дарить, ласкать… Выпотрошив себя до звонкой пустоты внутри и дойдя до той точки, где начинается его интерес, выпестованный всем опытом, Олег заговорил, лежа возле возлюбленной в застенчивой, выглядевшей случайной позе. Бормотал бессвязно и без адреса – какими-то обрывками фраз, без прямой речи и эмоциональных перепадов. И это был рассказ. Одно событие накатывалось на другое, персонажи то исчезали, то проявлялись вновь, друзья то выручали, то ссучивались, а возлюбленные то вламывались в его жизнь, то уходили к другим. То и дело звучало «в той жизни» и «в этой жизни», и можно было предположить о существовании некоего процессора времени, который облыжно распоряжается его судьбой между небесами и реальностью. Заторможенностью и прерывистостью тембра монолог напоминал речь проснувшегося после общего наркоза больного, все еще витающего в наркотических парах. Олег и Светлана все это время лежали рядом, сочетаясь окончаниями разъединенных тел. И эта бархатная телепатия, совокупляясь с его бархатистым голосом, подменяла закон гравитации и раздвигала границы времени. Светлана молчала, не двигаясь, и мысли, что она погрузилась в сон, мешали ее открытые неземной красоты глаза, наполненные влагой вкушения. Наблюдая за ее неподвижностью, Олег мог подумать, что Светлана витает в чем-то своем, особо интимном, куда ему и всем прочим вход запрещен. Но увидел иное, представившееся поначалу невероятным: его изобилующая хаотичными, яркими образами сага со всеми выпуклостями и скачками сюжета последовательно разматывается на влажной пленке ее глаз. И этот почти метафизический фильм, живущий отдельной от его рассказа жизнью, толкнул его в объятия необыкновенного, крайне важного для него открытия: чувство обретенной силы, довлеющей над неказистостью бытия. С невероятной ясностью Олег осознал, что этот мир, в котором почему-то верховодят подонки, а-ля Хью, продолжает жить своей естественной и подобающей жизнью и, как бы Хью со товарищи ни выволакивали его в дерьме, в нем, вопреки всем нелепостям, забронировано место человеческому, одухотворенному. Рядом же с ним лежит та самая обычная, но многих достоинств женщина, которой на всю эту камарилью наплевать. Важен ей лишь сам сказ, глубоко ее задевший, и это все, что в данную секунду имеет значение. Раз так, то его стенания последних дней уместны, ибо если во Вселенной остался хотя бы один заинтересованный слушатель, разделяющий его боль и обретения и искренне сопереживающий ему, то вся его жизнь, порой до бесконечности полая, но чаще, как у босяка, маетная, имеет смысл и стоит, стоит жить и искать свой путь дальше… Светлана прикоснулась к Олегу – он вздрогнул, но не от неожиданности, а остроты испытанного. В это мгновение ему захотелось одного: чтобы эта миниатюрная ладонь и дальше лежала на его теле, услаждая его тоскующую по облачной нежности суть. В боязни порушить контакт он замер, дыша затаенно. Межи откровения раздвинулись, и на Олега навалилась целая армада ассоциаций, гротескных по размаху и пьянящих до глубин, но он не успел их вкусить сполна. Густая стамбульская ночь объяла влюбленных и увлекла в петляющие лабиринты сна. Спали они в таком погружении, что даже глазки видеокамер, срабатывающие лишь на звук да движение, автоматически зачехлились до утра. Глава 4 Референт проснулся от холода и каких-то не уживавшихся друг с другом ощущений. Он лежал на полу совершенно голый и подле него свернулась калачиком Светлана, трогательно укрывшаяся юбкой и рубашкой. Его конечности затекли, зато душе было легко и комфортно. Спустя минуту-другую он бодро вскочил на ноги и подхватил Светлану на руки. Отправился в спальню, чтобы уложить ее там, но на полпути передумал – приютил пассию на диване. В спальню все же сходил за подушкой и одеялом. Когда же, вернувшись, укрывал ее, то ощутил нечто воздушное, напоминавшее прикосновение. Поначалу даже не разобрал, что это было, но, усевшись в кресло и включив ночник, вник, что Светлана прикоснулась к его лицу рукой. Почему-то посчитал, что сделала она это зряче, а не случайно во сне. Хотя из-под одеяла выглядывал лишь Светланин профиль и копна темных волос, он вовсю любовался ее формами. В какой-то момент, превозмогая озабоченность предрассветного часа, его разум прочертил некие параллели. Не прогибаясь, Олег прошмыгнул через шлагбаум в прошлое и, ведомый вдохновением, по кратчайшей вышел на объект. Там, в окне обычного дома, в дождливых сумерках гаснувшего дня, с ленцой взирала на мир его Богиня, внезапно явившаяся ему, шестнадцатилетнему подростку, ослепленному таинством женских чар. Лишь спустя годы кристаллизовались отличительные черты образа: нежное продолговатое лицо, чуть раскосые глаза, черный как смоль волос – на фоне неизбывного обаяния. Из глубины комнаты ее позвали, через плечо она ответила. Обмен репликами произошел на едва знакомом ему языке, но то был язык его предков. Затем она исчезла, невзначай скользнув по нему взглядом. Олег вернулся к берегам Босфора столь же стремительно, как и перенесся в свои истоки, и волнующий облик Светланы вновь занял передний план, правда, ракурс изменился, а вернее, появилась призма. Хотя его Богиня и в его юные дни не укоренилась наваждением или фетишем желаний, все же присутствовала рядом, служа невидимым мерилом его растревоженного либидо. И он невольно накладывал те пронесенные сквозь судьбу библейские черты на лик богини сегодняшней ночи, сходства, однако, не находил. «Да и откуда там, в далеких краях…» – подумал он, окончательно прощаясь с видениями былого, – разве что миндалевидные глаза…» Но в диапозитиве по-славянски твердых, почти упрямых черт, мало перекликавшихся с образом, увлекшим три десятилетия назад, мысль соскользнула по наклонной воспоминаний, как дождевая капля в летнюю грозу. Тем временем перегоны талого лишь раззадорили его, и ему приспичило простых и сытных экзерсисов поутру, без прелюдий и клятв расставания, с соитием испарины или без оного. Чуть погодя, однако, озорной, дыхнувший чесноком позыв натолкнулся на невидимый барьер и где-то примостился… Светало. Разбросав руки, Олег откинулся на кресле. На губах раздольничала ухмылка заякорившегося самца-собственника, все же естество с легким причмокиванием пережевывало недавнюю несравнимую, случающуюся раз в жизни, ночь. В какой-то момент скабрезность эта надоела, и он задумался, чем бы заняться, отгоняя холодок, что не за горами безрадостная реальность, где он всего лишь пешка для битья и разменов… Олег открыл бар и плеснул себе двойную порцию «Blue Label». Поначалу вбирал аромат, густой и древний, как шотландское высокогорье, после чего глотнул от души, до сквозного прогрева. Вскоре – еще и еще, пока не ополовинил бутылку. Отдав швартовные, уплыл в туман островного эпоса, где слух ласкало журчание чистейших родников, откуда восемнадцать лет назад был зачерпнут этот не очень верный, но столь сахаривший душу «компаньон». – Что ж ты спозаранку свои очи ясные залил? Прямо как у нас, по-сибирски? – донеслось откуда-то. Он приподнял глаза и в хмельном недоумении натолкнулся на возмущенный взгляд пассии, проснувшейся и сидевшей в полном обнажении. Дошедший чуть позже смысл слегка кольнул, но не настолько, чтобы становиться в обиженную позу, да еще с недопитым стаканом в руке. – Сколько раз себе говорила: не верь словам, когда мужик обихаживает! Теперь самой добираться в такую рань! Набухался, чтобы меня не везти?! И не стыдно?! А ведь обещал! Чего молчишь? – взывала к размоченной солодом совести Светлана. Вступать в полемику об изначальном коварстве мужского рода и питейных пристрастиях по этногеографическому признаку Олег желанием не горел. Зато ему хотелось, распрощавшись со стаканом, до конца дней пожирать глазами это утонченное, едва ли не первозданной свежести тело, переливавшееся, как перламутр, даже на фоне атласной подушки позади. Не дождавшись отклика, Светлана в прежнем «облачении» устремилась в ванную, так же легко и естественно, как и сидела в позе пробудившейся ото сна богини. Первая семейная сцена романа, начавшего отсчет лишь третьих суток, грозила грозой с мало прогнозируемым финалом, которую не отвести усилием духа и мысли, как во вчерашнем поединке с Хью. Ведь в семейной междоусобице мужчина – матрас для рутинной взбивки, пусть он семи пядей во лбу… Учуяв запах жареного и не на шутку испугавшись, Олег за минуту-другую протрезвел и, недолго думая, оделся. Мысли кучно пульсировали, но решение не вырисовывалось. При этом круг его раздумий заполонил не столь праведный гнев возлюбленной, как проблема, что с ней самой делать, а точнее – где ее приютить, пока он отъедет на работу. До назначенной на девять утра встречи оставалось меньше трех часов. Уговорить Светлану остаться в номере – как вариант – он отринул сразу, помня об «умном» газе, которым усыпили ее прошлым утром. Отвезти в гостиницу, как она просила, означало выдать место ее обитания, что было нежелательно вдвойне. Взять с собой на переговоры – нестандартный, но неприемлемый ход, поскольку полная конфиденциальность – основной пункт его обязательств перед «Стандарт Ойл». «Может посвятить ее в суть проблемы и уже вдвоем искать пути ее разрешения?» – подумал он. Но вопрос отпал, едва он увидел Светлану, выходившую из ванной комнаты. Лицо пассии выражало что угодно, кроме желания впутываться в детективные истории в разрезе, не исключено, случайной, мало что значащей для нее встречи. Настроение пассии изменилось, когда, облачаясь, она увидела, что Олег держит в руке брелок с ключами. Скорее по инерции ее лик сохранял прохладу, но взор уже мерцал искрами триумфа, совладать с которым прекрасному полу в силу щедрости матушки-природы почти не удается… Референт подумал: «Как порой мало нужно, чтобы потрафить женщине – сдержать слово, изъявить готовность, но почему-то всегда здесь и сейчас…» Светлана одевалась быстро. Когда же их взгляды встречались, то уводила глаза в сторону. Похоже, ее недавний выпад все еще давал о себе знать, но не настолько, чтобы не заметить: метаморфозой Олега она вполне удовлетворена. Пара по странной инерции продолжала играть в молчанку, когда, влившись в поток движения, Олег устремил авто к гостинице «Инам». Он уже подумывал, как разорвать неловкую тишину, когда увидел протянутую ладонь – на ней лежала развернутая жевательная резинка. Жест выглядел столь незатейливо дружественным, что Олег растаял, поначалу не в силах оторваться от руля. Когда же решился и забросил резинку в рот, то даже не пережевывал – смаковал первичный вкус. Смешавшись с творящими свое подрывное дельце парами алкоголя, лимон дал толчок реакции, когда недорастраченная страсть вспыхивает от случайного эффекта. Перехватив руль, Олег правой ладонью ласкал веки, губы, шею возлюбленной, исполняя истовое соло руки, ослушавшейся что хозяина, что окружающего, угнетаемого ханжеством мира. Едва касаясь ее лица, словно экстрасенс, он оживлял центры неведомых ей ощущений, и Светлана то отшатывалась от ладони, то льнула к ней, обвивая фаланги влажными касаниями губ. Ошарашенные водители, которые, как и Олег, замерли на светофоре, взирали на действо, как на женщину, впервые на Востоке снявшую чадру – уж не припомнить, сколько лет назад. Зажегся зеленый, меж тем референт подпирал белую линию, одаривая спутницу безумством новых ласк, которые та с не меньшим жаром возвращала. На встречном и попутном направлениях вовсю скрипели тормоза: новые авто все прибывали и прибывали, образуя целый затор. Объяв спонтанную любвеобильность, которая вот-вот выплеснется за окна «БМВ», соседи, будто сговорившись, крутили пальцем у виска, после чего освобождали перекресток в страшном ускорении. Асфальт вокруг густо почернел, но никто не клаксонил. Еще минута-другая – и кто-то из автозевак, несомненно, кликнул бы полицию. Вопрос только: дорожную или нравов? Одно несомненно – забот хватило бы и тем, и другим… Социальное ощущение пространства вернулось к Светлане первой. Она мягко отстранила Олега и тихо, с хрипотцой, молвила: – Поехали. «БМВ» слился с потоком машин, и уже никому до них не было дела. До места назначения изящная головка Светланы, способная увлечь и зодчего, ластилась к плечу референта. Несмотря на сбитый шотландским зельем прицел, Олег добрался до гостиницы «Инам» быстро, ни разу не запутавшись на средневековых окраинах Стамбула, словно прирожденный таксист, прихвативший из чрева матери компас-автопилот. – У тебя есть друг? – нежданно-негаданно спросил Олег, припарковавшись у входа в отель. То, что Светлана не замужем, он решил еще в их первую встречу – разобрал по одному ему ведомым признакам. Ответ обескуражил: –Я улетаю послезавтра утром, – без запинки ответила Светлана. Если сказанное можно было назвать ответом… Дыхание Олега перехватило, и он одним нажатием раскрыл окно, притом что кондиционер в машине работал исправно. Легче не стало, скорее наоборот. – Может, выйдем из машины? – робко предложил он. – Ладно, – согласилась Светлана и открыла дверцу. Олег неторопливо выполз из авто, облокотился о крышу. – Свет, не уезжай, останься хоть на неделю. Знаю, что скажешь: дела, деньги… Не хотелось бы предлагать, но… готов возместить все потери. Поверь, мне это несложно. Можно сказать, ничего не стоит… – убрав руки с крыши, референт подался назад и посмотрел куда-то в сторону, точно стыдясь произнесенных слов. Те, однако, прозвучали столь искренне, без малейшей игры и рисовки, что Светлана растерялась. Казалось, настолько, что и решения не искала, уткнувшись в невидимый тупик. Руки безвольны, слабы, подчеркивая то ли драму момента, то ли уродство неказистой, купленной задарма на стамбульской распродаже сумочки. – Но у нас есть еще сегодня, да и вернусь я через неделю… – собравшись духом, с ноткой извинения, откликнулась пассия. У прекрасных дам чувство времени, скорее всего, не метрическое, да еще в маринаде… Перед референтом тут приоткрылось: если и есть у него в Стамбуле, беспросветно чужом городе, союзник, то это – едва знакомая ему Светлана, ни сном ни духом не ведающая о разбушевавшейся вокруг ее персоны коллизии. И нет никакой уверенности в том, что его мольба пролита страстью, а не сомнениями в успешном разрешении конфликта, в котором, кроме гонора, ему, положа руку на сердце, предъявить нечего. Вдвоем же, куда ни смотри, веселее… – Знаешь, день обещает быть трудным, может, самый трудный из тех, что довелось прожить. Согласишься – и все пойдет как по маслу, – обдал печалью референт. – У тебя неприятности? – всполошился объект пересекающихся страстей. Он хотел было ответить: «Похоже», но передумал, сказав: «Нет, ничего особенного». К полудню, вспомнив об этом эпизоде, Олег смекнул, что помешало ему ответить утвердительно – не что иное, как сумка Светланы, в тот момент случайно попавшаяся ему на глаза. Какой-то невидимый детектор сработал и скорректировал ответ. Хоть догадка и бродила в нем подспудно, он почти не сомневался, что в сумку пассии засажен «клоп» или маячок. А пошерстить самому, видать, достоинства ниже… – Давай доживем до вечера, а там видно будет, – заключила после некоторых раздумий Светлана., всем видом показывая, что торопится. Развернулась вполоборота, но одернула себя – ведь они ни о чем не договорились. В том галопе намерений о лучшем ответе референту и не мечталось, так что он уже вовсю верстал план предстоящей встречи. За считанные мгновения его разум выдал больше вариантов, чем победивший Каспарова «Deep Blue», но все впустую. В конечном итоге решение выстроилось, оказавшись не столь далеким от рацио, как от шаблонов и условностей человеческого общежития. Олег извлек из портмоне визитку и кредитную карту. Визитку выложил на капот авто, а кредитку оставил в руке. Но, спохватившись, что он не у кассы лондонского «Harrods», а на далекой от благополучия окраине Стамбула, да и предмет транзакции, помимо него, никому не ведом, вернул кредитку в портмоне. Взамен вытащил три стодолларовые бумажки и без комментариев протянул банкноты и визитку спутнице. – Зачем это? Ну, ты даешь… Угореть от этих кобелей можно! – больше изумилась, чем разгневалась Светлана.