— Не заплутаем? — Не думаю, — измайловец вновь положил седло на коня, но затягивать подпруги не стал, лишь застегнул на последнюю дырку, чтоб седло не свалилось. — Пойдем, дорога то не близкая. Глава 11 До Ропши Григорий добрался достаточно быстро: волчья рысь была предназначена для подобных маневров. Правда, дыхание все-таки сбилось. Раны не до конца затянулись, и после длительного бега голова слегка кружилась, но гвардеец не стал обращать на это внимание. Преображаться в человека Белов не стал. Рыжеватой тенью подкрался к дому, невольно сглотнул слюну от ароматных запахов ужина, витающих под окнами, и прислушался к голосам, раздающимся из гостиной. Мать своим привычным тихим тоном выговаривала Софье о воспитании детей. Сестра отвечала нехотя, как всегда бывало, когда не хотела ни особо разговаривать, ни грубить. Сам Гриша уже давно бы переменил тему, но мать не замолкала, настойчиво твердя о вреде чтения для девиц. Лукешка то и дело поддакивала матери. Для зверя ее голос казался особенно пронзительным, визгливым. Сестра сорвалась на особенно дребезжащую ноту, и волк недовольно рыкнул, тряхнул головой. — Потише вы! — словно в ответ раздался мрачный голос Петра Григорьевича. По всей видимости, отец тоже сидел в гостиной. — Вот раскудахтались, дуры! Женщины замолчали. Григорий представил себе, как мать сразу же опустила взгляд, Лукешка обиженно надулась, а Софья выдохнула, понимая, что наступила передышка. — Надо бы Гришку навестить, — младшая из сестер решила сменить тему. — Узнать, как он там. Волк осклабился и дернул губой — только Лукерьи не хватало в доме Бутурлиных. Хотя, именно ей будет полезно столкнуться с графом Шуваловым. При мысли о том, как сестра испугается, Белов довольно хмыкнул. — Нечего его навещать, — отрезал отец. — Пусть дурь из башки выветриться сперва! — А если нет? — вдруг спросила Софья. — Что нет? — Если это не дурь? — А что ж еще? — фыркнул Белов-старший. — Ты эту девку видела? Ни рожи, ни кожи… подержаться и то не за что. Григорий не сразу понял, что глухое рычание раздавалось из его глотки. Понимая, что выдал себя и что сейчас прибегут слуги, гвардеец неспешно преобразился и поднялся на крыльцо. — Григорий Петрович! Это вы тут под окнами? — обрадованно воскликнул лакей. — А вы думали кто? — усмехнулся Белов. — Так говорят, зверь лютый в Питерсхоффе объявился, мужиков жрет, девок портит… — Ну ты не девка, тебе-то что бояться? — осклабился Григорий, направляясь в гостиную. — Докладывать не надо, и так все меня слышали. Как, впрочем, и я всех… Он вошел в комнату, холодно кивнул родителям, скривился при виде Лукешки, и направился к Софье. — Софьюшка, уж прости, что позабыл весточку послать, дел много было, — звонко чмокнув сестру в щеку, Григорий быстро обернулся к отцу. — Поговорить надо. — Говори. — Здесь? — гвардеец выразительно посмотрел на окончательно притихших женщин. Мать боялась поднять глаза на сына, Лукешка обиженно дулась, Софья лишь улыбалась, правда во взгляде старшей сестры то и дело проскальзывало беспокойство. — А что ж не здесь? — хмыкнул Белов-старший. — Или стыдишься при всех прощения просить? Сын усмехнулся, понимая, что отец намерено старается вывести из себя. Возможно, он и позволил бы себе такое, но не сейчас, когда судьба его ведьмы была под угрозой. — Где Настя? — только и спросил Григорий. — Настя? От неприкрытой насмешки в голосе отца хотелось зарычать, скаля зубы. Гриша сдержался, понимая, что именно от его спокойствия зависит сейчас судьба девушки. — Невеста моя. Анастасия Платоновна Збышева. — Хороша невеста, коли найти её не можешь! — хмыкнул Петр Григорьевич. — Ты, Гриша, на сеновалах поищи! Глядишь, найдешь там и невесту свою, и женихов её… Преображенец все-таки глухо зарычал, не сводя с отца пристального взгляда. Волк внутри бесновался, желая вцепиться в горло обидчика. Синие глаза зло сверкнули, черты лица начали расплываться. — Батюшка! — возмущенный голос Софьи заставил Григория остановить преображение. — Да что вы говорите! — То, что вижу! — отрезал тот. — И ты, Сонька, в это не лезь! Не твое это дело! — Не мое, — согласилась та, делая знак брату помолчать. — Да только и не ваше. — Вот как? Решила по стопам брата пойти? — Петр Григорьевич обернулся к сыну. — Вот, полюбуйся, все твоих рук дело! — Где. Моя. Невеста? — Григорий смотрел на отца своим звериным взглядом, не мигая. — Я могу по запаху выследить карету, но я даю вам последний шанс. Где она? Что-то дрогнуло в лице Петра Григорьевича, показалось, или в глазах промелькнул испуг. Впрочем, Белов-старший тут же вновь сурово сдвинул брови. — Забудь эту девку, — посоветовал он сыну. — Не достать тебе её теперь. Никому не достать. — Никому… вы… вы убили её? — не помня себя от ярости, Белов кинулся на отца, уже в воздухе преображаясь в волка. В голове шумело, глаза застилала кровавая пелена. Крики женщин сливались с рычанием зверя. Кажется, Петр Григорьевич кричал что-то, в комнату вбегали слуги, но Григорий уже не слышал этого, зверь рвался вперед, одержимый лишь одним желанием убивать. Рычание, вскрик, хруст костей. Зверь с рыком сжимает челюсти еще сильнее… — Гриша, это твой отец! — возглас Софьи прорвался в затуманенный разум. Белов вдруг ощутил во рту вкус крови и медленно разжал челюсти, выпуская руку отца, прокушенную насквозь. Петр Григорьевич стоял и в ужасе смотрел на огромного, злобно скалящегося волка, чья шерсть отливала рыжиной. — Гришка, не балуй… — прошептал он бескровными губами и закатил глаза. Лакей едва успел подхватить падающее тело. Чувствуя угрызения совести, Григорий взглянул на побледневшую Софью, та вскочила и бросилась к отцу. — Будь проклята эта ведьма! — вдруг произнесла Евдокия Андреевна, ни к кому не обращаясь. — Будь проклята! Мать говорила, точно выплевывала слова, с омерзением смотря на волка, когда-то бывшего её сыном. Тот не торопился преображаться или же каяться в содеянном. Лакеи уложили Петра Григорьевича на диван, и один из них поспешил за теплой водой и бинтами. Софья взяла ножницы для рукоделия и начала разрезать рукав камзола, чтобы осмотреть раны на руке. Кровь все еще сочилась, пропитывая ткань рубашки, и Григорий почувствовал угрызения совести от содеянного. — Ей теперь грехи всю жизнь замаливать! — хмыкнула Лукерья, которой надоело лежать без внимания. Она выпрямилась и расправила кружева на платье. — Так блуднице и надо! Рык вырвался сам, младшая сестра взвизгнула, вжимаясь в спинку кресла. — Гриша! Хватит! — строго прикрикнула на брата Софья. — И так вон дел натворил! Тот фыркнул, но послушался, вновь преображаясь в человека. Бросив быстрый взгляд на отца и убедившись, что раны не опасны, а сознание Петр Григорьевич потерял скорее от нервного потрясения, Белов подошел к Лукерье. — Выкладывай все, — потребовал гвардеец. — Вот еще! — усмехнулась та, явно наслаждаясь тем, что оказалась в центре внимания. — Лучше по-хорошему скажи! — потребовал Белов, нависая над сестрой. — А по-плохому что будет? — вспыхнула Лукерья. — То, милая сестрица, что иначе и тебя и отца будет допрашивать граф Шувалов и не здесь, а в крепости Апостольной! — огрызнулся Григорий, демонстрируя перстень, отданный ему начальником Тайной канцелярии. Перекрещенные перо и шпага на печатке говорили сами за себя. — Шувалов? — при имени начальника тайной канцелярии Лукерья испугано заозиралась. — А он при чем? — При том, что похищение фрейлины императрицы — преступление государственное! — рыкнул Белов. — И ответ за него держать придется по всей строгости закона! Лукерья побледнела и вцепилась в подлокотник. — Как государственное? — Ты сестру не пугай! — Евдокия Андреевна хмуро посмотрела на сына. — Исключена девка твоя из списков. Петр Григорьевич лично прошение подавал. Григорий вновь скрипнул зубами и хмуро взглянул на Софью. Но в этот момент принесли ткань для перевязки, и сестра вновь повернулась к отцу. Белов скрипнул зубами и направился к выходу, понимая, что зря потерял время. Ни мать, ни Лукерья добровольно не расскажут, а вмешивать Шувалова в это в общем-то семейное дело не хотелось. На душе скребли кошки. Предательство отца, а потом и младшей сестры и равнодушие Софьи ощутимо задели преображенца. Хотелось перекинуться волком, долго бежать по лесу, а потом, на поляне завыть на луну, чей белесый силуэт уже появился на голубом небе.