– Мадлен, постой, – сказала Вероника, когда они подошли к двери. – Да, мадемуазель. – Тебя что-то тревожит? Может, что-то случилось? – Нет! – решительно посмотрев на нее, отрезала Мадлен. – Я немного волнуюсь за племянника. Прежде я за ним присматривала. – Сколько ему? – Восемь. – Чего ж ты волнуешься? Теперь за ним присматривает твоя мать. – В какой-то степени да, – почти сразу ответила Мадлен. – Но когда слышишь о пропавших детях, хочется проведать его и узнать, как он. – Так сходи к нему сегодня же. Мы целых две недели отдыха не знали. Он соскучился по тебе. – Благодарю вас, мадемуазель, – осторожно улыбнулась Мадлен. – Я так и сделаю. Только Эдме предупрежу. Вероника побрела в отцовскую мастерскую. Ей вспомнился день, когда на мосту они случайно встретили мать Мадлен. Та, словно корабль на всех парусах, устремилась к ним. Мадлен сразу занервничала и сделалась какой-то неестественной. И говорили они как-то странно. Чувствовалось, она совсем не рада встрече с матерью. Вероника запомнила водянистые глаза женщины и оцепенелость Мадлен. Совсем как Клементина. Мысли Вероники перекинулись на монастырскую подругу. Стоило Клементине увидеть сестру Сесиль, она деревенела от страха. – Ее привезли в монастырь ребенком, – рассказывала Клементина. – Так мне повариха сказала. Представляешь? Девочкой нашего возраста. С тех пор она не покидала пределов обители. Но вместо обретения покоя, как другие монахини, сестру Сесиль переполняла ожесточенность, направленная как внутрь, на собственное ненавистное, подвергавшееся самоистязаниям тело, так и вовне – на жизни тех, кто был моложе, светлее и счастливее ее. «Какая нужда телу в меде и ласках, когда оно находится в сладостных объятиях Господней любви?» – любила повторять сестра Сесиль. По ее убеждению, только страдания могут приблизить их к Богу. И потому она нещадно наказывала воспитанниц. Вероника постучалась в дверь мастерской. – Входи! Отец открыл ящик с восковой анатомической куклой, перетащив его на середину комнаты. – Ну вот и ты. За эти две недели нам было не до уроков. Я решил наверстать упущенное. И обучение мы начнем с Виолетты. Так звали восковую девушку, привезенную из Италии. Вероника уже видела ее, когда вернулась домой, но до тщательного изучения дело дошло только сейчас. Знала она и то, что кукла разнимается на отдельные части, о чем свидетельствовала линия на ее животе. И все же Вероника удивилась, когда отец снял живот Виолетты и показал внутренние органы. – И вот! – Он начал извлекать части восковой куклы: легкие, матку, искусно сделанное сердце, показывая, как все они устроены. – Конечно, это лучше изучать на трупе, но правда здорово сделано? Искусно. – Очень. Кукла Виолетта и впрямь была красивой. Но восковая модель, сделанная с такой тщательностью и правдоподобием, напомнила Веронике тело другой девушки. Как ни пыталась она сосредоточиться на отцовских объяснениях, мысли путались и разбегались. – А это ты видишь? Почки. Вероника брала в руки и разглядывала восковые органы. Отец засыпал ее вопросами: каким образом кровь поступает к сердцу? Где находятся фаллопиевы трубы? Известно ли ей, где расположен аппендикс? Вероника четко сознавала, что отец проверяет ее и пока не слишком-то доволен ее ответами. Она не всегда отвечала мгновенно, поскольку голова все еще была полна мыслей о прошлом. Через какое-то время у нее заломило виски, и когда отец задал очередной вопрос, Вероника резко ответила: – Я стараюсь изо всех сил! – Вероника, я в этом не сомневаюсь. – Рейнхарт пристально взглянул на дочь. – Я думал, ты хочешь научиться моему искусству, а там еще непочатый край всего, что тебе надлежит изучить. – Я хочу, но… Почему ты не оставил меня дома? – вырвалось у нее. – Почему не взялся учить с самого детства? Отец не мигая смотрел на нее: – Я думал об этом. Ты была смышленым ребенком. Спокойным, любознательным. Но… без твоей матери в доме стало одиноко, а я не считал себя умеющим воспитывать детей. Вероника промолчала. Она не помнила, чтобы отцу когда-либо было трудно с ней, даже в детстве. Наоборот, он запомнился ей добрым и внимательным: настоящим ученым. Отец не запрещал ей заходить к нему в кабинет и показывал, как творится магия. Напряженность возникла потом, когда она подросла. Кто из них изменился: отец, живущий один и становящийся все более странным, или она сама, растущая не так, как ему требовалось? – У меня и тогда было полно работы, – продолжил Рейнхарт, вдруг почувствовав желание оправдаться. – Я не пользовался такой известностью, как сейчас. Люди в моем окружении считали неправильным, чтобы девочка жила в пустом доме, окруженная часами. Они считали, что ты нуждаешься в женском попечительстве, а поскольку я не собирался жениться вторично, монастырская школа виделась лучшим решением. Какое-то время отец и дочь молчали. – Ты вернулась, и теперь мы вплотную займемся твоим образованием. Наверстаем упущенное. Рейнхарт закрыл ящик с куклой, закрыв и эту тему. Вплоть до сегодняшнего дня Веронике хотелось спросить у отца, какой он видит ее дальнейшую жизнь, прав ли Лефевр относительно ее будущего и станет ли она отцовской ученицей. Но сейчас она понимала: это невозможно. Она даже не знала, хочет ли услышать ответ. Где-то в потаенных уголках ее ума нарастал страх. Вероника боялась, что отец обучает ее вовсе не из желания дать ей хорошее образование, а целиком ориентируясь на нужды собственной карьеры. Пытаясь унять головную боль, она стала массировать виски. – Гляжу, ты устала, – сказал Рейнхарт. – Мы все напряженно трудились. Иди и отдохни. Завтра продолжим наши занятия. Вернувшись к себе, Вероника села на кровать. Напротив, на каминной доске, примостилась деревянная кукла, изображавшая Христа. Эта кукла, вручаемая каждой воспитаннице монастырской школы, должна была сделаться средоточием заботы и любви. Веронике вдруг стало очень одиноко. Она посадила куклу на колени, как часто делала в монастыре, но это не принесло ей утешения и не погасило чувства одиночества. Вспомнилось, как они с Клементиной делали из носовых платков и старых простыней кровати для кукол. – Не понимаю, почему мой малыш должен страдать, – говорила подруга о своей кукле. – Он ведь еще ребенок. И вдруг Веронике расхотелось думать о Клементине и монастырской жизни. Расхотелось смотреть на жалкое, дряблое кукольное тело. – Что Ты сделал, когда я молила о помощи? Ровным счетом ничего. Размахнувшись, она со всей силы швырнула куклу. Та ударилась о стену и упала, поломанная и мертвая. Глава 10 Мадлен Удары копыт по булыжникам, шарканье башмаков, осторожно закрытая дверца кареты. Мадлен заставила себя вылезти из теплой постели и сразу почувствовала ночную стужу комнаты. Глядя в щель между занавесками, она увидела знакомую карету, чьи темно-красные стенки поблескивали в тусклом свете каретного фонаря. И вновь она босиком, ежась от холода, спустилась вниз под стук собственного пульса. Но приехавшие находились в дальней части мастерской. Мадлен приникла ухом к трещине в косяке, однако услышала лишь приглушенные голоса. Потом шаги стали громче. Приехавшие приближались к двери, возле которой она стояла. До лестницы уже не добежишь. Мадлен спряталась в холле, протиснувшись между стеной и одними из напольных часов. Она ждала, ощущая во рту горький привкус страха. Ночные визитеры подходили все ближе. Они остановились в каком-то футе от нее. Мадлен слышала их шумное дыхание, доносящееся сквозь лихорадочные удары ее сердца. От их одежды и немытых тел разило смертью. – Если мы найдем еще что-то подходящее, дадим знать, – глухим, бесцветным голосом сказал один из двоих. – Да. Однако пока хватит и этого. Воцарилась долгая пауза. Мадлен зажмурила глаза и молилась. Ей вдруг показалось, что визитеры учуяли ее присутствие и вот-вот вытащат из укрытия. Но они прошли мимо, направляясь к двери. Только теперь Мадлен решилась выдохнуть. В воздухе по-прежнему пахло смертью. Входная дверь закрылась. Рейнхарт прошаркал по лестнице и вернулся к себе. Мадлен выждала еще немного и, убедившись, что все тихо, подошла к двери мастерской и взялась за ручку. Та не поворачивалась. Мадлен приналегла. Дверь была заперта на ключ. Merde![15] Мадлен выдохнула и заглянула в замочную скважину, но не увидела ничего, кроме темноты. Она вернулась в свою каморку, легла, накрывшись с головой, но знала, что не уснет. Торговцы трупами привезли Рейнхарту тело ребенка, которое сейчас лежало в запертой мастерской. Мадлен в этом не сомневалась. А вдруг пропавшие парижские дети попадали на анатомические столы? Предположение было вполне правдоподобным. Она уже видела мужчин подобного сорта: мертвые рыбьи глаза, грязные руки. Мадлен слышала об их занятиях и обоняла их запах смерти. Зачем копаться на вонючем кладбище, когда на улицах полно дармовой свежей плоти? Закрыв глаза, она увидела мертвую Сюзетту в гробу: светлые волосы, посиневшие губы, руки, сложенные на груди, и остекленевшие глаза, устремленные вверх. Восковая кукла, только слишком реальная. Мадлен прошибла дрожь. Она обхватила себя за плечи и еще глубже зарылась под одеяло, прогоняя мелькающие картины смерти. Девушка пыталась представить лицо сестры, когда та была живой, вспоминала их прогулки по Тюильри. Вот они идут, а между ними Эмиль, сосущий кусок ананасного льда. Но картинка задрожала и пропала. Мадлен оказалась в грязной комнате с затхлым воздухом, рядом с Сюзеттой, которая никак не могла разродиться. – Не оставляй меня, Маду. Мне так страшно! Мадлен не хотела слышать криков сестры. Укрывшись с головой, она безуспешно ждала, когда ее сморит сон. Наутро уставшая, с осунувшимся лицом, Мадлен принесла Веронике кофе. Постучавшись в дверь, она не получила ответа. Мадлен постучала громче. И снова ответа не было. Тогда она приоткрыла дверь. Комната хозяйки была пуста, одеяло откинуто в сторону. Ночная сорочка валялась на стуле. Судя по всему, Вероника оделась сама. Но почему? Мадлен снова охватил страх. Она спустилась вниз и еще в передней услышала голоса, доносившиеся из мастерской. Лакированная дверь была приоткрыта. Подкравшись ближе, Мадлен услышала голос Рейнхарта: – Видишь, что происходит, если надавить? Хочешь попробовать? Ответа не было, но вскоре донесся удивленный смех. – Mon dieu, отец, и в самом деле есть отклик. – Конечно. А если я сделаю надрез здесь… видишь? – Да. Испуганно округлив глаза, Мадлен приросла к месту. Должно быть, отец с дочерью потрошили тело. Тело какого-нибудь нищего ребенка. А ее хозяйка, вместо отвращения, с удовольствием помогала отцу.