– Да. По сути, я убила собственную мать. Вероника не понимала, зачем говорит подобные вещи. – Чепуха! Вы появились на свет, а она умерла при родах. – То-то и оно, что маме было не разродиться. Я не желала выходить. Отцу пришлось взять скальпель и вырезать меня. – Вероника часто представляла себе комнату, наполненную криками, и кровать, густо залитую кровью. – Чтобы меня спасти, отцу пришлось убить свою жену. Когда Мадлен заговорила, ее голос звучал на удивление мягко: – Если бы не ваш отец, вы бы обе умерли. Такое случается очень часто. – Наверное. Я в материнском чреве занимала перевернутое положение. Как видишь, я с самого начала была шиворот-навыворот. Странной. Вероника улыбнулась и вытерла единственную слезинку, ползущую по щеке. Мадлен продолжала расшнуровывать Веронике корсет. – По мне, так лучше быть шиворот-навыворот, чем тряпкой. Лучше быть жесткой, чем мягкотелой, иначе другие этим воспользуются. Дернув в последний раз, Мадлен сняла с Вероники корсет, и та сразу почувствовала облегчение. Теперь Вероника понимала, почему бóльшую часть времени Мадлен похожа на запертую шкатулку. Так было безопаснее: отгородиться от других в надежде, что они не смогут причинить тебе вреда. Но что это за жизнь? Одинокая и холодная, как монастырская келья или как один из автоматов отца. – Мой вам совет: не обращайте внимания на этих парней, – сказала Мадлен, вешая корсет рядом с платьем. – Парочка дурней – вот кто они. Мне надо будет спуститься вниз. Если они до сих пор там торчат, скажу Жозефу – пусть гонит их взашей. * * * На следующий день месье Лефевр привел посетителя. Тот явился со свитой. – Граф де Сен-Жермен, – услышала она слова Лефевра, обращенные к Жозефу. Тот повел пришедших в гостиную, где их ждал отец. Вскоре Жозеф вышел и сказал Веронике, что ее тоже просят в гостиную. Таким взбудораженным она лакея еще не видела. Едва войдя, Вероника сразу поняла, кто к ним пожаловал. Это широкое миловидное лицо с крупным носом она видела на портретах, в книгах, газетах и на монетах. Он был в ярко-синем бархатном камзоле с золотыми пуговицами. Большие карие глаза смотрели хитро и коварно. Да, тот самый человек с портретов, но постаревший, располневший, с распухшими губами, словно его ужалила пчела. Это был король. – Монсеньор, позвольте представить вам мою дочь Веронику. Сожалею, что у меня до сих пор не было возможности показать ее при дворе. Рейнхарт встал. Вероника, охваченная паникой, низко, как учили ее монахини, поклонилась. Правда, она так и не овладела искусством поклонов. Выпрямившись, она увидела, что Людовик глядит на нее с полуулыбкой. – Как я понимаю, мадемуазель Рейнхарт, отец занимается вашим обучением. У нее сердце ушло в пятки. – Да, ваше величество. – Я все пытаюсь убедить Рейнхарта передать обучение Вероники мне, – сказал Лефевр. – Как-никак я имею более современные представления об анатомии. Но он упорно отказывается меня допускать. Король продолжал смотреть на нее, поедая, словно кусочек торта. Вероника почувствовала, что у нее вспотел лоб. – Вы непременно должны брать уроки у Лефевра. Он знает о человеческом теле все, что надлежит знать. Он понимает пульс жизни. И снова эта полуулыбка на припудренном лице, словно король видел ее сквозь платье и рубашку, видел не только тело, но и мышцы. Вероника сделала второй реверанс, не столь глубокий. Должно быть, ее щеки стали пунцовыми. – Да, сир. Благодарю вас. Внимание короля вернулось к отцу. – Если не ошибаюсь, доктор, вы учились в Jardin Royal?[20] А потом на часовщика? – Совершенно верно. В юности я жил в Невшателе и постигал азы механики под руководством местного часовщика. Узнав, что мои склонности не ограничиваются часами, он и посоветовал мне отправиться во Францию изучать анатомию. Мадлен вошла в гостиную с серебряным подносом, где стояло блюдо с засахаренными сливами и кофейник. Когда она ставила поднос на стол, Вероника заметила, что у горничной дрожат руки. Мадлен тоже поняла, какой гость к ним пожаловал. Обе удивленно переглянулись. Вероника с ужасом ощутила, что ее разбирает смех. К счастью, это состояние тут же прошло. – Мне хочется побольше узнать о ваших исследованиях и ваших механических диковинах, – сказал король. Вероника увидела, что теперь гость смотрел на Мадлен, на ее узкую талию, маленькую грудь и странный шрам, уродующий лицо. Неужели его величество показывал свое истинное нутро? Видя изящество мадам де Помпадур, Вероника предположила, что и король отличается утонченностью и изысканностью манер, а также незаурядным умом. Но от человека, пришедшего к отцу, веяло грубой похотливостью и опасной властностью. – Мы с Лефевром обсуждали возможность постичь анатомию через повторение того, что создано природой. – Вы абсолютно правы, ваше величество, – согласился Рейнхарт. – Это наилучший способ познания. – Меня особенно интересует воспроизведение реальной жизни. Я много слышал о ваших изобретениях и хочу их увидеть, – заявил король. – Должен признаться: мало что доставило мне столько удовольствия, как утка, способная переваривать пищу. Вокансон сделал мне ее несколько лет назад. Рейнхарт нахмурился, а Лефевр засмеялся: – Механическая утка, способная гадить. Гордость Франции. Надеюсь, сир, теперь он строит более полезные машины? – Да. Прялки и некоторые другие важные изобретения. – Людовик помолчал; его лицо вдруг приняло серьезное выражение. – В общем, это прелюдия к тому, о чем я хотел с вами поговорить, доктор Рейнхарт. Вы покажете мне кое-что из своих изобретений, а я поделюсь с вами одним замыслом. Он… весьма деликатного свойства. – Разумеется, сир, – с поклоном ответил Рейнхарт. – Прошу за мной. Он повел короля и Лефевра к выходу из гостиной. Веронику доктор не позвал. Но у двери король обернулся и улыбнулся ей: – Надеюсь, мадемуазель, мы еще встретимся. Я даже в этом уверен. Отец не посвятил Веронику в предмет их разговора с королем, но о чем бы ни шла речь, это сильно взбудоражило его. Едва король удалился, Рейнхарт принялся снимать с полок книги, затем торопливо написал письмо и отдал Жозефу, велев отнести письмо немедленно и дождаться ответа. После этого они с Лефевром заперлись в мастерской, потребовав, чтобы их не беспокоили. Увидев огорченное лицо Вероники, Лефевр сказал ей: – Не принимайте это близко к сердцу. Король приказал сохранять все в строжайшей тайне, и мы вынуждены подчиниться. Вот и Лефевр отправился домой, а Рейнхарт оставался в мастерской. Он пробыл там до глубокой ночи, когда во всем Лувре уже погасили огни. В течение последующих двух дней он распорядился, чтобы еду ему приносили в мастерскую. Эдме готовила хозяину пироги и жареных кур. Рейнхарт ел, не отрываясь от работы. Жозефа он постоянно отправлял с новыми письмами, причем каждое было помечено словами «конфиденциально и безотлагательно». Помимо писем лакея посылали с заказами к инструментальщику, кукольных дел мастеру и литейщику по меди. В помощь Жозефу позвали Виктора, и они вместе приносили Рейнхарту какие-то трубки, шерсть, воск и множество костей животных. Веронике приходилось есть одной, сидя за длинным столом в столовой с голубыми стенами и довольствуясь обществом кошки. Тишину нарушали стук ее вилки и ножа, а также шуршание крыс. Затхлые, плохо освещенные апартаменты действовали на нее все более угнетающе, как когда-то стены монастыря. Она чувствовала себя чужой и никому не нужной. Неужели пришел конец ее обучению? И что за невероятно важное поручение дал отцу король? О чем таком мог попросить Людовик, что оправдывало бы равнодушие отца к своей дочери? На третий день вечером она постучалась в дверь мастерской. Отец не впустил ее, а встал в дверях, загораживая обзор. Его очки сползли на нос. – Ты должна понять: я занят важной работой, которая продвинет науку, – сказал отец. – Время выбрано не самое идеальное, зато результаты могут превзойти все ожидания. – Отец, почему я не могу тебе помогать? Рейнхарт почесал затылок: – Во-первых, король потребовал полной секретности, а во-вторых… ты пока еще не готова. – Я быстро обучаюсь. – Вероника, ты слишком долго пробыла в монастыре. Ты не знаешь, как устроено человеческое общество. Многие возмутятся тем, чем я занимаюсь… точнее, тем, что меня попросили сделать. – Но если король лично… – Вероника, многие не одобряют королевских затей. Многие считают его аморальным и даже libertine[21]. Она кое-что слышала от Мадлен о королевских пристрастиях. Знала, что король взял себе в любовницы трех сестер – одну за другой, а может, двоих сразу. Ей вспомнилось, как Людовик смотрел на нее, и ее кожа покрылась пупырышками. – А ты, отец… ты тоже считаешь его заказ непристойным? – Наоборот, мне думается, это шаг вперед в плане знаний. Но опять-таки я никогда не отличался брезгливостью. – Я тоже. – Да, Вероника, знаю. Но если станет известно, что ты помогала нам выполнять этот заказ, тебя не только сочтут странной, но еще и обвинят в извращениях. Разве в ней мало странного? – А о тебе они так не подумают? – Может, и подумают. Но я мужчина. Известный механик. Ты же молоденькая девушка. – Но это же не… – Вероника, говорю тебе: ты не готова.