– Маркиза, если бы обнаружилось что-то интересное, я бы немедленно поставил вас в известность. С Помпадур он говорил совсем не так, как с Мадлен: мягко и почти раболепно. Наверное, с этой женщиной все говорили в такой манере, исключая короля. – Что ты сумела разузнать о дочке часовщика? – спросил Камиль, буравя Мадлен взглядом. Услышав вопрос, Берье покачал головой. – Вообще-то, ничего. Точнее, ничего, о чем Мадлен была готова рассказать здесь. – В таком случае, Мадлен, события складываются для тебя не самым лучшим образом. В висках у нее застучало. К горлу подступила тошнота. Она смотрела на землистый оттенок лица Камиля, белесые брови, тощую шею. До чего же Мадлен ненавидела этого человека за его гнусное задание и за то, как он обошелся с ее сестрой! – Почему вы мне велите… – Повеления, данные тебе, не обсуждаются! – резко оборвал ее Берье. – Ты попросту их выполняешь. Ты должна постоянно наблюдать за всем, что происходит в доме часовщика. И продолжать регулярно посылать отчеты обо всем заслуживающем внимания. Думаю, ты знаешь об участи «мух», которые не выполняют своих обязанностей. Мадлен облизала губы. Да, она это знала. «Мух» попросту давили, а быстро или медленно – зависело от того, кто с ними расправлялся. – Прошу вас, монсеньор, пусть мне заплатят обещанные деньги. Я не получила ни су. Берье вскинул брови, словно просьба Мадлен его изумила: – Ты смеешь просить денег, не выполнив задания, которое тебе дал мой подчиненный? Ты так и не узнала, чем занимается Рейнхарт, однако заикаешься о деньгах? – На моем попечении мой племянник Эмиль. Я должна вернуться и помогать ему. А Камиль мне говорил… – Тебе заплатят, когда выполнишь порученное задание. Можешь идти. – Берье указал на дверь. – Но помни: от нас никуда не спрячешься. Мадлен механически сделала легкий реверанс, хотя на самом деле она жаждала плюнуть в его покрытое белилами лицо, жаждала расправиться с ним и многими подобными ему. Покидая кабинет, она в последний раз взглянула на Помпадур. Та сидела подавшись вперед, а рука Берье почти касалась руки маркизы. – Людовик совсем не виноват, – тихо говорила маркиза. – Он думает, что просто играет. Так всегда бывает, когда детям не дают игрушек. * * * Обратно Мадлен вернулась в одиннадцатом часу, совершенно продрогшая. Ее трясло, отчего она едва сумела вставить ключ во входную дверь луврских апартаментов. Все мысли, теснящиеся в мозгу, были направлены на то, как вырваться из полицейской хватки и получить обещанные деньги. Нужно вытаскивать Эмиля из разлагающей обстановки борделя и изыскивать способ самой выбираться из ловушки, в которую ее загнали. Мадлен чувствовала: она больше не может делать то, что вызывало у нее ненависть. Она не могла и не хотела предавать Веронику, единственную после Сюзетты, кто вызывал у нее нежные чувства. Мадлен настолько промерзла и была так поглощена раздумьями, что едва не налетела на повариху, неподвижно стоявшую в передней. – Эдме! Ну ты меня и напугала. – Где она? – Кто? – Мадемуазель Вероника. Где она? И куда ходила ты? Последний вопрос не застал Мадлен врасплох. – Я была у своих. Мне передали, что матери стало хуже. – Вероника ходила с тобой? – Нет. С какой стати ей туда идти? – Дома ее нет. Ушла из своей комнаты, и никто не знает куда. Все прежние страхи Мадлен отошли на задний план. – Пару часов назад Вероника была дома. Я помогала ей переодеваться ко сну. – Может, и помогала. А теперь ее комната пуста. Плаща и шляпы нет на месте. Доктор Рейнхарт заметил, что свет в ее комнате погас еще в десятом часу. Он потом постучался. Ответа не было. Тогда он вошел. Видит, покрывало на кровати откинуто, а свеча догорела и погасла. – Где остальные? – Доктор Рейнхарт отправился ее искать. Жозеф пошел с ним. Я осталась здесь на случай, если она вернется. Я, как слышу звуки, думаю, это она. Но ее нет. – Вероника и раньше уходила одна, – сказала Мадлен, снимая шляпу. – Сама знаю. Уходила, но не вечером. Нельзя ей одной ходить по Парижу, да еще в такое время. Дети вон пропадают. – Эдме, пропадают дети простолюдинов. Те, кому по двенадцать-тринадцать лет. Никто не посмеет тронуть девушку из другого сословия. Мадлен замолчала, сознавая глупость собственных слов. Она ведь не знала, чтó на самом деле творится в городе и кто рискует оказаться похищенным. В своем простом плаще Вероника вполне могла сойти за дочь свечника или пекаря. Ее могли принять за кого угодно. – Мадлен, ты же знаешь, она выглядит моложе семнадцати лет. А в темноте… Cher Dieu[24], ну за каким чертом ее понесло на ночь глядя?! Они пошли в гостиную, где молча сели, вслушиваясь в звуки города. Затем входная дверь апартаментов шумно распахнулась. На пороге стоял доктор Рейнхарт. Его плащ был покрыт блестящими капельками дождя. – Ты, – устало бросил он Мадлен. – Где ты была? Что ты с ней сделала? – Ничего, доктор Рейнхарт, – ответила Мадлен, тело которой сотрясалось от ударов сердца. – Я ходила проведать мать. Я думала, мадемуазель Вероника легла спать. Рейнхарт подошел и навис над стулом, где сидела Мадлен. От него пахло ночным холодом. – Она явно рассказывала тебе, что собирается уйти. – Нет! Я помогала ей переодеться в ночную сорочку. – Она была чем-то расстроена? Ты заметила что-нибудь подозрительное? Мадлен молчала, обдумывая ответ. – Я была с мадемуазель Вероникой недолго. Она собиралась ложиться спать, а не уходить. И расстроенной она не была. Притихшая – это да. Чем-то озабоченная. Такой Вероника была не один день. Неужели он сам не замечал? Доктор Рейнхарт продолжал смотреть на Мадлен. Глаза у него были очень большими, с неестественным блеском. На мгновение ей почудилось, будто он знает все: каждую ее ложь и уловку, каждый случай предательства. – Если я обнаружу, что ты солгала мне насчет Вероники или что-то утаила, тебе не поздоровится. Мадлен, дрожа, попятилась к стене: – Я не знаю, где она. Честное слово! – Доктор Рейнхарт, не пугайте Мадлен, – сказала Эдме, касаясь его руки. – Скоро мы узнаем, почему Вероника ушла на ночь глядя. Я принесу вам чего-нибудь выпить. Горячего поссета или сливовой настойки. Вам нужно нервы успокоить. – Мои нервы в порядке, – возразил он, оттолкнув руку кухарки. – Выпивка притупляет чувства, а они у меня сейчас должны быть предельно обострены. Я должен понять, куда она ушла. Он прошел по коридору и отпер дверь мастерской. Затем дверь закрылась, скрипнул ключ, после чего послышался глухой стук, словно Рейнхарт что-то уронил на пол или упал сам. Не зная, куда себя деть, Мадлен поднялась в будуар Вероники. Может, что-то там подскажет, куда отправилась дочь Рейнхарта. Мадлен зажгла свечи в канделябре. На мгновение в зеркале мелькнуло лицо Вероники. Мадлен заморгала, и видение пропало. Это был жуткий трюк ее перевозбужденного ума. Надо успокоиться. В серебристом свете канделябра Мадлен собрала все разбросанные гребни и щетки для волос, булавки и ленты. Она нашла оторвавшуюся пуговицу, булавку с бриллиантовой головкой, шарик скомканной бумаги, которой Вероника промокала накрашенные губы. Когда она их красила? Этим вечером, перед уходом? Мадлен выдвигала ящики комода. Оттуда пахло лавандой и сухими лепестками роз. Мадлен перебрала нижнее белье и нижние юбки, переложенные бумагой. Потом стала вынимать чулки и перчатки, надеясь обнаружить новую вещь или подарок от возлюбленного, что объясняло бы исчезновение Вероники. Нет, все было виденным-перевиденным, перестиранным, высушенным и сложенным огрубевшими руками Мадлен. Свои немногочисленные драгоценности Вероника держала на подоконнике в запирающейся шкатулке. Подняв шкатулку, Мадлен услышала перекатывание вещей внутри. Драгоценности были на месте. Она продолжила поиски, открыв гардероб и проверив платья. Платье из розовой шелковой тафты было на месте, зеленое, тоже шелковое, висело рядом. За ним – белое хлопчатобумажное и светло-серебристое. Не было только розовато-лилового. Значит, выпроводив Мадлен, Вероника сняла ночную сорочку и снова оделась. Было это впервые или Вероника уже не раз обманывала горничную подобным образом, делая вид, что ложится спать, а сама уходила, подобно одной из двенадцати танцующих принцесс?[25] Мадлен подошла к кровати, откинула покрывало и сунула руку под матрас. Ничего. Тогда она встала на колени, заглянула под кровать и едва не вскрикнула, увидев чье-то личико, глядящее из сумрака. Но это была всего-навсего кукла. Мадлен вытащила куклу на свет и болезненно поморщилась, вспомнив старика из своего отрочества и его фарфоровую куклу. Но эта кукла была далеко не новой. Странная игрушка, которую прежде Мадлен видела на каминной полке. Краска на кукольных щеках облупилась, а платьице за годы превратилось в лохмотья. «Тебе, Мадлен, это бы совсем не понравилось, – сказала Вероника, когда Мадлен пристала к ней с расспросами о королевском заказе. – Тебе ведь и моя кукла не нравится… Я уже не уверена, что и мне она особо нравится». Глава 17