– Расскажите, что известно о пропавших детях. Я слышала, Париж чуть ли не бунтует. Хотя Берье продолжал улыбаться, лицо генерал-лейтенанта напряглось. – Маркиза, я бы не назвал это бунтом. Отдельные волнения – да. Где-то витрины побили, в других местах что-то подожгли. И не более того. Ничего такого, с чем бы мы не справились. – Тем не менее меня это беспокоит. Сколько всего детей пропало? – Кто говорит, пять, кто – больше. Думаю, почти все они или даже все – обыкновенные беглецы. – Так люди говорят? Улыбка и сейчас не покинула лица Берье. – Люди городят всевозможную чепуху. Слухи становятся все нелепее. – Какие слухи? – Честное слово, маркиза, они настолько смехотворны, что и повторять не хочется, – засмеялся он. – А мне хочется услышать. Берье перестал улыбаться: – Некоторые утверждают, будто детей убивают, а их кровь употребляют в качестве лекарства. У Жанны сдавило горло. – Лекарства от чего? – От проказы, – поморщился Берье. – Вот такая чепуха. – Какие еще слухи? – Кое-где утверждают, что детей похищают и увозят в Версаль. Будто бы здешней знати нужна детская кровь. Жанна сглотнула. В одном из «рыболовных» пасквилей утверждалось, что она покупает у ведьм молодильное зелье. Она вспомнила, как обвиняли Монтеспан, заявляя, что та пользовалась чужой кровью для сохранения молодости. – Людовик знает об этом? – Разумеется, нет. – Правильно. Мы ему и не скажем. Это лишь сильнее его расстроит. Но все слухи, Николя, нужно давить, как мух. Нужно показать, что они не более чем глупые сказки. Иначе эти слухи заполнят собой каждую щель. – Согласен, маркиза. Но я не вижу способа остановить подобные… – Николя, вы можете извести эти нелепые истории, подкинув народу другую версию. Берье поднял на нее глаза: – Не думаю, что… – Насколько понимаю, есть и другие слухи. В похищении детей винят полицейских. Для нас они бесполезны. – Весьма бесполезны, маркиза. И лживы. – В таком случае вы должны найти тех, на кого можно свалить вину, и примерно их наказать. Разгневанная толпа, которая не знает, кого винить, крайне опасна. Из них не сделаешь счастливых подданных. – Мы же не знаем, кто похищает детей, если похитители вообще существуют. – И тем не менее вы их найдете и накажете. – Да, – ответил Берье, облизав тонкие губы. – Вот и хорошо. – Жанна бросила курам еще горсть зерен. – Знаете, Николя, по-моему, мне самое время поменять стратегию относительно двора. – Вы так думаете? – Да. Требуется новый подход, который еще более упрочит и обезопасит мое положение. А оно стало весьма шатким. – Что бы вы ни решили, я всецело вас поддержу. Можете не сомневаться. – Вы слишком добры, Николя. Я чувствую, что события повернутся в благоприятную сторону для нас обоих. Он вновь поклонился, но продолжал смотреть на маркизу с настороженностью хищной птицы. Глава 19 Мадлен Горе одолело доктора Рейнхарта, словно недуг. Он перестал есть. Почти не спал, говорил очень мало. Он запирался в мастерской, откуда до ушей Мадлен иногда доносился стук молотка или скрип пилы. Но чаще по другую сторону двери бывало тихо. Она представляла его сидящим неподвижно. Иногда заглядывал Лефевр, настаивая, чтобы Рейнхарт ненадолго впустил его; несколько раз приходили столяр и ювелир, но главным спутником королевского часовщика оставалось одиночество. – Так и слечь недолго, – вздыхала Эдме. – Я готовлю ему самые изысканные блюда – все, что он любит, – а он даже не притрагивается. Вместо хозяина приготовленное поварихой ели слуги: омаров в масле, террины из зайчатины, корзиночки с карамелью и ганноверскую ветчину. «Безрадостный пир», – думала Мадлен, отдирая кусочек мяса, прилипший к верхнему нёбу. Рейнхарт даже не стал разыскивать кучера, сбившего Веронику, настолько горе и потрясение высосали из него силы. В те редкие моменты, когда он появлялся за обеденным столом, Мадлен, набравшись храбрости, спрашивала, есть ли какие-то новости из полиции. С момента смерти Вероники прошло больше недели. – Месье, они наверняка должны были что-то найти. – Ничего они не нашли. Во всяком случае, они мне так сказали. Наверное, слишком заняты подавлением бунтов. Но что толку в этом, Мадлен? Вероника мертва. – И вы не хотите узнать, по чьей вине? Не хотите наказать этих людей? – Наказать… – горько усмехнувшись, повторил Рейнхарт; он произнес это слово с какой-то тщательностью, будто пробовал на вкус. – Допустим, мы найдем виновного. И какому наказанию, по-твоему, нужно его подвергнуть? Что бы ты сделала? Думаешь, мне станет легче или Вероника вдруг воскреснет? Она не знала, что ответить хозяину. Казалось, в нем угасал свет жизни, как гаснет фитиль, когда в лампе кончается масло. Меж тем сама Мадлен, как бы ей ни хотелось оставаться в оцепенении, возвращалась к жизни. Без лишних разговоров Мадлен и Жозеф взяли на себя работу, которую полиция, по их подозрению, делала спустя рукава или не делала вовсе. Они отправились на площадь Бодуайе искать место гибели Вероники. Место было бойкое и людное. Кареты норовили протиснуться между телегами. Через площадь, преграждая путь всякому движению, перегоняли на рынок скот. Как и в большинстве мест Парижа, здесь не было тротуаров, что заставляло прохожих брести по обочинам, пробираясь сквозь грязь и огибая навозные кучи. Проезжающие кареты заставляли людей прижиматься к стенам домов. Первым Мадлен решила расспросить уличного торговца коньяком, чей красный нос свидетельствовал о его пристрастии к этому напитку. Она спросила, помнит ли он девушку, которую дней десять назад насмерть сбило каретой. Услышав вопрос, торговец нахмурился: – Насмерть? Про такое не слышал. Девчонку тут не так давно зашибло лошадью. Про это слышал. И месяц назад мальчонка пострадал. Угодил под повозку. Вон там это было. – Торговец показал место. – Думаешь, кучер прощения попросил? Признал, что виноват? Как бы не так. Он все свалил на мальца и на мать. Орал, что надо следить за детьми и не позволять им одним шляться в такое время. Tout ça…[27] – Он махнул рукой, словно подчеркивая жестокую нелепость таких происшествий. – Значит, про девушку, попавшую под карету, вы не слышали? – допытывалась Мадлен. – Такого не слышал, – надул губы торговец. – Но я же не каждый день здесь бываю. Хожу и по другим площадям. Сейчас все только и говорят о пропавших детях, а не про уличные происшествия. Вы лучше спросите у местных торговцев, кто держит здесь лавки. От местного табачника они тоже ничего толком не узнали. Жозефа он и на порог не пустил. Сам торговец не видел никакой девушки, сбитой каретой, и ничего об этом не слышал, хотя и допускает, что такое могло быть. Далее табачник назвал себя человеком занятым, которому некогда болтать с другими торговцами и докучливыми посетителями. – Происшествия на этой площади не редкость. Мы полиции все уши прожужжали: сделайте что-нибудь. Столбики какие-нибудь поставили бы или ворота. Надо же как-то упорядочить движение карет. Площадь узкая. Думаете, они прислушались? Сделали что-то? Как бы не так! Плевать им, что каждый год под колесами и копытами гибнут сотни. Им-то что до этого? Они и детей пропавших искать не желают. Жизни бедняков – товар дешевый. – Значит, девушки не было. И вы не помните, чтобы фиакр или карета сбили девушку и даже не подумали остановиться? Табачник покачал головой: – Сам не видел, но не удивлюсь, если такое случилось. Спросите мадам де Жонтен, хозяйку boulangerie[28]. Эта старая карга вечно на все глазеет. Увы, им не повезло ни в булочной, ни у местного букиниста, продававшего с лотка книги и памфлеты. Им охотно рассказывали о других пострадавших, о нарастающем недовольстве парижской бедноты, о драках, смертях и мошенничестве. И ни слова о Веронике, сбитой каретой. Мадлен с Жозефом повернули назад. Смеркалось. На улицах появились фонарщики с лесенками на плечах. Люди спешили по домам. На воротах Сен-Дени белела свежая афиша с призывом: «Парижане! Не отпускайте детей из дому одних». – Неужели никто из местных не слышал о девушке, сбитой каретой? – удивлялась Мадлен. – Не знаю, что и думать, – ответил Жозеф. – По словам хозяина, так ему сказали в полиции. Но может, ему назвали не то место или он не так понял. – Возможно.