– Ее давно нужно было бы разломать на куски. Но ее держат в Версале и тщательно охраняют. А она продолжает говорить. Изволь объяснить. Мадлен представила себе куклу, запертую в одной из многочисленных версальских комнат, стеклянные глаза, сверкающие в свете факела. – Если доктор Рейнхарт сейчас далеко от Версаля, а кукла продолжает двигаться и говорить, значит у доктора есть помощник. Кто-то, имеющий доступ во дворец. – У тебя есть доказательства? – Нет, но это единственное подлинное объяснение. – Ты обыскала его луврскую мастерскую? Нашла хоть что-то, указывающее на личность сообщника? Намеки на то, что Рейнхарт замышлял? – Да! Я все тщательно осмотрела. – Значит, что-то нашла? Мадлен покачала головой: – Только черновик письма в Академию наук, где он признавался в невозможности сделать так, чтобы кукла говорила и из нее текла кровь. Больше никаких объяснений и ничьих имен. Камиль с шумом поставил бокал на стол: – Значит, плохо искала! Или ты его выгораживаешь. Должны быть какие-то свидетельства, что он задумывал эти трюки и что у него есть сообщник. Необходимо найти способ заткнуть рот этой дурацкой кукле. Камиль, до сих пор расхаживавший по комнате, остановился и посмотрел на Мадлен. Ей показалось, будто он смотрит сквозь нее. – Рейнхарт тебе доверяет? – вдруг спросил он. – Не уверена. – Мадлен вспомнила, как хозяин смотрел на нее перед поездкой в Версаль. Вспомнила слова, что у него была причина сделать именно так. – Возможно, – добавила она. – Так… – Камиль почесывал небритые щеки; когда он снова заговорил, его голос звучал спокойнее. – Вот что ты сделаешь. Слушай внимательно. От этого все зависит. Ты навестишь своего хозяина в тюрьме. Скажешь, что поможешь ему бежать, но только если он расскажет, как управляет куклой, кто ему помогает, и если согласится заставить ее замолчать. – Но на самом деле я не смогу помочь ему бежать? – Нет. – В таком случае это подлая затея и я не стану в ней участвовать. Дело было не только в подлости затеи. Мадлен боялась туда идти, боялась увидеть человека, вызывающего у нее столько сомнений. Кто он: убийца, чародей или жертва обмана? Мадлен не хотелось переступать порог тюрьмы, являвшейся рассадником болезней и обиталищем целого легиона острозубых крыс. – Поздновато ты вспомнила о совести, мадемуазель Шастель. Когда я предложил тебе эту работу, ты с радостью за нее ухватилась. Ты сделаешь это, и у тебя получится. Ты заставишь Рейнхарта тебе рассказать все, иначе он пробудет в тюрьме до самой смерти. – Нет! – В ней забурлил гнев, угрожая выплеснуться на поверхность. Всю жизнь она делала то, что ей велели, лгала, обманывала, хотя зачастую это било по ней. Но людям всегда было мало. Они требовали больше. – Я не стану выполнять ваши требования, пока не заплатите обещанные деньги. Вы и так их задержали. – Не станешь? Камиль присел к столу, пододвинул к себе лист бумаги и начал писать. – Что вы пишете? – Доканчиваю ordre de cachet. – Камиль написал несколько фраз, подул на бумагу и поднял лист за верхний край, чтобы Мадлен видела свое имя. Чернила, еще не успевшие просохнуть, зловеще блестели. – Одно из преимуществ моего незавидного положения. Я по собственному выбору могу упрятать в тюрьму кого угодно, а освободить этих узников может только король. И каково придется твоему дорогому племяннику, когда ты годами будешь томиться в Бисетре? Мадлен смотрела на его запавшие глаза и небритые щеки. – А знаете, что всегда говорила про вас Сюзетта? Она называла вас жалким человечком с маленьким усохшим quequette, который издевается над другими, чтобы почувствовать себя значимее. То, что вы говорили, оказывалось по большей части враньем. Напрасно я этого не вспомнила и не сказала: «Засунь свое предложение себе в задницу, ничтожный врун». Мадлен думала, что Камиль ее ударит, но у него, похоже, кончился запал. – Однако ты этого не сделала. Ты польстилась на деньги, начала рисовать себе радужное будущее и думать о нем. Что бы там ни говорила твоя сука-сестренка, она мертва. А у тебя выбор невелик. Что ты предпочтешь? Ненадолго прогуляться в Шатле или застрять в Бисетре? Если же ты и на этот раз явишься ко мне с пустыми руками, я разыщу твоего племянничка и отколочу его до полусмерти. Мадлен без страха смотрела на своего мучителя: – Это последнее, что я делаю для вас и для всех, кому вы служите. Если Рейнхарт не расскажет мне, как он управляет куклой, причина будет только одна: он ею не управляет. Ни сам, ни с чьей-то помощью. И причина ее странного поведения совсем другая. По лицу Камиля было видно: он испугался. Невзирая на все его угрозы и lettres de cachets, внутри он так и оставался маленьким мальчишкой, боящимся, что взрослые уйдут и оставят его в темноте одного. Они без промедления отправились в тюрьму Шатле. Камиль повел Мадлен по улице Кутеллери, где кучка ремесленников препиралась со стражами порядка. Оттуда он свернул на узкие грязные улочки, ведущие к реке и собственно к тюрьме. В приемной с холодными каменными стенами их встретил тюремный надзиратель. Лицо у него было бледным и распухшим, как у дохлой рыбы. Камиль что-то ему шепнул. Надзиратель устремил свои рыбьи глаза на Мадлен и кивнул. Взяв лампу, он пошел к другой двери, кивнув Мадлен, чтобы следовала за ним. Не взглянув на Камиля, она пошла за тюремщиком и его подмаргивающей лампой. Дверь за ними захлопнулась. Дальнейший путь пролегал по темному коридору, где пахло сыростью и отчаянием, по каменной лестнице и еще нескольким коридорам. С каждым шагом зловоние делалось все острее, а сумрак – гуще. Сквозь стены проникали звуки: глухие стенания, крики, отдельные вопли боли. Мадлен была в тонком плаще и успела настолько озябнуть, что не чувствовала пальцев. Надзиратель привел ее в самые недра тюрьмы. Он остановился перед тяжелой деревянной дверью, открыл решеточку и заглянул внутрь, после чего отодвинул засов и отпер дверь. Открываясь, дверь издала странный звук, похожий на стон раненого животного. Запах внутри был еще отвратительнее: воняло блевотиной, мочой и гнилой соломой. Надзиратель зажег свечу в настенном подсвечнике. – Я вернусь через четверть часа, – сказал он и ушел. В сумраке камеры Мадлен различила фигуру, простертую в углу. Подойдя ближе, она услышала частое хриплое дыхание. – Доктор Рейнхарт, – позвала Мадлен, коснувшись грубой мешковины, покрывавшей ее хозяина. – Вероника… – простонал он. Она отпрянула: – Нет, месье. Это Мадлен, ваша служанка. Пришла вас проведать. Из горла Рейнхарта вырвался хрип. Он шевельнулся: – Похоже, я все еще жив. Мадлен вновь приблизилась. В ноздри ей ударил запах изо рта Рейнхарта: запах голода и болезни. – Месье, вы очень больны? – Думаю, да. Мадлен дотронулась до его головы, ощутив сильный жар. Ее глаза немного привыкли к темноте. Увидев кувшин с водой, Мадлен приподняла Рейнхарта и помогла ему напиться. Вода громко булькала в его горле. – Они вас пытали? – Этого следовало ожидать. Меня считают еретиком. Или колдуном. Мадлен вновь уложила Рейнхарта на солому. – Скажите, доктор Рейнхарт, кто это сделал? Кто заставил куклу писать послания? Кто заставил ее петь? Ответа не было, только хриплый вздох. – Мадлен, как ты сумела сюда попасть? – У меня есть знакомый тюремщик. Упросила его. Я слышала, что вы больны. От собственного вранья ей сводило живот, но если она не получит ответа, то очень скоро сама может оказаться на гнилой соломе. Мадлен сделала новую попытку: – В Версале утверждают, что кукла говорит. Она шепчет и по-прежнему выдает послания. В горле Рейнхарта что-то загрохотало. Мадлен поняла: он смеется. – Да, они так говорят. Потому они сломали мне руку. Мадлен закрыла глаза, скрипнув зубами. – Доктор Рейнхарт, но ведь это же не вы, правда? Как вы можете управлять куклой, находясь здесь? Тогда кто это делает? Куклой управляет кто-то другой. Вы знаете? Вам известно, кто похищает детей? И снова тишина, если не считать натужного дыхания. – Месье, если вы мне скажете, я смогу помочь вам выбраться отсюда. Я упрошу тюремщика, о котором говорила. Доктор Рейнхарт, вам кто-то помогает? Кто-то управляет куклой? Жаркая ладонь Рейнхарта схватила ее за руку. Мадлен сделала над собой усилие, чтобы не вырваться. Рейнхарт притянул ее поближе. От его зловонного дыхания ее рот наполнился желчью. – Они думали, что смогут заткнуть Веронике рот, но моя храбрая девочка говорит. Вновь послышался его каркающий смех, сменившийся стоном. – Месье, вы очень больны. Рейнхарт повалился на солому. Его дыхание стало еще тяжелее. – Да. У меня тюремная лихорадка и, наверное, заражение крови. Я рассказал им все, что знал. Вижу, им этого мало. Глядя на его тело, измученное пытками и жестоким обращением, Мадлен почувствовала неимоверную тяжесть собственной вины. С самого начала она шпионила за Рейнхартом, лгала ему, так что в тюрьме он оказался не только по королевской прихоти, но и благодаря ей.