– Хорошо. Я снимаю куртку с вешалки в прихожей, надеваю ботинки и закрываю за собой дверь. – В социальном центре Шельвика три отделения, – начинает медсестра, пока мы преодолеваем короткую дорогу между двумя зданиями. Она говорит отстранённо, механически, как будто я пришёл со своим престарелым отцом, который ждёт на заднем сиденье машины. Или она видит во мне нового пациента, точно не знаю. Главный корпус представляет собой вытянутое деревянное здание с тремя крыльями: одно выходит на дорогу, а два других расположены на задней стороне. – У нас оказываются различные услуги: от амбулаторной помощи в дневные часы, до круглосуточного ухода, – продолжает Сив, когда мы подходим к раздвижной двери главного корпуса. – Всего у нас тридцать девять одиночных комнат, места для долго- и краткосрочной реабилитации, а также места постоянного проживания. Два задних крыла – это больничное отделение, в одном из них палаты для людей с расстройством интеллекта, в другом – для соматической терапии, в основном паллиативной. Столовая представляет собой вытянутую комнату, двенадцать столов приставлены к стенам, а четыре расположены по центру. Отсюда открывается вид на заднюю часть здания и можно видеть окна двух задних корпусов, а также аварийный выход и металлические пожарные лестницы. За четырьмя столами сидят одиннадцать постояльцев – две пары за столами у входа, а четверо мужчин с зачёсанными на затылок серо-белыми волосами собрались на углу у окна. За одним из столиков у стены я внезапно замечаю Юханнеса с двумя пожилыми дамами. – Это Торкильд Аске, – громко и с военной точностью объявляет Сив, рассматривая пеструю компанию собравшихся. – Он несколько дней поживёт в квартире Андора и Юсефины. – А где же будут спать Андор и Юсефина? – раздаётся тонкий скрипучий голос из-за стола Юханнеса. Он принадлежит хрупкой даме, скрюченной в инвалидном кресле. Зубные протезы скачут у неё во рту, пока она говорит. – Они же умерли, – отвечает другая женщина. У неё полная фигура, на ней летняя рубашка в цветочек с коротким рукавом. Её серебристо-седые волосы взъерошены и спадают на сторону. – Это сын Агнес? – говорит тонкий голос с инвалидного кресла. – Нет, глупая ты курица, – отвечает другая женщина, – её ребёнок ведь монголоид. – Он не монголоид, он аутист, – дребезжит женщина с кресла, снисходительно кивнув в мою сторону, – бедняжка. Ты потерялся? – Торкильд Аске, – говорю я настолько громко, насколько позволяет голос, и театрально кланяюсь тем двум женщинам, подойдя к месту, где они сидят. – Это Бернадотт, – представляет Сив, проследовав за мной, – а эта красавица в кресле-каталке – Улине. Я здороваюсь за руку с каждой и киваю Юханнесу. – Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я и сажусь, после того как Сив отошла к другому столику. – Я обычно заезжаю к сестре в отделение расстройств интеллекта пару раз в неделю, ну и с удовольствием остаюсь на обед, – отвечает Юханнес. – После обеда, кстати, будут поминки по Андору и Юсефине в большой зале. – Ох, как же ты исхудал! – Улине наклоняется ко мне и гладит меня по плечу своей холодной рукой. – Разве Агнес тебя дома не кормит? Она продолжает водить по моей руке, мусоля во рту зубной протез и печально глядя на меня. – Мальчик мой, – улыбается она и хлопает мне по ладони, потом роется в сумочке, которая лежит у неё на коленях. – Вот, – шепчет она и кладёт мне в руку монетку, – купишь себе мороженого потом. – Спасибо, – отвечаю я и уже собираюсь объяснить ей, что мне не нужны десять крон и что я достаточно большой, чтобы самому покупать мороженое, но Юханнес вступает в разговор: – Еда здесь уже не такая, как раньше, – говорит он. В комнату из кухни выходит молодой мужчина-азиат с тележкой еды и начинает раздавать её присутствующим. – А? – переспрашиваю я с притворным любопытством, теребя в руках монетку, которую мне дала Улине. Я чувствую, как из-за запаха еды у меня начинает ныть в диафрагме. – Повар, – Бернадотт наклоняется над столом в нашу с Улине сторону, – такие уж они люди. Она качает головой, а мужчина уже идёт к нам. – Это Бабю. Он из Бирмы, – говорит Улине, когда мужчина подходит к столу и подаёт еду. – Нет-нет, – произносит она и показывает на меня, когда Бабю собирается поставить тарелку перед ней, – отдай это нашему мальчишке. Я не буду это есть. – Я прошу прощения, – я останавливаю Бабю, который подносит мне тарелку с обедом, и поглаживаю живот, – у меня болит живот. – Они ничего не знают о рыбе, – неутомимо продолжает Бернадотт, – вот в чём проблема. Это совершенно другая культура, вы же понимаете. – М-м, – я неловко киваю, а Бабю продолжает подавать еду, как будто не слыша разговора. Бабю наконец-то удаётся поставить перед Улине тарелку с обедом, и она поднимает крышку. Улине строит гримасу, кладёт крышку обратно и поворачивается к Бабю с сердечной улыбкой на лице: – Когда София вернётся на кухню? – дребезжащим голосом спрашивает она. – Она выйдет из отпуска в середине января, – отвечает Бабю на ломаном северном диалекте. – Передай ей, что мы скучаем. – Цыц, это же он, – замечает Бернадотт и хватает Улине за руку, когда короткий коренастый мужчина с лохматыми чёрными волосами появляется из двери кухни, – чёртов саам из Лаксельва. – Что вы с Харви обнаружили? – Юханнес наклоняется над столом, а Бабю уходит обратно на кухню, – что-нибудь узнали про Бьёрканга с его сержантом в Смоботе? Я качаю головой: – Они забрали лодку вчера вечером. С тех пор от них ничего не слышно. К нам высылают розыскную лодку из Трумсё. А может быть, и вертолёт в течение дня. Юханнес смотрит на меня, засунув в рот целую картофелину. Он быстро жуёт ее и глотает, запивая водой. – Нехорошо, – бормочет он, а потом насаживает еще одну картофелину и кладёт в рот. – Совсем нехорошо. Через секунду Бабю возвращается с упаковкой чернослива и с широкой улыбкой протягивает мне: – От живота. Он быстро откланивается и снова исчезает на кухне, прежде чем мне удаётся ему ответить. – Он помогает, – говорит Улине, поедая свой десерт с невозмутимой миной, – чернослив приносит желудку облегчение, вот увидишь. – Да, думаю, я пойду в квартиру и попробую это средство, – отвечаю я и встаю со стула, собираясь уходить. Глава 26 Чернослив не помог. Я сижу на диване, слушаю радиоприёмник, и тут звонит мобильный. Мужчина сообщает, что мне звонят из полицейского отдела Трумсё и просят приехать туда завтра в одиннадцать часов. Я спрашиваю, не получали ли они сообщений от шерифа и не удалось ли им связаться с лодкой, но мужчина просто настойчиво повторяет, что завтра мне нужно приехать на встречу с ними в одиннадцать, и что очень важно прийти к назначенному времени. После этого он кладёт трубку. Я решаю принять горячую ванну, в надежде, что это мне поможет. Я набираю ванну и раздеваюсь. Я сижу на крышке унитаза и смотрю, как из крана льётся вода и как поднимается пар. В какой-то момент я чувствую запах душевой ставангерской тюрьмы и прокручиваю в голове минуты со скакалкой на шее; я думаю о тишине и снова чувствую боль. А потом я вспоминаю о Фрей и о тех преградах, которые ей пришлось преодолеть, чтобы снова вернуться. Ванна уже наполнена водой. Я спешно поднимаюсь с крышки туалета, но в гостиной раздаётся звонок мобильного телефона. Я разворачиваюсь и бегу по холодному полу, чтобы взять трубку. – Это я, – задыхаясь, выговаривает Лиз, – я здесь. Я раздвигаю шторы, за окном светятся фары автомобиля. Он стоит на парковке с заведённым мотором. – Что ты здесь делаешь? – Увидела твой автомобиль, – Лиз тяжело откашливается в трубку. – Арвид уехал с друзьями на природу. Я подумала заехать тебя навестить. – Откуда ты узнала, где я? – Я ездила по району… – Ты могла просто позвонить. – Да, но я хотела, чтобы это было сюрпризом. Я испекла кексы. Не знаю, как они на вкус, но я подумала, что мы могли бы… – Самая дальняя квартира, – перебиваю я, – я в ванной. Я открываю дверь, возвращаюсь в ванную и выключаю кран. Ванна заполнена водой на три четверти. Я осторожно в неё залезаю и откидываюсь назад, так что только голова и колени остаются над поверхностью воды. – Эй! В прихожей шуршат пакеты, когда хлопает входная дверь. – Торкильд, это ты? – спрашивает Лиз. Я слышу, как она снимает куртку и сбрасывает ботинки энергичным жестом. Эмоциональный маятник моей сестры шатает ее из крайности в крайность: первая – хаотическая оргия быстрых углеводов и самобичевания, вторая – слепая вера во вселенское добро и справедливость, хотя найти их можно только в сказках и диснеевских мультфильмах. Кроме того, она обладает уникальной способностью восстанавливаться после этих спадов, пусть и прибавив пару килограммов. Она встаёт на ноги, закрашивает синяки, забывает про психологические травмы и снова начинает излучать добро. Её мысли переполнены наивными фантазиями об идеальных людях, будь то муж, друг или брат. – А, вот ты где, – щебечет Лиз из-за двери и заглядывает в ванную. Волосы свисают на одну сторону, щёки покраснели. В её руках две сумки с продуктами, которые она ставит на пол перед собой, – ты моешься.