– Зачем вы решили провести осмотр места преступления на острове? – Что? – Вы провели осмотр места преступления, – повторяю я, – зачем? – Мы? Я теперь в Дельте, не помнишь, что ли? Или ты настолько глубоко погряз в своих поганых бреднях, что уже забыл? Я не занимаюсь технической работой. – Но ты же знаешь. На секунду повисает пауза. Я слышу, как Гюннар Уре набирает воздух, потом выдыхает. И снова наполняет лёгкие. – Отделение полиции Трумсё отправило запрос в отдел по борьбе с организованной преступностью, и им рекомендовали провести осмотр на острове в связи с пропажей полицейских, вот и всё. – Зачем? – Может, ты сам додумаешься? – Так всё-таки ты в деле, – констатирую я, скорее для себя, но Гюннар Уре меня перебивает: – Ну, давай же. Проснись, дружище. А как ты думал? Двое пропавших полицейских, один гражданский, а теперь ещё и ты, бегаешь кругами и говоришь о морских чудищах, похитителях трупов и женщинах без лиц. Чёрт, мужик! Это же бомба с обратным отсчётом. Потенциальная сенсация в прессе, грандиозный провал с твоим именем прямо посередине. Кому, по-твоему, они будут звонить, когда возникает имя Торкильд Аске, а пальцы тянутся к тревожной кнопке? Я сижу и долгое время сжимаю телефон в руках, после чего вытираю сопли и слёзы и шепчу в трубку: – Почему вы думаете, что двое пропавших полицейских пристали к острову в ту же ночь, когда они пропали? – Ну ладно тебе, Торкильд. Чего ты от меня хочешь? Я вглядываюсь в полутьму перед собой и силой выпиваю ещё глоток спирта. – Вы нашли кровь, так? Гюннар уже было открывает рот, но осекается. – Где? – продолжаю я. Снова молчание. – Ну же, где? – я спрыгиваю с барной стойки и начинаю бродить в полутьме, – место нахождения крови даёт какие-то ответы? Поэтому ты не можешь мне сказать? – Люминол дал результаты в баре в главном корпусе, – наконец отвечает Гюннар. – Следы борьбы? – Нет. Следы переноски между плитками в зоне отдыха. Следы борьбы означают, что человек был убит или, по крайней мере, ему нанесли серьёзные увечья, а следы переноски свидетельствуют только о том, что у человека здесь текла кровь. Я подхожу к велюровому дивану и сажусь на колени. Пол скользкий и холодный, как будто только вымытый. – Вы знаете, чья это кровь? – Нет. – Тогда что заставляет вас думать, что это кровь Бьёрканга или сержанта? – Мы ожидаем результатов анализов. – То есть ты хочешь сказать, что в данный момент вы считаете, исключительно опираясь на интуицию, что это кровь Бьёрканга или сержанта, и не Расмуса или женщины без лица? Или вообще кого-то другого, раз уж на то пошло. Вот как вы теперь работаете? Ну же, Гюннар. Вы что-то нашли. Что-то, принадлежащее одному из полицейских, и на этом предмете пятна крови. Так? – Как я и говорил, – Гюннар Уре слегка повышает голос, не теряя самообладания, – мы ожидаем результата… – Я сегодня видел призрака, – перебиваю я, не дав ему закончить эту чёртову мантру власти. Я знаю, что он лжёт, и не имею ни малейшего желания, чтобы наш последний разговор проходил на его условиях. – Серьёзно? Да ты шутишь, Торкильд. Призраки, вот до чего мы докатились? – Я видел её в глазах другой женщины. Это была она. Женщина без лица. Та, которую я нашёл на маяке и на которую, кажется, всем плевать. – Ну, как и было сказано, – его голос стал жёстче, темп речи ускорился, – в отделении нет ни одного человека, который считал бы, что она вообще существует. Все, между прочим, крайне злы на тебя за то, что ты бросаешь обвинения в адрес двух уважаемых сотрудников, которые пропали. Ниже некуда, даже для тебя. – А ты, – шепчу я, – что думаешь ты? – Я? Ну, это я могу тебе рассказать, Торкильд. Я думаю, что ты – сломанная машина, которая должна свалить отсюда, пока снова не упадёшь, да так, что больше не соберёшься. – Шалтай-Болтай сидел на стене. Шалтай-Болтай свалился во сне. – Да, именно, – отвечает Гюннар Уре, не подав виду, что аналогия показалась ему забавной. – Вся королевская конница, вся королевская рать… – Боже мой, дружище! Возьми себя, чёрт подери, в руки. – Так какова ваша теория? Какой вы строите сценарий? – Ты знаешь, что я не могу… – Хорошо, какова, по их мнению, моя роль во всём этом? Ты можешь хотя бы это мне рассказать? Гюннар Уре хрипло смеётся. – Расслабься, Торкильд. Ты не из таких, то же самое я уже сказал Свердрюпу, когда мы впервые говорили с ним по телефону. Несмотря на то что произошло с тобой и той девушкой на шоссе у аэропорта. Ты перелётная птица, тот, кто сразу сдаётся в трудных ситуациях. Я сказал ему, что чем быстрее тебя выведут из дела, тем лучше для всех, – он делает заминку, – ты тот, кто всегда выбирает простое решение, когда игра идёт против тебя, и на этот раз ты просто был не на том острове не в то время, вот и всё. – Что, чёрт возьми, ты под этим имеешь в виду? – ушиб в районе диафрагмы внезапно даёт о себе знать, и я сжимаю зубы, ожидая, пока не пройдёт болевой позыв. – Ты знаешь, что я имею в виду. – Моя скромная попытка задним числом выйти по УДО? – Если хочешь. – Я не рассказывал тебе, что случилось в душевой, – провоцирую я, – хочешь узнать? – Нет, – отвечает Гюннар Уре хмуро, – оставь для того, кому до этого есть дело. Просто убирайся отсюда к чёртовой… – вдруг он замолкает, – ты сказал «здесь». – А? – Ты сказал «здесь», только что, когда говорил об осмотре места происшествия. Ты сейчас на острове, так? Теперь мой черёд не отвечать. – Господи, Торкильд. Я слышу, как на другом конце трубки начинается буря, но это не играет никакой роли. Наконец-то я ощущаю эффект от таблеток и алкоголя, он разливается сильными волнами по глубоким долинам. – Скоро время истечёт, – шепчу я и зажимаю бутылку «Смирнофф» рукой, после чего располагаюсь на полу у коробок с лампами из муранского стекла и закрываю глаза. – Разве я не говорил тебе, что ни под каким предлогом нельзя… – Извините, шеф, – щебечу я, как умею, – как ты говорил сам, я перелётная птица, и теперь мне пора лететь дальше. Кар-р-р! Кар-р-р! Глава 37 Не знаю, сколько я просидел после разговора с Гюннаром Уре. Внезапно показалось, что я снова на сеансе. Я вдруг понимаю, что где-то звучит музыка, звуки драм-машин и синтезаторов из восьмидесятых скрежещут и режут слух. Как будто я проснулся, а тут идет праздник. Я ставлю бутылку «Смирнофф» на пол. Она опрокидывается и катится. Шея онемела и болит, когда я поднимаю голову и открываю глаза. В баре темно и холодно, ещё темнее и холоднее, чем в первый раз, когда я сюда пришёл. Я поднимаюсь и следую за музыкой в прихожую, там она звучит громче. Я стою у спуска в подвал с запертой на замок танцплощадкой, и тут страстный женский голос затягивает претенциозные строки песни в стиле синти-поп: «I feel the night explode when we’re together. Emotion overload in the heat of pleasure»[21]. Я по лестнице спускаюсь к подвалу: герметичная дверь, которая раньше была заперта, сейчас наполовину открыта. Внутри можно разглядеть контуры жёлтых, зелёных и голубых лучей, падающих на стену. На стене симметричным рядом развешены стеклянные полки, на них расположены белые бляшки, но что на них написано, мне разглядеть не удаётся, как и содержимое самих полок. «Take me I’m yours. Into your arms. Never let me go. Tonight I really need to know»[22], – продолжает петь девушка, когда я протискиваюсь в дверь и захожу в раздевалку с противоположной стороны, где расположена двойная дверь. Слева к стене прибиты пустые крючки, справа – двери женского и мужского туалетов. Воздух тяжёлый, застоявшийся, всё, что здесь есть, кажется, не двигалось с места с тех пор, как яппи из 80-х перестали танцевать здесь почти тридцать лет назад. Я подхожу к ближайшей полке, намертво прикрученной к бетонной стене на уровне головы, а драм-машины уже подбираются к припеву: «Tell it to my heart. Tell me I’m the only one. Is this really love or just a game?[23]»