– Похоже на русский, – Харви смотрит на записку. Он побледнел, его слегка покачивает, как будто у него кружится голова, и ему приходится сделать шаг к коляске, чтобы не упасть. – Ты знаешь, что это значит? – спрашиваю я. Мерете смотрит на нас обоих, а потом наклоняется вперёд. – Mne hólodno, – шипит она сквозь сжатые зубы. – Что? Мерете берет меня за руку и сильно её сжимает. Её пальцы неестественно тёплые, настолько, что я чувствую, как тепло поднимает по руке к горлу и лицу. Грудная клетка вздрагивает каждый раз, когда она набирает в лёгкие воздух и ведёт мою руку по бумажке, на которой написаны два слова. – Mne… hólodno. – Она так сказала? Mne hólodno? Мерете кивает и выдыхает. Она отпускает мою руку и снова пишет что-то в блокноте, вырывает листок, закончив её, и протягивает мне с печальным взглядом. «Прощай, Торкильд». – Прощай, – отвечаю я и сворачиваю записку. Я кладу её в карман брюк, после чего мы все трое вежливо прощаемся, и каждый идёт по своим делам. Мы с Юханнесом направляемся к автомобилю вместе с опоздавшими на прощальную церемонию. Солнце пробилось через облака. – Слушай, – говорю я, когда мы подходим к машине, – Арнт рассказывал о том, что в Трумсё растёт уровень потребления наркотиков и услуг проституции в первый день, как я сюда приехал. – Да, – отвечает Юханнес. – Только открой газету, и увидишь, где это всё происходит. – Ты знаешь, откуда приезжают эти девушки? – Да, – говорит он и ухмыляется, – оттуда же, откуда и спирт, сигареты, табак и прочие гадости. Из России. – То-то и оно, – заключаю я, сажусь в машину и завожу её. Глава 57 – Что ты надеешься там найти? – спрашивает Юханнес, когда мы паркуемся на стоянке над сараями. – Ответы, – бормочу я загадочно, вглядываясь в абсолютно спокойное море между заливом и островом. – На какие вопросы? – Кто эта женщина без лица. Кто убил Расмуса. Где Бьёрканг и Арнт и, может быть, подтверждение того, сошёл я с ума или нет, – объясняю я, а потом открываю дверь и выхожу. – Ну да, – посмеивается Юханнес. Солёный морской воздух дует в лицо, от него слегка знобит. Я бодро иду к багажнику, открываю его и снова переодеваюсь. Через пару минут мы готовы отплыть. Юханнес ведёт лодку к обломкам причала у острова с маяком и швартуется. Я достаю моток верёвки, поднимаюсь и привязываю лодку к ржавому армированному железу, торчащему из-под земли. Юханнес бросает на меня взгляд, когда я возвращаюсь, чтобы вытащить старого рыбака на берег. – Что теперь? – Главный корпус. Танцклуб в подвале. Я приехал сюда после сеанса с Мерете. Он резко останавливается у двери в перестроенную сторожку. Оградительная лента, которую я разорвал при последнем визите, лежит скомканная у стены. – Сеанса? Какого сеанса? – С нами в комнате был кто-то ещё, внутри неё. Она говорила, кричала. – В каком смысле? – Юханнес запинается и встаёт без движения в дверном проёме, пока я захожу в фойе, – это… призрак? – кричит он мне вслед. Я останавливаюсь и смотрю на него, а в комнате шуршит пластик, и становится слышим запах старой гнили и сырости. – Ты же знаешь, что Мерете ясновидящая? Юханнес сплёвывает и чешет нос. – Мне эти штучки не по душе, – говорит он и неохотно заходит в фойе, – у меня от такого мурашки по коже. Есть вещи, которым потакать нельзя. Мы проходим мимо обшитых пластиком стен фойе и движемся к лестнице. – Что она сказала? – спрашивает Юханнес, когда мы уже там. – Прости? – Ты сказал, что она разговаривала. Я достаю листок, который мне дала Мерете, и протягиваю его Юханнесу. – Mne hólodno, – читаю я. – Как? – он удивлённо смотрит на меня, – как ты сказал? – Mne hólodno, – повторяю я, – это значит «мне холодно» по-русски. Лицо Юханнеса вдруг побледнело. – Этого не может быть, – шепчет он и пустым взглядом смотрит перед собой. – В чём дело? – Нет-нет, – бормочет он почти равнодушно, держась за перила, чтобы не упасть. – В чём дело, Юханнес? – я кладу руку ему на плечо. – Я… – произносит он и снова обращает на меня взгляд. Его глаза широко открыты, а губы трясутся, когда он говорит, – мне просто кажется, что я уже это слышал. – Где? Юханнес делает глубокий вдох и снова выпрямляется. Он вытаскивает табак из кармана куртки. Первая папиросная бумажка рвётся, он достаёт новую и кладёт на неё табак. – Было тут одно судно, – начинает рассказывать он, складывая бумагу на ладони, – русский траулер, который пошёл ко дну в начале осени, не знаю, слышал ли ты о нём? – Бьёрканг упоминал. А что? – У него заглох двигатель на пути в Трумсё. Был ужасный шторм, и траулер утонул. Весь экипаж выбрался на берег и в ту же ночь их отвезли в Трумсё. Юханнес достаёт ещё одну бумажку и насыпает на неё полоску табака. Он медленно и методично крутит сигарету, пока она не принимает форму длинного цилиндра. Затем он подносит его к губам, чтобы смочить клей. Самокрутка рвётся, как только он прикасается к ней кончиком языка. – Я слышал их по рации, – говорит он трясущимся приглушённым голосом, – сначала просто крики и вопли на русском, а потом пару коротких предложений передали по-английски, когда вышли на связь. А потом они замолчали. – Ты знаешь, с кем они разговаривали? – Нет. Слишком много помех на линии, а потом всё затихло, – вдруг тон его становится совсем мрачным, как будто то, что он собирается сказать, его пугает, – ровно до того момента. Тогда я это и услышал. – Что «это»? Он достаёт ещё одну сигаретную бумажку, пока рассказывает, и насыпает полоску табака. – Я как раз был на улице и складывал камни на дверь подвала, чтобы ветер её не вырвал, утащив с собой всё, что внутри. Когда я вернулся домой, услышал треск из гостиной. Я снял ботинки и зашёл. Зелёная лампочка на рации мигала, как будто кто-то посылал сигнал или как минимум нажимал на кнопку вызова, но ничего не было слышно. – Кто-то с того траулера? Юханнес смотрит на меня. У него узкие чёрные глаза. Губы загнуты вниз. – Я стоял перед рацией и ждал, чтобы проверить, не попробует ли отправитель снова послать сигнал. Мне стало интересно, кто это мог быть, – он смотрит на меня с этим странным выражением лица, смесь страха и изумления, – то есть, конечно, у тех, кто живёт на наших скалах, к поздней ночи немного едет крыша, и в это время суток услышать можно что угодно. Но тут было по-другому, я это чувствовал каждый раз, когда загорался зелёный свет. И вот когда я захотел ответить, то… то… – Ну что? – Я услышал голос, то есть, на самом деле, вплоть до сегодняшнего вечера я сам себе говорил, что в тот вечер кофе был слишком слабый, или это было то самое ощущение, которое испытываешь, когда сидишь дома один, а шторм и непогода бьются о стены; что это были просто помехи в эфире, или ветер, или вообще что угодно. Но теперь…