Глеб проводил меня до двери подъезда моего обшарпанного дома, рядом с которым я смотрелась очень органично, а главное, реально, как всегда говорила Надя. – У тебя все будет хорошо? – спросил коллега, словно, если я скажу, что все будет плохо, он оставит Женечку в машине, а сам будет утешать меня. Я кивнула в ответ. – Да. – Вроде бы твой парень, англичанин, неплохой. – Да, – я опять кивнула. – Только ссытся и глухой… Звучало грубо даже для меня в таком состоянии, но Глеб фыркнул и улыбнулся. – Я просто хотел пожелать тебе счастья с ним. Потому что сейчас ты выглядишь не совсем счастливой, – ох уж эта привычка Глеба говорить то, что думает. Мне хотелось тоже чем-то его уколоть и сказать что-нибудь обидное. Я наклонилась поближе к нему и спросила: – Глеб, а у Женечки есть грудь? Глаза Глеба увеличились вдвое, а брови оказались на лбу, я смогла это разглядеть даже в вечерней мгле при свете одного фонаря. – Есть, – недоверчиво ответил он. – Так почему ж она ее не носит? – серьезно спросила я. Глеб улыбнулся, обнял меня и прошептал в ухо: – Настя, ты очень хороший человек. Грубить тебе не идет. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, – ответила, слегка отстранившись. – Увидимся на лекциях. Надеюсь, ты прилетишь на учебу из своего Красноярска? И я изобразила самолет. – А ты из Лондона… Но я уже не слушала его, так как, изображая самолет, залетала в подъезд, собираясь сделать посадку на любимом диване с плюшевым мишкой в руках. Я была рада за Глеба и за его Женечку, которая все время следила за нами из окна автомобиля. И еще я думала о том, что завтра мне будет фигово, потому что сейчас было так хорошо. * * * Наверное, правильно мама всегда говорила, что «утро вечера мудренее», потому что все кажется не таким мрачным и плохим, когда ты переспишь со всеми мучающими тебя переживаниями. Но когда тебя будят утром с похмелья, то утверждение кажется спорным. Меня вновь разбудил стук, только в дверь, и голос Тамары Петровны, которая ругалась. – Если еще раз меня разбудят из-за тебя, – говорила она, – я найду нового жильца более благодарного, который будет больше платить. Пришлось подняться и открыть ей дверь комнаты. – Мама дорогая! – Ее глаза округлились при виде меня с похмелья. – Приведи себя в порядок и уберись в прихожей. Развела вчера грязь. Вот. Она протянула мне телефон, о котором я совершенно забыла, хотя думала, что он у меня в сумке. – Принес этот твой коллега кудрявый еще вчера. Том о нем знает? – строго спросила она, не отпуская сотовый. – Знает. Это просто коллега, Тамара Петровна. Он меня подвез до дома, а телефон я выронила у него в машине, наверное. «Не для этого уезжала я из дома, чтобы оправдываться теперь перед Злыдней вместо мамы». – Что за поколение, все забывают, теряют, – бормотала она, отвернувшись. – Не забудь убрать здесь. Она показала на грязь в прихожей, а сама пошла на кухню, все еще бормоча что-то себе под нос. Конечно, мне стоило сказать ей спасибо за то, что она не дала проспать, но я и так рассказала ей больше положенного, плюс еще, перед тем как пойти в душ, пришлось убираться, теряя драгоценные минуты, за которые можно было бы сварить кофе. Когда я привела себя в порядок, превратившись из той, что была похожа на клоуна из «Макдоналдса», в Стасю Щербакову, Тамара Петровна протянула мне конверт. Простой белый конверт с моим именем на лицевой стороне. Я достала листок, сложенный вдвое, и начала читать: «Милая Стася! Наверное, это глупо, впрочем, кажется, что все, что я делаю, когда нахожусь рядом с тобой, глупо. И вот сейчас я делаю это. Скарлетт предложила мне написать тебе письмо, а не отправлять бездушные сообщения в мессенджере. Наверное, ты злишься и думаешь: «Опять Скарлетт», но она не такая, как ты ее себе представляешь, поверь мне. Итак, я хотел еще раз сказать «прости», потому что ты очень хороший человек, который не заслуживает всего того, что я сделал и наговорил. И именно поэтому я должен был встретиться с тобой и рассказать правду. Желаю тебе счастья и всего хорошего вам с Томом. Надеюсь, он именно тот человек, который достоин быть с тобой рядом. Натан, не милый, Коул». – Да пошел ты! – вырвалось у меня. Сложив конверт и листок вместе, я разорвала и выбросила их в мусорное ведро, надеясь лишь на то, что количество причиненной Коулом боли когда-нибудь начнет уменьшаться. Кофе выпить из-за этого письма я не успела, а телефон включила только в метро, где градом посыпались эсэмэски, которые приходили еще вчера. Видимо, поэтому Глеб и отключил его. Или Тамара Петровна. Всего их было двадцать или около того. Конечно, больше всех от Тома, который наверняка напридумывал себе все, что можно и что нельзя. Почему-то сейчас я улыбалась, думая о нем. «Привет. Что делаешь?» «Скучаю по тебе». «Ау? Почему молчишь?» «Хорошо бы было, если бы ты была рядом». «Не молчи. Я волнуюсь». «Ты где?» Захотелось пошутить и отправить интересную рифму на этот вопрос. И все потому, что меня разозлили с самого утра, а теперь еще вот этот ворох сообщений. «Ты все-таки пошла на премьеру?» «Почему не отвечаешь на звонки?» «Стася, я тебя люблю». «Даже если ты пошла, я не буду злиться. Ответь» От Лиззи тоже пришло несколько сообщений: «Привет. Что у вас произошло?» «Ты не хочешь говорить?» «Что он тебе сказал?» «Прости его, он иногда такой придурок». «Ага, сейчас», – хотелось отправить ей, но я просто стала листать дальше. Две эсэмэски были от Надюхи: «Ты где?» Тоже нарывалась на замысловатую рифму, но она мне сейчас как раз была необходима, чтобы расставить все точки над i, хотя следующее ее сообщение именно так и расставляло все по своим местам: «Неужели ты смогла бы променять своего голубоглазого англичанина на этого придурка, который даже красиво поцеловаться на экране не может?» Я невесело рассмеялась, выходя из вагона электрички, сливаясь с потоком спешащих на работу людей. Не это ли мне не хотелось менять? Привычность будней, устоявшийся мир на вереницу удивительных возможностей и крупицу счастья для себя. И ведь всего лишь надо было просто сделать шаг с обрыва. Последнее было от Коула после нескольких неотвеченных звонков: «Нет громче звука, чем молчание твоего телефона».