Дядя Сай пожал плечами. — Художники, знаешь ли, бывают разные. Когда ты ещё под стол пешком ходил, — он закинул руки за голову, — я приехал на несколько дней к Велика-Важности. И твои тоже приехали. Чтобы помочь ей с переездом в Сансет-Палмс. В один из дней я решил забрать тебя у родителей — отцепить тебя от них хоть на несколько часов. Я повёз тебя к океану. Ты тогда увидел его в первый раз. И застыл, как будто тебя током шарахнуло. Глазищи вот такие. И всё время рвался к воде, хотел её выпить. На этом месте рассказа у Вара возникло знакомое ощущение — обычно оно появлялось, если он случайно проходил мимо зеркала и видел своё отражение. Но хотеть выпить океан — наверное, это звучит дико для любого человека. Особенно такого, как дядя Сай. Который разъезжает по кинофестивалям со знаменитостями, который сам практически знаменитость, который шлёт открытки откуда-то из Марокко, Гонконга или Калькутты — все эти места приходится потом отыскивать на карте. — Я был странный ребёнок, да? — Ну почему странный. Нет. Но просто я тогда подумал, что, может быть, ты станешь художником. Вар ухватился за край столешницы, на которой сидел. — Художником?.. — И про себя я тоже понял это в детстве. Мне было тогда лет восемь или девять, и один мой друг завёл котёнка. У этого котёнка были такие подушечки на лапках — чудо! Как маленькие блестящие кофейные зёрнышки. Мне хотелось их проглотить. Вот тогда я и догадался. Не про то, что стану художником, — нет, о таких вещах я в то время ещё не думал. Но я сообразил, что я другой. И это всегда, всю жизнь будет для меня важно. — Не понимаю. — Ну вот: художник видит что-то, что его трогает, и он присваивает это, делает частью себя. А потом возвращает миру то, что брал, но преобразованным так, чтобы все могли это увидеть. Так понятно? Ух ты! Смотри. — Да. — Чтобы художник мог совершить такое преобразование, ему нужно одиночество. И тишина. За тишину тебе, кстати, ещё придётся сражаться: мир обожает шуметь. Вар откинулся спиной на шкафчик. Только сейчас он осознал, как крепко он держал себя с той секунды, когда проговорил вслух это слово — «антисоциальный». — Я понял. — Знаю. Ты мне это сегодня показал. — Что показал?.. — Замок и всё, что там есть. Ров, солнечные часы, витраж. Ты всё это преобразовал. Художники делают то же самое. Вар вспомнил своего убегающего тигра. Не всем же быть художниками. — Да нет, я же говорю, я не умею рисовать. И сочинять не умею — ни стихи, ни музыку. Ничего не умею. — Ты сейчас рисуешь свой замок. Ты его создаёшь. — Дядино лицо осветилось медленной улыбкой. — У меня идея. Вот что. Я оставлю тебе свою маленькую кинокамеру. Она без всяких наворотов, ничего особенного, я с ней везде езжу. Научу тебя ею пользоваться, покажу самые простые приёмы монтажа. А ты носи её с собой на участок и снимай всё, что вы там делаете. Через месяц я опять к вам заеду — покажешь, что получилось. — Так ты… не скажешь моим? — Прости, маленький человече. Думаю, придётся. Или сам скажи. — Нет. Если они узнают, папа начнёт беспокоиться. А я должен сделать так, чтобы они не беспокоились до конца лета, это моя самая главная задача. А мама отправит меня обратно в «Рекреацию». И тогда Джолин придётся всё делать одной. А я дал ей слово. Пожалуйста. Дядя Сай зажмурился и крепко потёр лоб. Потом спрыгнул со столешницы и сказал: — Ладно, общественный центр там рядом. Если что-то пойдёт не так или даже если тебе просто покажется, что что-то может пойти не так, — сразу туда. Безопасность — это обязательное условие. На этих словах открылась дверь, и вошла мама. — Привет, мальчики. Надеюсь, не скучаете? Нашли общие темы для разговора? — Привет, Маловата-Важность. — Дядя Сай обнял сестру. — О да, ещё какие. Мама налила себе чаю со льдом и села за обеденный стол. Дядя Сай высоко поднял своё пиво, будто собирался сказать тост. — У нас для тебя хорошие новости, Маловата-Важность. — Он подмигнул Вару. — Да? Какие? — У тебя растёт художник. Мамины брови поползли вверх. — Правда? — Она обернулась к Вару. — Правда. И знаешь, кто ты в таком случае? Мама отпила ещё глоток чаю, покачала головой. — Кто я в таком случае, Сайрус? Дядя Сай ослепительно улыбнулся. — Счастливица. Вечером Вар разрезал папайю и раздал всем по куску. — Нравится? — спросил он, дождавшись, когда все попробуют. — Такая сладкая. — Дивно сладкая, — согласился дядя Сай. — И сочная. Правда же она сочная? — Да, изумительно сочная папайя, — подтвердила мама немного удивлённо. — А по вкусу как канталупа, только ещё канталупистей, да? Папа вскинул голову. — Вар, ты так нахваливаешь эту папайю, будто сам её вырастил. Ты там не заделался случайно папайевым фермером? Вар опустил голову, пряча лицо. Но на самом деле он улыбался. Да, он заделался папайевым фермером. Случайно. 35 В объективе кинокамеры все предметы выглядят особенными и неповторимыми, даже самые обычные. Точно так же можно весь день бродить по галечному пляжу и видеть просто серые камешки, и только когда поднимешь один камешек, подержишь на ладони, рассмотришь внимательно — только тогда понимаешь, какой он единственный и другого такого нет. Всё просилось в кадр, всё жаждало этого внимания. — Правильно, так и должно быть, — объяснял ему дядя Сай. — Когда поймёшь, что ты хочешь рассказать, тогда и отрежешь всё лишнее. А пока просто снимай что хочется. — Про что будет это твоё кино? — спросила Джолин в первый же день. Вар остановился, подумал. — Про всё, что меня трогает. — Как это — трогает? — Ну, заставляет испытывать какие-то чувства. Вот это я и снимаю. И он снимал. Он снимал, как бережно Джолин вытаскивает растения с почвой из чипсорешковых банок — маленькие папайи продолжают стоять не шелохнувшись; потом опускает аккуратный земляной цилиндр в траншею, в компост, и охлопывает ладонями со всех сторон. И как она поднимает кувалду миссис Ставрос над головой и обрушивает на железный прут. И каждый раз, когда от глыбы откалывается новая шлакоблочина, — победно вскидывает кулак. Он снимал цепочку муравьёв, которые утаскивали из компостной кучи крохотные кусочки арбузной мякоти; и прицепленную к сплющенной горке зелёную мятую ленточку, трепетавшую от каждого дуновения. Он пересмотрел всю коробку с порыжелыми фотокарточками; отобрал те сцены, которые благородные дамы захотели бы выткать на своих гобеленах, выложил все карточки в ряд и снял каждую с увеличением. Он выбрал одно растеньице, чтобы делать ежедневно его крупный план. «Ты станешь звездой, — пообещал он маленькой папайе. — Будешь расти прямо перед камерой». Он сросся с камерой, она стала почти частью его тела. Каждый день он снимал и снимал и, наверное, пропускал бы автобус, если бы не часы с будильником. Дома он сразу бросался к компьютеру — смотреть, что получилось. Со светом получалось так себе: на солнце все предметы выходили какими-то размытыми, а в тени — слишком тёмными. Кусок доски объявлений решил обе проблемы: если приставить его к объективу наподобие козырька — прикрывает от слепящего солнца, если обернуть фольгой — служит отражателем. Вдобавок доска объявлений оказалась отличным фоном, когда надо было снять что-то небольшое, что иначе просто терялось. Чтобы не записывался шум с улицы, Вар обернул микрофон камеры футболкой — помогло. Начал понемногу экспериментировать с кнопками: фокус, частота кадров, баланс белого. К концу недели Вар научился снимать то, что видел, именно так, как он это видел. Ух ты! Смотри, говорил, казалось, каждый кадр.