— Замена сустава — совершенно обычная операция, — включился он. — А бабушка у нас крута, ты же знаешь! Вар чуть не прыснул. Вот именно, что крута: как закрутит какой-нибудь вопрос! («Просто она прямой человек», — объясняет мама.) Ещё и смотрит на тебя, ждёт ответа. У неё в гостях — они обычно приезжают в Сансет-Палмс по праздникам — чувствуешь себя как на военном параде: даже индейка на День благодарения, кажется, салютует, когда Велика-Важность проходит мимо. Вар даже чуточку её побаивался, честно говоря. Но теперь, пожив у бабушки, он узнал её с совершенно другой стороны. Вместо того чтобы обратиться против него, бабушкина «крутизна» стала ему щитом — вот как с Королями-Близнецами. — Я буду ей помогать, — сказал он. — Когда вернусь к ней на следующей неделе, буду делать всё-всё, что она скажет. — Нет, — папа покачал головой, — чтобы восстановиться после двух операций, нужно гораздо больше времени. Так быстро она домой не вернётся. Возможно, ей придётся пробыть в больнице до конца лета… То есть… Мама выпрямилась на стуле. — Не волнуйся, Вар. Я уже спланировала твоё лето. И мамино лицо при этих словах посветлело: планирование всегда заряжало её бодростью и энергией. — Мам, ну пожалуйста, не надо… — попытался протестовать Вар. Все эти планы с графиками казались ему смоляной ямой, в которой так легко увязнуть. — Я подброшу тебя в «Рекреацию» по дороге на работу. Домой вернёшься автобусом на три сорок пять. Да, обед возьмёшь с собой, они там кормят чем попало, мы за это не платим. Так, теперь выходные… Свет окончательно померк у Вара над головой. Его будни загублены — но городу явно этого мало, специально для него придумали ещё воспитательное учреждение выходного дня. Исправительное учреждение выходного дня. Пока мама объясняла про воскресные обеды, Вар сделал ещё одну попытку булькнуть из смоляной ямы: — Нет! — Извини, я не поняла. В каком смысле — нет? — Я не хочу в «Рекреацию». Я хочу остаться дома. Вашон будет в городе до августа, и Микейла… — Вар. Ты будешь ходить в «Рекреацию». Продолжаю. Ужинать мы с папой будем дома — будем заезжать между сменами, но… — Я уже достаточно взрослый, чтобы… — Ты будешь ходить в «Рекреацию». Перед выходом обязательно наносить солнцезащитный крем — тебе нужен гипоаллергенный, фактор защиты не меньше восьмидесяти, я куплю. Не забывай мазать верх ушей. И пей побольше воды, иначе в середине июля можно получить обезвоживание… Вар перевёл взгляд на папу. Правила, конечно, устанавливает мама, но иногда… Папа слушал с раскрытым ртом. За пятнадцать лет брака он так и не привык к тому, как легко его жена разруливает любые проблемы, и всякий раз терял дар речи от восхищения. — Пап, ну пожалуйста. Мне одиннадцать с половиной. В «Рекреации» вообще нет детей такого возраста. Отец с усилием оторвал взгляд от жены и сосредоточился на сыне. — Мы что-нибудь придумаем, чтобы в конце лета вознаградить тебя за терпение. Как ты насчёт нового велосипеда? Или лучше баскетбольное кольцо? Ну или что захочешь. Да, кстати, моя походная аптечка лежит… — Я захочу не ходить в «Рекреацию»! Вот что я захочу. Можно мне это? Вар старался не показывать родителям, как сильно он сам удивился только что вылетевшим из него словам. Вся кожа на нём натянулась, будто с трудом вмещала новое дерзкое «я», которое непонятным образом выросло в нём за три недели, пока его не было дома. Мама тоже удивилась, очень. Она открыла рот, но не произнесла ни звука. И то, что её собственный голосовой аппарат может так подвести, кажется, стало для неё последней каплей. Вар смотрел, как мама подошла к раковине, отжала губку и принялась тщательно вытирать рабочую поверхность. Потом остановилась. Прислонилась лбом к стенке холодильника. Глядя на её спину, Вар видел, что его мама, которой подчиняются прыгуны с мостов, новорождённые младенцы и целый кризисный центр, почему-то не может сейчас справиться с обычным воздухом: он не желает нормально входить в её лёгкие и выходить обратно. И от этой картины у самого Вара сильно закололо в груди. Он подошёл и обхватил маму руками. Она повернула голову и смотрела на него долго, молча. Её волосы, обычно стянутые в тугой узел, растрепались, одна прядь свесилась на электротостер. Вар, конечно, видел, что тостер сейчас ничего не поджаривает, да и мамины волосы вообще-то не металлические; но от папы ему передалась привычка тревожиться по любому поводу. Ещё и эта влажная губка в руке… Он украдкой протянул руку и выдернул штепсель из розетки. Мама смотрела на него недоуменно, как будто пыталась понять, кто перед ней. Потом улыбнулась — может, вспомнила. — Вар, — сказала она, и в её голосе он услышал столько участия и доброты, что в нём на секунду зажглась надежда. — Мне очень жаль. — Она вздохнула. — Но мы должны следить, чтобы у бабушки всё было хорошо, и работать в две смены, и мы просто не можем себе позволить волноваться и о тебе тоже. Думать, как ты тут целыми днями один. — Ничего ли с тобой не стряслось, — вставил папа. — Мы должны знать, что наш сын… — Мама дотянулась до проспекта «Рекреации» и зачитала наугад: — «…проводит время в осмысленном социальном взаимодействии с другими детьми». — И припечатала проспект магнитом к дверце холодильника. — Иди собирайся. 5 За всю дорогу, пока они с мамой ехали в городской общественный центр, в помещении которого летом располагался детский лагерь «Рекреация», Вар не проронил ни слова. Он уже несколько лет подряд приводил все аргументы, какие только можно. Осмысленного социального взаимодействия ему хватает в школе. Там его навалом. Больше чем нужно. А друзья у него есть — Вашон и Микейла. И, кстати, с чего она взяла, будто двое друзей — это мало? Но иногда ему хочется побыть одному. Иногда ему необходимо побыть одному. А если родители так сильно им разочарованы — ну что поделаешь, не повезло с сыном, — может, можно как-то смириться? Но теперь, стоя перед столом регистрации, Вар жалел, что почти не сопротивлялся. Надо было. И вообще надо было открыть дверцу и выкатиться из машины — не на полной скорости, конечно, и не на дорогу, а на обочину, на траву. Одна девочка так однажды и сделала, он видел в кино. У девочки, правда, был из-за этого перелом руки. Зато мама наконец её услышала. У директрисы, миссис Санчес, вид был такой вымотанный, что Вар сразу почувствовал себя таким же вымотанным. Она уже бубнила правила. — Администрация городского общественного центра не несёт ответственности за забытые или повреждённые вещи; сотрудники центра не назначают и не дают лекарств… Вар отключился — эти правила он выслушивал пять лет подряд — и стал оглядывать зал. За год ничего не изменилось. Те же бетонные стены, облупившаяся краска цвета лейкопластыря, те же волнистые плакаты: ИЗУЧИ ПРИЁМ ГЕЙМЛИХА — СПАСИ ЖИЗНЬ!; ЯДОВИТЫЕ ЗМЕИ ФЛОРИДЫ; и, внезапно, — КАК ПРИГОТОВИТЬ ЧАШКУ АРОМАТНОГО КОФЕ. На полу разметка баскетбольной площадки, оставшаяся от незапамятных времён, и из стены всё ещё торчит баскетбольное кольцо — хотя здесь уже давно играют только в виффлбол, перекидывают пластмассовый мячик пластмассовыми битами. Баскетбол кончился после того случая, когда один юный баскетболист — сила есть, ума не надо — умудрился запулить мяч в окно под потолком. Из-под половиц до сих пор выковыриваются игольчатые стеклянные осколки. Дальний угол — «Домик искусства», дважды враньё: ни домика, ни искусства. Если, конечно, искусство — это то, что человек делает сам, а не «обведи треугольник по точкам, закрась красным». И звуки те же, знакомые, — хор писклявых голосов; сейчас они договаривались, кто с кем и против кого сегодня объединяется до вечера. И, хуже всего, запах тот же, что и всегда: потные ноги, лизол и слабый, но настойчивый запах рвоты от толпы первоклашек — ну понятно, набегались на жаре и толкутся теперь с помидорно-красными лицами в душном зале, и всё съеденное рвётся из них наружу. С Варом раньше тоже такое бывало. Даже сейчас от одного воспоминания завтрак угрожающе качнулся у него в желудке. Из своей возрастной группы Вар разглядел троих: двух мальчиков и девочку. Группа называется «Одиннадцатые» — значит, те, кому в этом году исполняется одиннадцать лет. И все трое явно в восторге от здешней акустики. Один из мальчиков, поймав взгляд Вара, заухал филином. Второй заглотнул побольше воздуха и испустил раскатистую отрыжку. Вар кивнул и вежливо взмахнул рукой, но то, что находилось всегда у него в груди, — душа? — тотчас сжалось и привычно задвинулось вглубь. За две недели от начала работы летнего лагеря все успели сбиться в стайки и группки. Только двое стояли сами по себе. Один — долговязый мальчик, которого Вар никогда здесь не видел. Его длинная шея, торчавшая из полосатой футболки, поворачивалась как перископ. Обозрев весь зал на триста шестьдесят градусов, мальчик притворился, будто разглядывает муравьиную ферму на подоконнике. Вар знал, что он притворяется, потому что последние муравьи вымерли ещё несколько лет назад, скорее всего от скуки. Вторая — девочка лет семи, Грустная Девочка, так Вар звал её про себя. Позапрошлым летом, когда её в первый раз сюда привели, Грустная Девочка целый день проплакала у двери. Её беззвучные слёзы чуть не убили тогда Вара. Он не знал, как их остановить. От отчаяния он утащил у двух девочек постарше мягкую перчаточную куклу — единорога, которого все обожали, — и принёс ей. Но она только прижала единорога к себе и стояла так, уткнувшись лицом в дверь, а слёзы текли и текли, и мокрые ресницы склеились и не разлеплялись. Сейчас девочка скорбно разглядывала кусок теста для лепки, лежавший у неё на ладони. Тесто было такого же телесного цвета, как и стены, и даже издали, от стола регистрации, Вар видел, что оно уже старое и покрылось корочкой. Грустная Девочка, будто почувствовав взгляд, подняла глаза и посмотрела прямо на Вара. А потом перевернула ладонь, и тесто шлёпнулось на пол. Вар одобрительно кивнул. Мама вырвала из книжки чек и протянула директрисе. — Вот, пожалуйста, это за всё лето, включая выходные. Миссис Санчес написала рядом с его именем: ВСЁ ЛЕТО. Вар представил судью, который пишет в графе «Приговор»: СМЕРТНАЯ КАЗНЬ. То же самое. — Приходить к нам можно в любое время, когда захочешь. Главное, не забывай записываться в журнале у двери, чтобы мы знали, сколько у нас человек присутствует. — Ну, он-то будет приходить каждый… — начала мама, но тут директриса вскочила и бросилась оттаскивать какого-то малыша от мусорной корзины. — Мам, сколько это стоит? — Не волнуйся, это совершенно не твоя забота. — Я не волнуюсь. Просто я заплачу тебе в два раза больше, если ты разрешишь мне остаться дома. — Эти слова произнесло его новое самоуверенное «я» — возможно, слишком самоуверенное: дома в обувной коробке у него лежало всего-то сорок шесть долларов, — но оно произнесло их от безысходности. — Мне пора на работу, увидимся за ужином. — Порывшись, мама извлекла из глубин своей вместительной сумки проездной. — Держи, это на июль. Автобусная остановка перед входом. — Потом она достала аптечку и пачку влажных салфеток. — Если будешь дотрагиваться до чего-нибудь не очень… — Мама! Она застегнула сумку. — Всё же постарайся хорошо провести день. Может, подружишься с кем-нибудь. И Вар сдался. Он растянул щёки, надеясь, что получилось похоже на улыбку, и кивнул. Потом подошёл к шкафчикам, открыл одну из дверок и закинул аптечку и салфетки внутрь, поглубже. А рюкзак повесил на крючок. И на этом его силы кончились.