«Ладно, — сказала вожатая. — Не всем же быть художниками». И она пошла дальше. У других детей, которые обводили львов, слонов и медведей по картинкам-раскраскам, она собрала рисунки и пришпилила к доске цветными кнопками. Тогда он смял свой листок и бросил в мусорную корзину. Вар стряхнул воспоминание. Уже собираясь уходить, он заметил в глубине кладовки непочатую коробку теста для лепки. Содрав целлофановую обёртку, он открыл несколько баночек. Запах химического ванилина был такой знакомый, что у Вара заныли пальцы, им уже не терпелось погрузиться в шарики гладкого цветного теста… Но он вспомнил Грустную Девочку и вернул крышки на место. Эта штука хорошо лепится только один раз. Угловая комната, видимо, служила канцелярией. Вдоль бывших стен торчат рухнувшие скособоченные офисные полки, на полках голо, если не считать полиэтиленового мешка с чёрными пластмассовыми буквами и одной картонной коробки. От влажной коробки дохнуло плесенью и разрухой. Он открыл крышку, взял в руки верхнюю порыжелую фотокарточку в рамке: на снимке церковь, но вместо крыши пока только стропила, похожие на скелет, а внизу стоят люди с молотками и ножовками. На обороте выцветшая чернильная дата: 1951. Он просмотрел остальные фотографии. Венчания и похороны; юноши в солдатской форме; сияющие женщины — руки в перчатках — держат блюда с пирогами; дети в купальных халатах восхищённо разглядывают вертеп с куклой-Младенцем. Эти картинки напомнили Вару гобелены, которые благородные дамы ткали для своих замков. Гобелены, конечно, помогали спасаться от зимних сквозняков, но у них была и другая, настоящая цель, гораздо более важная. Проходя мимо гобеленов, которыми были увешаны стены, люди узнавали историю замка — как его обитатели рождались и умирали, как они вели войны и заключали мир, какие в этом замке вершились подвиги и чудесные деяния. Эти фотографии, понял он вдруг, мало чем отличаются от тех гобеленов. Вообще ничем. Вот ещё одна: в окно западной стены вставляют витраж. Держа фото в руке, он перешёл в западную часть развалин и начал откидывать от стены обломки. Так и есть, под завалами вскоре заблестели тысячи осколков цветного стекла. Он подобрал несколько и стал рассматривать их, держа на ладони. Стёклышки переливались и мерцали загадочно, как драгоценные камни: рубины, сапфиры, изумруды, янтарь. Вар приставил фотокарточку к стене, пусть рассказывает историю — Однажды, в давние незапамятные времена, здесь пылал витраж… — и пошёл обратно. Когда он задвигал коробку в глубину полки — чтобы не промочило дождём, — от дна коробки отлепилась картонная папка и упала на пол. Вар поднял её. От вопроса на обложке — ВЕДЁШЬ ЛИ ТЫ ЦЕЛЕУСТРЕМЛЁННУЮ ЖИЗНЬ? — его прошибло электричеством, будто кто-то включил рубильник. Что значит «целеустремлённая жизнь»? Устремлена ли его жизнь к цели? Если да, то к какой? А ведь именно об этом должен спрашивать себя человек, который намерен родиться заново. В великом волнении он открыл папку. Папка была пуста. Вар без сил прислонился к остаткам стены. Ведёшь ли ты целеустремлённую жизнь? Вот это вопрос. 15 Когда Вар вошёл в гостиную, оба его родителя полусидели-полулежали поперёк дивана — как будто их запулили сюда из пушки, а у них даже не осталось сил изобразить недовольство по этому поводу. В телевизоре игроки разминались перед началом матча, звук был отключён — папа считал, что комментаторы убивают бейсбол; на кофейном столике лежала пицца в раскрытой коробке. Мама помотала головой, будто что-то стряхивая. — А, привет. Хорошо провёл день? Прогуляв «Рекреацию», Вар чувствовал себя таким виноватым, что стыд, кажется, въелся ему в кожу. Он хотел пойти в «Рекреацию». Он даже подошёл к двери и почти уже взялся за дверную ручку. Но изнутри опять грянул многоголосый «построй-настрой» — и душа Вара быстро спряталась к себе вглубь, а рука сама собой опустилась. Неважно, что такое каникуляция, — главное, что без неё ему гораздо лучше. Он поставил коробку теста для лепки на крыльцо и рванул обратно к дубу. Джолин куда-то делась, поэтому Вар поднялся на башню, чтобы пообедать, обозревая свои владения. В его владениях, как хорошо было видно с высоты, царил полный разгром. Доев, он спустился вниз, взял в кладовке щётку на длинной ручке и начал расчищать пол вокруг купели. Когда волдырь на ладони раздулся так, что махать щёткой дальше стало нестерпимо, Вар отыскал оконную сетку, отволок её на кухню, на разделочный стол, туда же отнёс несколько банок клея из кладовки. Потом собрал все осколки витражного стекла — кроме совсем уже мелкой мелочи, которая ни на что не сгодится, — и начал наклеивать на сетку: взрыв оживших самоцветов. Так что он отлично провёл день. Но сейчас он обдумывал варианты ответа на мамин вопрос. Родители работают в две смены почти месяц. Они уже так устали, что, может, не рассердятся, если он скажет, что прогулял лагерь. — Ага, очень хороший был день, — осторожно начал он, но больше не успел ничего сказать, потому что мама его перебила. — Ну слава богу! — И вздохнула с громадным облегчением. — Мы рады, что ты так здорово справляешься. Вар дёрнулся. — Пап… — Мы с мамой оба тебе благодарны, сын. — Папа указал на экран, по которому носились бейсболисты. — Считай, что посылаешь свечу ради общего дела. Тебе лично эта свеча ничего не даёт, но она важна для твоей команды. А в команде, как ты знаешь, нет «я», есть только «мы». — Или считай, что это твоя работа на лето, — вмешалась мама. — Помочь нам купить этот дом. — Моя работа — ходить в «Рекреацию»? — Нет, твоя работа — сделать так, чтобы мы за тебя не беспокоились. И не забывай: в конце мы ведь обещали тебе что-нибудь приятное — что захочешь. Ты уже придумал? Вар покачал головой. Он хотел только одного: чтобы это лето скорее кончилось. — Так что у вас сегодня было, что тебе больше всего понравилось? — Ну как… — Он отвернулся к телевизору. — Обычные занятия, нормальные. — Последнее слово он проговорил, пожалуй, с некоторым нажимом; потом рискнул обернуться, чтобы проверить, как на него отреагировали. Мама, улыбаясь, пододвинула к нему коробку с пиццей и стопку салфеток. Вар уселся на ковёр и взял кусок пиццы, хотя ему только что расхотелось есть. Тут у мамы зазвонил телефон. — Это из больницы, — сообщила она, встала и ушла разговаривать в спальню. Метод закрытых дверей. Из спальни мама вышла, катя за собой чемодан на колёсиках. — Завтра в восемь утра бабушку начинают готовить к операции. Я поеду сегодня после вечерней смены. И дождусь, пока прооперируют. Вар положил нетронутый кусок пиццы обратно в коробку. — Ей страшно? — Что?.. Да нет. — Вид у мамы был растерянный. — Хотя… может быть, не знаю. — Скажи ей, что я приеду её проведать, ок? — Не «ок», а «можно я приеду её проведать?». Можно, да. После операции её перевезут в реабилитационный центр, это тут недалеко. — Она забросила на плечо сумку. — Да, чуть не забыла. Дядя Сай приезжает. Пробудет у нас несколько дней. — Классно. Дядя Сай был не как другие взрослые. Когда дядя Сай задавал вопрос, он потом слушал ответ. Но он работал на какое-то новостное агентство и ездил по всему миру, снимал документальное кино. А когда изредка возвращался в Соединённые Штаты, то это обычно оказывался или Лос-Анджелес, или Нью-Йорк. Остановившись — одна рука на бедре, — мама некоторое время рассматривала Вара. — Не пойму, чем именно, но мне кажется, ты похож на Сая в твоём возрасте. — Она опять взялась за ручку чемодана, чмокнула сына в макушку и кивнула в сторону кухни. — Я составила для тебя план, висит на холодильнике. Вар вздохнул. План. Кто бы сомневался. 16 План был расписан на трёх страницах. Вар снова вздохнул. Папа рядом с ним тоже вздохнул. Папа вздохнул восхищённо, а Вар тоскливо, но оба от всего сердца. — Вот обязательно было писать, в какое время мазаться солнцезащитным кремом? Папа наклонился посмотреть поближе. — Да, каждые четыре часа, — подтвердил он. — О, смотри, она и тюбики пронумеровала. Одна неделя — один тюбик.