Вара это не удивляло. Мама — ходячий ежедневник. У неё встроенные часы, точные и безотказные. И память, которая архивирует любой момент времени навечно. Однажды, проходя в магазине мимо большого цифрового табло с часами, на которых было 2:55, она задумчиво произнесла: «О, два пятьдесят пять! Раньше я в первый понедельник месяца уходила с работы ровно в два пятьдесят пять. В три ноль семь забирала тебя из школы, в три двадцать пять мы подъезжали к ортодонту. Ещё четыре минуты, пока ты жаловался на брекеты, сидели в машине. А потом шли на приём — и приходили точно вовремя. Помнишь?» Эти брекеты ему сняли полгода назад. Он помнил фруктовый запах чего-то чистяще-дезинфицирующего в кабинете, и как у ортодонта из носа торчало несколько волосков, и как брекеты, когда их затягивали, каждый раз вгрызались ему в дёсны. Но нет, он не помнил, в какое время всё это было. — А ты думай так, — прервал ход его мыслей папа. — Четвёртый даун, четвёртая четверть, минута до конца, мы проигрываем. А твоя мама — квотербек, и она объявляет: Рэд, вправо: три, ноль, блок-ловушка. Тачдаун будет, только если каждый игрок находится ровно там, где он должен находиться, и делает ровно то, что он должен делать. Понятно? Вар энергично закивал: абсолютно понятно, а как же. И опять уткнулся в план, показывая всем своим видом, что он размышляет над папиным советом. В такие минуты ему всегда становилось остро одиноко, будто спорт — это такая планета, где живет папа, но Вару до этой планеты никогда не добраться. Хуже того, Вар знал, что и папе после таких разговоров точно так же одиноко. Иногда он смотрел на сына озадаченно, как человек, который готовился съесть кусок мяса, но вдруг обнаружил, что вместо ножа и вилки по сторонам его тарелки лежат два ватных шарика, и теперь у него на лице написано: Ну и что мне с этим делать? Вару не хотелось, чтобы это было написано сейчас на папином лице, поэтому он покивал ещё. Папа неожиданно вскинул руку с часами, осмотрел их и снял. Вар очень сильно удивился. — Ты чего? У папы, в отличие от мамы, не было встроенных безотказных часов, и он всё время беспокоился, как бы не пропустить что-то страшно важное, например начало матча по телевизору. Чтобы избежать такого несчастного случая, он носил наручные часы с несколькими будильниками. А сейчас он надевал их на запястье Вара. — Пап, но они же тебе нужны. — Не так сильно, как тебе, — сказал папа и, ещё раз глубоко вздохнув, пошёл обратно к дивану. Вар снова прикрепил план к холодильнику, рядом с проспектом «Рекреации». Единственный момент времени, который он постарается не пропустить, — это автобус на три сорок пять. Он установил будильник на три тридцать и выбрал сигнал: птичий щебет. Птица — символ свободы. Которой у него не будет никогда. 17 При виде шланга, который лежал у ног Джолин, свернувшись как верный пёс, Вар улыбнулся. Дома, в сарае, отыскалась верёвка. С её помощью он сегодня вытянет колокол, потом наполнит купель водой и родится заново. Чистый и посветлевший, как монетка после кока-колы. Он спрыгнул с ветки и побежал к Джолин. — Стоп! Граница. — Да не нужна нам эта граница, — сказал Вар. Вчера он думал об этом весь вечер. Все защитники замка должны держаться вместе. Ради этого они даже устраивают всякие праздники с турнирами — чтобы отрепетировать, как они будут держаться вместе, когда понадобится, и чтобы научиться друг другу доверять. — Это наша общая территория. Мы одна команда. Джолин покачалась с пятки на носок. Вид у неё был насторожённый. — А ты думай, как будто это футбол, — попробовал он по-другому. — Блок-ловушка. Вправо. Чтобы сделать тачдаун. Джолин смотрела на него молча. — Ладно, неважно. — Он вздохнул. — Моя очередь. — Твоя… что? — Ну, теперь я беру шланг. Помнишь? Джолин бросила совок и пошла к забору, который отгораживал участок от бара «Грот». Клейкая лента на её левом шлёпанце на каждом шагу отсвечивала тусклым серебром. Она наклонилась над тем местом, где был переходник для соединения шлангов. Как будто собралась отсоединить свой шланг от его. Она отсоединила свой шланг от его! Вернувшись, она ткнула пальцем в его шланг. — Пожалуйста. Можешь забирать. — Э, он же не будет так работать! Воды-то нет. Джолин кинула взгляд на отсоединённые концы двух шлангов. — Ага. Нету воды. — Но у нас уговор — помнишь? Я приношу шланг, мы подсоединяем его к твоему и потом оба пользуемся. Джолин выпятила губы, пошлёпала по ним грязным пальцем и скорчила рожу. — Не-а. Уговор был другой, — сказала она. — Ты мне шланг, а я тебя отсюда не выкидываю. Ну вот, я же не выкинула. — Это несправедливо. — Как же, как Вар ненавидел несправедливость! Джолин изумлённо раскрыла рот, и её лицо осветилось будто от нежданного счастья. — А? — заозиралась она. — У нас тут что, типа Волшебная Страна Справедливости?.. Ой, нет, облом. — Её плечи поникли. — Мы всё ещё здесь, в реальном мире. Она подобрала свой совок. — То есть… ты решила меня обдурить, вот прямо так? Джолин схватилась рукой за то место, где сердце, будто своим вопросом он глубоко её ранил. — Нет, конечно! Мы просто сейчас передоговоримся, и всё. Ты мне сегодня выкопаешь новую траншею для папай, а я дам тебе попользоваться моим шлангом. Она указала на прислонённую к забору лопату и лучисто улыбнулась. Вар вскинул голову и выпятил грудь. Как будто он не такой уж совсем жалкий. — Идёт, — храбро согласился он. — Но тогда ещё одно условие: больше никаких границ. 18 — Греки в этом кое-что понимали, — заметила Джолин чуть ли не благоговейным тоном, каким обычно говорят о супергероях. — Они ещё за пятьсот лет до рождения Христа решили, что мусор надо зарывать в землю как минимум в миле от города. Ладони у Вара горели, плечи ныли. Пот ручьями тёк по спине. Он крепче сжал зубы. Лекция продолжалась. — В Англии Чёрная Смерть косила всех направо и налево — улицы же были завалены мусором, и везде шныряли крысы. Англичане даже придумали специальную профессию: сгребальщик — значит, тот, кто сгребает мусор с улиц. Пожалуй, вот эта часть Вара даже заинтересовала. В замках гораздо меньше людей, чем в городах, умирало от чумы — потому что в замках держали кошек и собак, чтобы уберечь зерно в амбарах от крыс. Но ему всё равно захотелось вернуться в те времена и сказать рыцарям: И сгребайте усердно мусор. — А древние римляне использовали свою мочу для всяких разных целей, — продолжала Джолин. — Поливали ей плоды гранатов, чтобы были сочнее. Отбеливали зубы, чистили свои одежды. — А когда враг пытался штурмом взять стены, — вставил Вар, — защитники замков бросали ему на голову горшки с мочой. Моча была оружием! — Правильно, многофункциональность, — одобрительно кивнула Джолин и перешла к папайям. — Знаешь, сколько семян было в той одной-единственной гнилой папайе, что она мне дала? — И сама же гордо ответила: — Двести тридцать шесть. Вар решил, что пока шланг у неё, лучше пусть Джолин думает, что он весь внимание, поэтому спросил: — Кто — она? — Миссис Ставрос. Хозяйка «Греческого рынка». Я же говорила: сырьё для компоста. — Джолин провела ладонью по листочкам своих саженцев. — Но у меня только сорок семь банок, так что я сейчас высаживаю сорок семь саженцев. А было бы банок сколько угодно — могла бы высадить двести тридцать шесть папай за один раз. — Жалко, что банок маловато, — сказал Вар, втайне радуясь тому, что их всего сорок семь. — А ты прямо так сильно любишь папайи? — Папайи?.. Ну да, конечно люблю. Папайя начинает плодоносить уже через десять месяцев. Вот эти, смотри, начнут созревать в октябре. Знаешь, сколько их будет? На каждом растении — пятьдесят штук. А на ста растениях — пять тысяч! Если в каждой из этих пяти тысяч папай — по двести тридцать шесть семян… Короче, ещё копать и копать.