Пока всё это в микромасштабе, сколько там крови из того пальца? И дай мне бог никогда в жизни этим умением не воспользоваться, но всё же лучше знать и уметь. Выдохнув, я закрыла тетрадь и ласково погладила потрёпанную кожаную обложку и прошептала. – Спасибо! Можете смеяться, но обложка потеплела под пальцами. Дальше мой путь лежал в центр города. Во-первых, нужно зайти в школу и узнать, когда мне поставили дежурство. Да и вообще – показаться на глаза, покрутиться и разведать. Будут ли преподаватели отмечать Новый год коллективом или уж раз концерт отложили, так и празднования не будет до тринадцатого января? Во-вторых, требовалось зайти в отделение банка и забрать из ячейки все хранящиеся там «сокровища». Если господин коллекционер действительно чист и непорочен, и интересуется только балалайкой – ну, пусть на неё поглядит, от меня не убудет. Кроме того, коробки господина Каменцева… Я хмыкнула, осознав, что даже мысленно перестала называть бывшего соседа «дядей Мишей», не идёт на язык ласковое прозвище. Да, так вот, и эти самые коробки следует из хранилища извлечь; кто его знает, когда их хозяин появится в Бежицах, а отделение банка закроется с тридцатого декабря и на все каникулы. Бодрой рысью пробежав мимо дома, я только вздохнула, позволив себе целое мгновение попредвкушать тёплую кухню, горячий борщ и другие маленькие радости оседлого бытия. Мороз и в самом деле усиливался, но, несмотря на это, в парке было полно детей на горках, с санками, в снежной крепости. Надо же, я всё пропустила! Когда горку-то залили? Каток работает, музыка играет, в киоске разливают горячее какао. Эх, а я и тут мимо… И в школе оказалось многолюдно. В холле развешивали гирлянды, в актовом зале матерились, устанавливая ёлку, из столовой пахнуло выпечкой. – О, Таточка, ты вовремя! – поймала меня за рукав завуч Елена Романовна. – Пойдём, поможешь подобрать костюмы для участников концерта. – Костюмы? – я пыхтела, с трудом поспевая за маленькой, кругленькой, совершенно седой дамой. – Мы ж вроде всё подготовили, и программу, и всякие наряды по номерам. – Ой, всё поменялось! Ты что, не знаешь, всегда в последний момент что-нибудь выскакивает, словно чёртик из коробочки, и программа летит в тартарары. – Стоп! – теперь уже я ухватила пышный рукав её блузки. – Елена Романовна, когда и что выскочило, и откуда? – Да сегодня утром! Пришло распоряжение, отменяющее карантин. Николай Егорович подумал и решил, что занятия возобновлять уже не ко времени, а праздников провести нужно два, один тридцатого, второй, как и планировали – тринадцатого января. – Вот радость-то… – протянула я. – А чего меня не вызвали? – Да ты ж вот и сама пришла! – улыбка завуча была так наивна, что я не поверила ей ни на одну минуту. – Ах да, подруга твоя приедет к концерту, ты в курсе? – М-м, – я помотала головой. – Она обещала аккомпанировать трём романсам, что будет петь Катюша Хорошилова, не всё ж Розалию терзать. Представляешь, как удачно? А вот это совсем плохо; тётушка наверняка решит, что её оттирают от работы, хотят выпроводить на пенсию и прочее. И, кстати, похоже на правду… – Странно, – сказала я, всем лицом изображая бесконечное удивление. – Эсфирь довольно слабая пианистка, она ж вокал всегда преподавала. И без репетиций, вот так сходу… Даже не знаю, Елена Романовна, не сесть бы нам в лужу. – Вокал, ну да, ты права, конечно… Знаешь что, сходи-ка к Николаю Егоровичу, поговори с ним. – А костюмы? – Есть ещё время, успеем! – маленькая сильная ручка развернула меня в сторону директорского кабинета и решительно подтолкнула вперёд. После беседы с директором ситуация более или менее прояснилась. Как обычно, праздным рукам занятие находит дьявол. Как и праздным головам, и языкам. В школе традиционно существовало две коалиции педагогов, и кто-то решил, что появление новой преподавательницы нарушит существовавшее равновесие. Ерунда, Эсфирь никогда в жизни не таскала ни для кого каштаны из огня, и тут пусть на неё в этом смысле не рассчитывают. Закрепив в сознании милейшего Николая Егоровича мысль о том, что нельзя допускать на торжественном концерте выступление непроверенного аккомпаниатора, натянула пуховик, выскользнула из школьных дверей и перевела дух. Вот этой ерунды ещё мне не хватало! Осторожно идя по тропинке, протоптанной по пешеходной части Садовой улицы, я вспоминала предыдущую школу, куда пришла сразу после института, и откуда ушла, в общем-то, тоже в результате вот таких подковёрных игр. Ну почему, почему, почему люди не могут просто работать, учить детей музыке? Непременно нужно спихнуть ближнего и по возможности так, чтобы он больно ушибся. Неужели и отсюда придётся уходить? А чем ещё я могу заниматься? Мысль была такой неожиданной, что я остановилась посреди дорожки, и, конечно, тут же получила толчок в спину. – Чего встала посреди дороги, дурища? – толстая тётка в точно таком же пуховике прошла дальше по дорожке, совсем спихнув меня в сугроб. Я вдруг развеселилась. «А и правда, чего встала посреди дороги? Нет уж, я иду вперёд, а проблемы буду решать по мере их поступления. В конце концов, всегда можно вернуться в Москву, пойти работать к Анастасии Леонидовне и в маленький городок на границе Тверской области приезжать раз в году. Или не приезжать вообще». Домой я ввалилась уже часа в четыре, голодная, как стая волков. Не глядя, сунула шкатулки и коробки в платяной шкаф и кинулась к холодильнику. Где тут прятались котлеты? Вот примерно на третьей холодной котлете меня и затрясло. Буквально, физически затрясло от страха. От одной мысли о завтрашнем дне, предстоящей встрече с неведомым коллекционером и его помощником, что нужно будет впустить их в дом, развернуть перед ними пожелтевший, когда- то белый бархат и показать старую маленькую балалайку… Да что ж это такое! Старательно, палец за пальцем я оттёрла котлетный жир бумажным полотенцем, затем, так же тщательно контролируя себя, вымыла руки с мылом. Не знаю, полегчало мне или сосредоточенность на самых простых действиях помогла, но я уже смогла донести до рта стакан и выпить глоток воды. Потом раскрыла платяной шкаф… Куда я это всё пихнула? Ага, вот. Свёрток с балалайкой и конверт с самоучителем. На форзаце – надпись порыжевшими чернилами, помнится, мне не удалось тогда её прочитать. А сейчас, со свежеобретёнными способностями? Прочиталось мгновенно: «Драгоценному Фёдору Ивановичу от В.В. Андреева в память о концерте в Мариинском театре. Это последний, драгоценный для меня экземпляр сей маленькой книжечки». И дата – второе апреля девятьсот тринадцатого года. Ого! Получается, это надпись от Василия Андреева самому Шаляпину? Я знала, что они дружили, но вот тут – материальное подтверждение этой дружбы… Ну вот и спрашивается, могу ли я продать, пусть даже за большие деньги, вот такую память, кусок истории моей семьи? И что делать? Я покружила по кухне, сшибла табуретку, здорово стукнулась пальцами ноги. Боль привела меня в чувство. Что я паникую? Я же не одна буду в доме: разговаривать с гостями стану в кухне, гостиных у меня нету, уж извините; в спальне посидит Стас, а на половине Розалии – кто-то из его коллег из оперативного состава. И всё равно, несмотря на все самоуговоры, меня потряхивало… Интересно, а что в пресловутых «коробках», оставленных мне на хранение Михаилом Николаевичем? Смешно, но я так и не заглянула ни в одну из них, просто незачем было, чужое ведь. Но сегодня я бестрепетно подняла картонную крышку – и рассмеялась. Внутри чёрной обувной коробки лежала деревянная резная шкатулка, запертая на ключ. А во второй, светло-серой – несколько стопок конвертов, перевязанных разноцветными лентами. – Ладно, – пробормотала я, – настолько низко я ещё не пала, чтобы читать чужие письма. Хотя… тут ведь может быть переписка с моим дедом. Или нет? Всё равно, читать не стану. Вот приедет Каменцев, заберёт это всё, я и задам накопившиеся вопросы. Про деда и бабушку, про загадочные инструменты и почему бас и пикколо не придут никогда, про «пиастры» и их происхождение. Бекетов пришёл довольно рано, около семи вечера. Потопал ногами у порога, повесил на крючок куртку, вошёл в кухню, посмотрел на меня. – Ты не заболела? – В смысле? – Вид лихорадочный, щёки горят, глаза блестят и вроде даже похудела. Что случилось? Я хотела сказать что-нибудь остроумное о похудении, о том, как лихо я достигаю цели, к которой другие идут годами, но смогла только вздохнуть и расплакаться. Стас обнял меня, гладил по голове и молчал. Увы, плакать долго я не умела никогда, не вышло и в этот раз. Минуты через три я шмыгнула носом и затихла. Гладившая рука взяла меня за плечо и легонько встряхнула. – Ну, а теперь можешь сказать, в чём дело? – Могу, – совсем неромантично я высморкалась и затолкала бумажный носовой платок в карман. – Я боюсь. – Ты помнишь, о чём мы договорились? В соседней комнате буду я, в той половине дома – мой коллега. И, честно говоря, я сильно сомневаюсь, чтобы эти господа с «Ролексами» стали вот так запросто на кого-то нападать. – Стас, я всё помню, но это же не из головы страх, а откуда-то из живота! Я как вспомню, что именно этот самый Марк Михайлович, скорее всего, заказал убийство бармена и его подруги!.. – Татуля… – Меня снова прижали к широкой и мужественной, не побоюсь этого слова, груди. – В конце концов, у тебя есть я. А вон там в шкафчике есть вино, коньяк и две пачки валерьянки, как-нибудь доживём до утра. Не удержавшись, я рассмеялась. Страх не ушёл совсем, но стал маленьким, как мышонок, и таким же смешным. А что? Мышей я не боюсь, мне подавай, как минимум, паука-птицееда! – Ладно, прости, что я на тебя это вылила. – А куда ещё? – он философски пожал плечами. – Да и закончилось всё быстро, я не успел даже разогнаться с утешениями. – Ужинать будешь? – Не-а, мы с ребятами выезжали на происшествие в Сольцы, нас там покормили от пуза. Чаю могу выпить, если дашь. Кстати, там в прихожей сумка с хорошим куском свиньи, прибери потом, ладно? – Ладно, приберу, конечно. Я пошла наливать и ставить чайник, и оттуда, от плиты, спросила: – Слушай, а что насчёт поисков убийцы? Удалось что-то узнать, как он приехал? – Конечно. Я ж говорил, есть розыскная деятельность. Нудная, однообразная, её всегда до чёрта, но… это работает. Опросили водителей автобусов, их не так много, сама знаешь. В один из интересующих нас дней работал Алексей Ивакин, он человек вредный и страшно въедливый, при этом водит больше десяти лет на именно на этом самом маршруте. Тут я вспомнила, как однажды в пятницу пыталась уехать на автобусе, и меня отказались везти. Тётка тогда сказала: «Лёха с женой поскандалил», похоже, это он и был, Ивакин, вредный и въедливый. – И что? – И этот водитель Ивакин вспомнил, что вёз чужого мужика со спортивной сумкой. Мужик глядел в окно и ни с кем не разговаривал, а как приехал в Бежицы, пошёл в сторону Потылихи, – Стас понял, что я не врубаюсь, и хмыкнул. – Ну, Потылиха, район за ручьём, где склады льняные стоят. – А, точно! Там дома совсем разваливаются, – я вспомнила несколько кривоватых улиц, старые, вросшие в землю деревянные домики с торчащими печными трубами и ровные кирпичные стены давно не используемых складов, построенных для льна-сырца. – И что? – Дальше совсем просто. Со слов Ивакина составили фоторобот, ножками с этим фотороботом обошли Потылиху и нашли дом, где наш убийца снимал комнату. Снял на неделю, а съехал через четыре дня. В доме собрали отпечатки пальцев. Он, конечно, везде всё протёр, но кое-где пропустил, оставил пальчики – на шкафу сбоку, на входной двери снаружи, видно, закрывал поплотнее… Теперь у нас есть вся биография, от анкетных данных до перечня отсидок и клички. Кстати, кличка у него Тайсон, поскольку любит и умеет убивать кулаками, а если помнишь, Горгадзе именно так и был убит. Тайсон объявлен в розыск и в ближайшее время будет задержан. Надо всего-навсего найти подушку, на которой он спит. А когда таковая будет обнаружена, выяснится со всей достоверностью и заказчик. Точка. Поняла? – Поняла, – подтвердила я, и несколько раз кивнула для достоверности. – Кстати, получается, что заказчиком вполне мог быть и не Марк Михайлович Лобанский, а вовсе даже господин Каменцев, хорошо тебе известный, – сказал вдруг Стас.