— Для неё жизнь в селе была слишком скучной. Она всё время говорила, что только город может дать ей сил почувствовать, что она живёт. Однако город её и погубил… Здесь постоянно смерть, ведь машин очень много. Темп происходящего просто дикий. Здесь нужно не жить, а выживать. И вот смотрю я сейчас на её квартиру и понимаю, что она не жила, а действительно выживала, как могла… — Ника отошла от окна и устало присела на диван. — Впрочем, как и мы… Я шагнул к стене напротив дивана. Прислонился к ней спиной. — В последний год мы очень мало общались, — продолжала Ника. — Вика перестала приезжать. По телефону почему-то тоже не хотела разговаривать. Мама очень переживала из-за этого. Но раньше, когда всё было ещё более-менее нормально, по телефону Вика казалась весёлой, жизнерадостной. Говорила, что у неё всё хорошо. И знаете… вчера она должна была приехать домой. С ней в момент аварии была дорожная сумка. Мне сказали, её сбили недалеко от автовокзала… Ника говорила тихо и медленно. Её голос был глубокий и с особым оттенком печали. Под этот голос хотелось прикрыть веки, свернуться калачиком и предаться долгой грусти. Но я продолжал внимательно слушать и представлять себе Викторию — девушку, что подошла ко мне в автобусе… — Если бы вы знали Вику, то она бы вам понравилась. Она была очень доброй. Не могла смотреть на бездомных и нуждающихся в помощи. В детстве постоянно подкармливала свору собак и кошек на улице. Выносила всю еду из наших запасов, только бы никто не голодал. Она была такая. — А вы? — спросил я. — Какой были вы в детстве? — Я?.. — неуверенно переспросила Ника. — Сколько себя помню, я всегда была плаксой, замкнутой и крайне чувствительной ко всему, что вступало со мной в контакт. Я, в отличие от Вики, не очень заботилась о других. Кроме мамы, конечно же. — Ника подняла на меня глаза, но тут же их отвела. Я кивнул, как бы благодаря её за открытость. — А сколько Виктории было?.. — Она старше меня на четыре года. Ей двадцать три. Исполнилось бы двадцать три в ноябре… — ответила Ника и посмотрела в окно. Всё остальное время мы сидели в тишине. Комнату неторопливо стало наполнять солнце. Я продолжал мельком поглядывать на Нику. Её беспокойные мысли ясно отражались на лице вздрагиваниями ресниц, двумя морщинками между бровей и покусыванием потрескавшихся губ. — Вы очень похожи с ней, — произнёс я. Ника удивлённо посмотрела на меня. — Откуда вы знаете? Чёрт. — Я успел немного запомнить её внешность из окна… Да-да, точно, у вас есть что-то общее. Это даже издалека видно… Гм-х-х… В общем, вот… Нужно было срочно переводить тему. Вспомнив, что вся моя одежда в крови и грязи и что изо рта несёт рвотой, я сказал: — У меня тут такое дело… я… слегка запачкался. Вы не против, если я… приму душ? Ника сразу же кивнула. И с грустью на лице продолжила глядеть на раскрашенный в тёплые тона рассвет. * В крошечной бледно-желтоватой ванной комнате я стянул с себя всю одежду. Несколько раз ошпарившись, наконец настроил нужную температуру воды и встал под душем. Нет, подумал я, лучше полежать. И вставил крышку в слив. Совсем скоро ванна наполнилась. Выключив воду, я медленно опустился в неё и лёг. Глубоко вздохнув, я только сейчас вспомнил о своём дыхании. Очень уж часто во время размышлений я неосознанно переставал дышать. А как только вспоминал об этом и делал глубокий вдох, весь окружающий мир будто снова заводился. Как киноплёнка, начинающая своё вращение после долгой паузы. И всё вдруг вновь начинало играть красками, запахами, ощущениями. А ведь в этой самой ванне когда-то лежала сама Виктория… Кто бы мог подумать в тот момент, когда я пересёкся с ней в автобусе, что на следующий день я буду мыться в её ванне, а она будет мертва… Тряхнув головой, я потянулся к полочке с туалетными принадлежностями. Взял цитрусовый гель для душа. Рядом лежали упаковка женских прокладок известной фирмы, несколько бритвенных станков и голубая мягко-пушистая мочалка. Делать нечего. Я намылил эту самую мочалку гелем и, чуть приподнявшись, стал натирать ею тело. С того момента как я вышел из психиатрической больницы, прошли всего сутки. Но чувствовал я себя так, будто пережил гражданскую революцию. Плечи, шею и ноги ломило от тупой боли, правая рука была забинтована и сейчас несуразно выпирала, чтобы не быть намоченной. Да уж. Выбрался, называется, на свободу. Вскоре я смыл с себя пену. Дождался пока уйдёт вся вода. И сполоснулся под душем. Перебравшись на холодный кафельный пол, увидел на дверном крючке большое зелёное полотенце. Стал им вытираться, глядя в запотевшее зеркало. Там, где моё лицо терялось в мутных разводах конденсата, я пытался высмотреть лицо Виктории. Пытался ещё раз вспомнить, как её глаза беспокойно глядели на меня в автобусе. Ведь она так же ещё совсем недавно смотрелась в это зеркало и вытиралась этим же полотенцем. А сейчас её нет. А я есть. И я пользуюсь её ванной, её цитрусовым гелем, её зелёным полотенцем… Стоп! Нужно сейчас же остановиться! Иначе мысли выйдут из-под контроля, и тогда я точно не смогу с ними справиться. Именно так вчера и было, когда выбежал из кафе. Но после случившегося на том злосчастном перекрёстке, мои мыслительные процессы замедлили свой темп. И теперь я пребывал в состоянии некой заморозки. Ничего не понимал. Было страшно понять, осознать произошедшее. Однако все эти вещи в квартире, отблески жизни Виктории, возвращали страшное осознание. Оно подкрадывалось пусть медленно и почти незаметно, но наглядно демонстрируя свои большие и острые клыки, готовые вот-вот ожесточённо вонзиться в меня. Когда надел джинсы и рубашку, понял, что неплохо бы почистить и одежду. Я осмотрелся, выискивая взглядом что-нибудь похожее на тряпку. Заметив под ванной какие-то ткани, присел и просунул туда левую руку. Порыскав, наткнулся на что-то твёрдое. И в следующее мгновение вынул… тетрадь. Да. Толстая белая тетрадь с шариковой ручкой внутри. На обложке никаких пометок. Открыв первую страницу, я увидел красивый почерк. 13 января Решила завести личный дневник. Интересно, что это значит? Окончательное одиночество? Полное поражение? Не знаю. Одна знакомая сказала мне, что дневник может помочь разобраться в себе, высказаться и посмотреть на свою жизнь со стороны. Наверное, это старомодно, но попробуем… Терять всё равно нечего. Никогда не вела подобных дневников. Поэтому нахожусь в некотором замешательстве. О чем же мне писать? О самом наболевшем?.. За дверью вдруг послышались шаги. Видимо, Ника шла на кухню. Я замер в ожидании. Через несколько секунд звуки затихли. Я присел на край ванны и продолжил внимательно читать. …В ванной комнате я чувствую себя в безопасности. Это мой маленький мир, где кроме меня никого не существует. Здесь забывается всё плохое, а тёплая вода помогает успокоиться. Хотя, конечно, ненадолго. Но этого времени, пожалуй, мне должно хватать на две-три странички. Как раз пока сушатся волосы. Итак… начну с того, что пошёл пятый год моей жизни в этом городе. Изменилось ли что-нибудь во мне за столь продолжительное время? Ничего. Внутри я всё так же ощущаю тоскливое ничто. Не знаю, как ещё можно выразить это чувство… Когда уезжала из дома, мне казалось, что теперь всё наладится, и я найду своё счастье. Думала, что в большом городе и возможностей больше. Тысячи людей на улицах, беспрестанно мелькающие перед тобой чьи-то судьбы… Я была уверена, что и я удачно впишусь в эту картину энергичной жизни. Но, кажется, так и не вписалась. Моя детская наивность! Здесь меня никто не ждал. Никто. Никому не нужны были мои чувства, мысли, желание помочь… Я почему-то всегда мечтала, что когда вырасту, стану именно тем человеком, который будет помогать людям, указывать им верный путь. Но сейчас кто бы мне самой указал на то, что же мне нужно делать… В этом году мне уже стукнет 23. Возраст ещё не тот, чтобы называть это проблемой. Но, кажется, именно сейчас я запуталась больше всего. Чего я хочу? Сама не пойму. Растеряла все ориентиры. Живу день ото дня, удовлетворяю базовые потребности, а самой жизни нет. Или, может, это у всех так?.. Сегодня по календарю старый Новый год. Интересно, отмечает ли ещё кто-нибудь этот праздник? Хотя к чему я это вообще… Наверное, нужно написать про то, что сегодня звонила Ника. В который раз. И я снова не взяла трубку… Не хотелось слышать её голос. Больно. Больно смотреть назад, оборачиваться к своей прошлой жизни, так и не заимев ничего в нынешней. Иначе это точно поражение. Поражение души перед невзгодами. Энтузиазма перед отчаянием. Надежды перед обречённостью… Я уверена, что от голоса Ники мне захотелось бы плакать. У неё всегда тихий и грустный голос. К тому же она, наверняка, начала бы рассказывать о матери. О том, что ей не становится лучше. Да и никогда уже не станет… Её гипертония с каждым годом принимает всё более серьёзный характер. Снова услышав обо всём этом, мне стало бы ещё тяжелее на душе. Нет… хорошо, что я не ответила на звонок… Сейчас вспоминаю, как уезжала сюда целеустремленной королевой, которая всё сможет! Которая всем твердила, что только сама и знает о жизни и как её нужно прожить! Так часто играла в эту жизнерадостную дуру, делала вид, что всё именно так и происходит, что временами даже сама начинала верить в свою ложь. Но сейчас куда-то пропали все силы. Я осталась совсем ни с чем. Ни с удовлетворяющей реальностью, ни с самозабвенными иллюзиями. Я ничего не знаю. Я потерянная букашка в куче земли. И признать это — больнее всего. Мне совсем несложно уволиться с этой чёртовой работы и подыскать себе что-нибудь другое. Но разве это исправит положение? Это, по большому счёту, ничего не изменит. Ведь внутри меня уже погасли те огни, которые раньше прожгли бы любые тернии на пути. Которые поднимали меня и толкали вперед: иди, помогай людям, это твоё призвание! И кто потянул меня бросить медицинский на первом же курсе и пойти работать с утра до ночи? Необходимость. Чёртова необходимость платить за всё и всегда. Брать деньги из дома стало невозможно — их там попросту не было. Пришлось переосмыслить свои цели, поумерить пыл и выбрать то, что позволяло существовать в этом городе, не создавая проблем матери и Нике. Вот я и существую. Уже пятый год. Мама думает, что я скоро оканчиваю университет. Что живу на президентскую стипендию, которую мне выплачивают за отличную учёбу. Она ничего не знает. Знает только Ника. Как-то раз я не выдержала и во всём ей призналась. Что бросила учёбу и работаю официанткой в кафе-баре. Что живу в той же зачуханной квартире, в которую вселилась, когда приехала в этот город. Тогда мне казалось, что через год моё положение выправится, и я сменю жильё на что-то получше, но… Но вот уже пятый год, а я всё ещё здесь. Сижу в этой ванне ночью после работы, по выходным, и пью вино, уже ставшее моим спутником-помощником. Пью и представляю, как завтра проснусь и всё изменю… Как поеду домой, расцелую маму и Нику. Как мы снова будем вместе! Без тревог и рысканий в своих потёмках души. В потёмках души… Интересно, это уже вино так влияет на мой текст? И правда, сегодня я, кажись, перебрала. Думаю, пора завершать запись. Для первого раза достаточно. Не знаю, как долго меня хватит на этот дневник, но я буду стараться. Надеюсь, что скоро напишу сюда что-нибудь ещё. До новых встреч. Уставшая и пьяная Виктория. Глава 12 — Бедная девушка… Вот так взяла и умерла в самый запутанный период своей жизни, — задумчиво произнесла Ева, сидя на траве и свесив ноги в яму. А яма тем временем становилась всё шире и глубже. Я приподнялся и взглянул на солнце. Стоит. Там же и так же. Жарища! — Зачем ты накричал на неё в автобусе? — спросила Ева. — Она ведь просто хотела тебе помочь. — Может, не стоит об этом? — Что? Больно слышать? — Ева вызывающе взглянула на меня. — Режет сердце?