Так и свечерело. Совсем незаметно, ибо темно было, в принципе, и днём. Как хлынул дождь — так и заволокло сумраком всё село. Теперь окончательное понимание вечера пришло благодаря настенным часам, висевшим около печи. — До утра тепла хватит, — сказала Ника и принялась расстилать мне кровать. Через минуту из малюсенькой спальни зазвонил мобильный телефон. Ника вышла за шторку и очень долго с кем-то разговаривала полушёпотом. Я в это время отложил журналы, встал, подтянулся к потолку и хрустнул суставами спины. Затем разделся, лёг, укрылся одеялом и под треск догоравших дров стал смотреть на сияющую бледно-жёлтым светом лампочку, свисавшую с потолка на скрюченном проводе. Вскоре рядом с лампочкой замелькало что-то ещё. Бабочка. Чёрная-чёрная, как подкрадывающаяся за окном осенняя ночь. Интересно, откуда она здесь такая? Бабочка порхала вокруг лампочки, едва касаясь её и тут же отлетая на небольшое расстояние. Она пыталась прижаться к ней, но температура последней не позволяла. Жар стекла был смертельным. Но бабочка словно совершенно не желала этого понимать. Она усердно продолжала кружиться вокруг лампочки, стараясь приблизиться к ней вплотную — и остаться живой. Прекрати, прошептал я бабочке. Прекрати это делать. Она ведь вся горячая. Она убьёт тебя. Лети лучше в ночь. Твой окрас спасёт тебя. Тебя никто не заметит. Под покровом ночи ты будешь тайной. Никому не известной, неразгаданной тайной. И это — твоё спасение. Лети же. Но бабочка меня не слушала. Она стремилась к свету внутри стекла, как к единственному спасению, несмотря ни на что. Несмотря на боль, которую наверняка испытывала, прикасаясь к раскалённому светилу… А ведь я — как эта самая бабочка. Однажды вылупился из кокона, но почему-то оказался чёрным — инаковым, другим, слишком не для этого мира. И тоже отчаянно трепыхаюсь всю свою жизнь, обжигая свои крылья, от которых, пожалуй, уже давным-давно ничего и не осталось… Но нужно сделать последний шаг. Шагнуть на Свет. Обгореть окончательно, чтобы, наконец, всё это завершить… Спустя полчаса вышла Ника. — Извини, что так долго, — произнесла она. — Всё нормально. — Тебе, наверное, интересно, с кем я говорила? — Да нет… — Это мой бывший. — Мм… — Он не очень обрадовался, узнав, что у меня дома какой-то парень… Пришлось объяснять. — Ну не удивительно. Ника выключила свет и подошла к окну. К нему, сквозь нескончаемые полосы дождя, пробивалось мягкое голубое свечение. Его зарождал фонарь, освещающий часть улицы Советской. — Шторки закрыть или оставить так? — Оставь, — сказал я. — Буду смотреть на дождь и засыпать. Ника молча отошла от окна и двинулась в спальню. Но перед самой шторкой остановилась. Я видел в темноте очертания её худой фигуры. Она подняла руку, держась ею за стену. — Я не сомневаюсь, что у тебя очень добрая душа, но… почему ты нам помогаешь? — тихо спросила она. Я вздохнул. — Сам не знаю. Ника постояла ещё несколько мгновений, а затем скрылась за шторкой. Я услышал, как зашелестело бельё её постели. Легла. Я догадывался, что подразумевала своим вопросом Ника. Она подразумевала саму себя. Она — девушка. Как ни крути, живая девушка. И тот факт, что с ней уже три дня плечо к плечу находится парень, должен наводить её на определённые предположения. Прошло, наверное, минут сорок или даже целый час, когда эта шторка снова дрогнула. И снова в темноте возникла худенькая фигура Ники. — Не спишь? — прошептала она. — Что-то не спится. — И мне. — Скажи, ты завтра собрался ехать? — Да. — Не уезжай, — попросила она. — Останься хотя бы ещё на пару дней. Пожалуйста… Я молчал. Молчал, ведь не знал, что ответить. …Интересно, где сейчас та бабочка? Взяла тайм-аут? А при следующем «рассвете» лампочки снова ринется в бой? И, наверное, в свой последний? Может, и мне полагается перерыв перед последним марш-броском до того света, м?.. Бабочка, ответь, как же мне поступить? Как? Но бабочка, кажется, не слушала меня и в этот раз… * …Трамвай ехал по ночной улице. Разноцветные и яркие огни светофоров и фонарных столбов живописно заливали тёмную дорогу. Я стоял с Никой в задней части салона и глядел на исчезающие во тьме рельсы. Маленький вагончик, но громыхал как длиннющий состав. Вскоре трамвай остановился, хотя до остановки было ещё далеко. Я, Ника и остальные пассажиры стали оглядываться по салону: в чём причина внепланового застопоривания? И трамвай вновь тронулся. Ага, всё нормально. Правда… тронулся он в обратную сторону. Странно. Теперь он ехал назад, и то окно, у которого мы с Никой стояли, превратилось в лобовое. С чего бы ему двигаться задним ходом?.. Вагон набирал скорость. Я, с усиливающимся беспокойством, сжимал поручень всё крепче. Мне стало казаться, что всё это — не просто так. Словно в скором времени должно произойти что-то не очень хорошее. И как бы оправдывая мою тревогу, спустя несколько мгновений вдалеке замаячила опасность: невероятно крутой поворот влево. А что, если трамвай не сможет войти в него на такой большой скорости? Что, если он вдруг сойдёт с рельсов?.. — Эй… кто-нибудь! — обернувшись, стал кричать я. — Остановите трамвай. Слышите меня? Остановите его! Скажите, чтобы остановили трамвай! Эй! Но вагон продолжал нестись по рельсам, приближаясь с каждой секундой к чрезвычайно сложному повороту. И скорость только возрастала. Но и это ещё не всё. Сразу за тем опасно-резким поворотом кто-то стоял. Да. Явная человеческая фигура. Кажется, женщина… Неподвижная женщина прямо на рельсах. Я бегло бросил взгляд на Нику. Она тоже всё это видела и, со страхом на лице, держалась за меня. Теперь именно мы с ней находились в самом начале трамвая — и только мы видели эту женщину. Чего она там встала, чёрт подери?! Трамвай летел на безумных скоростях. Такие скорости не предназначены для этого транспорта. И когда до поворота уже оставался десяток метров, я увидел, как женщина вытянула свои руки… Ко мне. Я отчётливо почувствовал это. И внутри всё обледенело. Не видя лица застывшей на рельсах женщины, я знал: она смотрит только на меня. И ждёт именно меня. Я зачем-то ей нужен. И всё происходящее — только ради этого. Я — причина трагедии всех этих людей. Закрыв глаза, до боли стиснул зубы. Через секунду раздался нестерпимый визг. Это колёса… Трамвай стал резко уходить влево. Держа изо всех сил Нику, я снова открыл глаза. Люди в салоне сбились в одну кричащую и бросаемую из стороны в сторону массу. Вагон, летя вперёд, стал опрокидываться на бок, скрежетая по асфальту и брызжа краснющими искрами, достигавших окон. О, мой Бог. Да ведь это — Смерть. Вот она, раскрывает свою величественную пасть… Трамвай полностью перевернулся, но продолжал упорно нестись по асфальту. Людей в салоне кидало, словно игрушки в коробке разбуянившегося ребёнка. У кого-то отрывало руки. У кого-то — ноги. Кто-то ломал позвоночник. На стенке салона уже висела, точно тёмно-красный мякиш, чья-то разорванная плоть. Отовсюду, заполняя собой воздух, раздавались истошные крики… * — Роман… — доносился тихий голос откуда-то издалека. Я открыл глаза. Темно. За окном дождь. — Роман! Роман!.. — повторял голос. — Что такое? — Я приподнялся, чувствуя на своих щеках слёзы. — Ты кричал, — обеспокоенно проговорила Ника. — Я?.. кричал?.. — Ещё как, — ответила она и обняла меня. Я сглотнул слюну, не переставая дрожать. — Этот сон… был так реален. — Понимаю… Мне тоже часто снятся кошмары, — сказала Ника. Затем встала и включила свет. Зажглась та одинокая лампочка, заставив меня зажмуриться. Ника вышла на кухню и принесла мне стакан воды. Опустовшив его одним глотком, я спросил: — А о чём обычно твои кошмары? — Всегда одно и то же, — вздохнула Ника. — За мной кто-то гонится, чтобы убить. — У меня было несколько иначе. Но не менее ужасно… И что обычно происходит в твоих кошмарах в самом конце?