— Перед самой смертью я просыпаюсь. — Ника, в белой ночнушке, присела рядом. — Надеюсь, после настоящей смерти люди не просыпаются где-нибудь в другой жизни… — Я откинулся головой на мокрую подушку. — Отдохни. — Ника прилегла рядом, положив мне на влажный лоб свою ладонь. Какое-то время мы лежали молча, и я вспоминал детали пережитого. Да, порой сон бывает настолько ужасен, что возвращение в реальность воспринимается как самый щедрый подарок Вселенной. Ощущаешь поистине подлинное утешение, что всё произошедшее было не по-настоящему. И даже начинаешь благодарить кого-то, наверное, ту же самую Вселенную, понимая, что твоя реальность куда лучше и спокойнее снов. — О чём сейчас думаешь? — спросила Ника спустя несколько минут. — Честно? — Ага. — О твоей груди. Ника, чуть раскрыв свои тёмно-бардовые губы, скользнула взглядом по своей груди, а затем снова посмотрела на меня. — А что с ней? — удивлённо спросила она. — Понимаешь… несмотря на то, что ты очень худенькая и маленькая, она у тебя большая. Ты вроде бы такая малышка, но с очень женственной грудью. Лицо Ники моментально вспыхнуло. — И это меня потрясает, — закончил я. Она смущённо молчала. — Прости. Я просто пытаюсь отвлечься, забыть о сне. — Ничего… — тихо ответила она. — Зато ты ответил честно… Я снова взглянул на неё. В ночнушке, с собранными волосами, оголяющими её тонкую шею, она лежала рядом, продолжая смущённо смотреть вверх. — А о чём сейчас думаешь ты? — спросил я. — Даже не знаю… не удаётся думать о чём-то конкретном. — Такое бывает. — Хотя… если тоже отвечать честно, то я думаю о том, как мне приятны твои слова о моей груди. Спасибо… Я слабо улыбнулся. Она сказала это так искренне, что мне даже полегчало. И будто всё былое напряжение в обстановке мгновенно разрядилось. Удивительно: вот так просто обмолвились о груди — и вдруг сразу же отпустило. Неожиданно погас свет. — Это у нас часто бывает, — пояснила Ника и встала с кровати. Спустя несколько мгновений она возникла из темноты с зажжённой свечой в руках. Тёплое сияние тут же наполнило комнату, которая теперь стала выглядеть иначе: повсюду заиграли загадочные тени. Ника поставила свечу на столик и села на край кровати. — Ты как? — спросила она, посмотрев на меня. — В порядке? — Сейчас гораздо лучше. Спасибо. Она уже собиралась встать, когда я спросил у неё: — А ты не думала… почему тебе снятся такие сны, где тебя хотят убить? Ника с полминуты сидела в задумчивом молчании. — Иногда мне кажется, что я знаю причину, — наконец сказала она. — И какая же? Ника не ответила на вопрос, но осталась сидеть на кровати. И мы принялись о чём-то разговаривать. О чём-то совсем не важном и поверхностном. И разговаривали мы долго и безостановочно. Иногда мне даже казалось, что я уже сплю, и весь наш разговор мне только снится. Но потом меня будто вновь что-то возвращало в явь, и я снова что-то говорил. А затем снова проваливался в дрёму. И так — по странному повторяющемуся кругу. Точно помню, что мой сон оборвало, когда Ника, уже лежавшая совсем рядом, вдруг произнесла: — Я… била детей… Думаю, поэтому мне и снятся эти кошмары. В них я словно должна понести наказание. Что? — Я тогда училась в классе пятом-шестом, — продолжала она шёпотом. — Есть у нас тут один детский садик неподалёку… Каждое утро я ходила через него в школу. Так ближе — наперерез. В зимние месяцы, когда идёшь через него утром, там ещё очень темно — фонари совсем никудышные. И обычно в это самое раннее время родители и отводят туда своих детей. Но так часто бывает, что некоторые из родителей провожают своих детей только до ворот садика, тут же убегая на работу или ещё куда, а те уже добираются до здания сами. Метров сорок-пятьдесят, примерно. И вот… ранними тёмными зимними утрами я шла через этот детсад и, если оказывалось, что ребёнок впереди меня шагает в одиночку и никого вокруг нет, я замирала на несколько секунд в темноте, затем разбегалась и… сильно ударяла его ногой в спину. Ребёнок тут же падал на землю и сперва даже не успевал ничего понять, не то что закричать… После этого я сразу же убегала. С тех пор прошло много лет, но я постоянно вспоминаю об этом… Это невозможно забыть. И знаешь, я ненавижу себя даже не за то, что я это делала. А за то, что… испытывала от этого удовольствие. Да. Мне хотелось делать маленьким детям больно. Хотелось смотреть, как они, беспомощные, начинают плакать, кричать, звать кого-то на помощь. А кругом — никого. И никто не может им помочь. И вот этот момент был самый сильный для меня. Я не помню, что ответил Нике на это. Кажется, поблагодарил за честность. Потом я снова уснул. А когда в очередной раз вернулся в реальность, заметил, что голос её изменился. Дыхание стало глубже, чаще; в интонации появился странный живой оттенок… — Иногда ловлю себя на мысли, что хотела бы хоть раз почувствовать себя наказанной… И именно — мужчиной. Кто знает… может, это потому, что у меня никогда не было отца. В глубине души мне всегда хотелось узнать, каково это — угождать мужчине. Хоть раз почувствовать, каково это… быть чьей-то девочкой… И когда нить нашего разговора успела завернуть в эти таинственно-интимные леса? Вот что делает холодная и дождливая ночь с двумя молодыми душами в маленьком старом доме… — Мой бывший парень не разделял этого. Он верующий, очень религиозен. Для него было дикостью, когда я поделилась с ним своими мыслями. Тебе, наверное, сейчас тоже немного странно всё это слышать, верно? — Да нет… — забормотал я. — У каждого же свои… особенности… Поэтому как бы… — Ты не умеешь врать. Ты обескуражен моими откровениями, — всё шептала Ника. — Но не подумай, что я каждому бы их раскрыла. Я просто знаю, что ты тот человек, кому я могу всё это высказать. — Да, ты права. Я немножко удивлён. Но это никак не меняет моего отношения к тебе. Даже наоборот. Твоя искренняя естественность поражает меня. И привлекает… Ты открылась мне, и это похвально. Я благодарен тебе за это. Теперь я чувствую, что и сам могу в чём-то открыться тебе. — Я бы этого очень хотела. Ведь я о тебе совсем ничего не знаю… Я молчал, слыша её очень близкое дыхание. Беззащитная, слабая, маленькая, неуверенная, запуганная, часто плачущая Ника… Почему Природа создала её для этого жестокого мира? Как бы мне хотелось взять и навсегда избавить её от всех страданий. Но как?.. — Я понимаю, что мне вряд ли удастся узнать тебя по-настоящему, — вдруг произнесла она проникновенным голосом. — Но, знаешь… я ведь могу тебя почувствовать… И прикоснулась ко мне своим бедром. Я ощутил громкое тепло её тела. Она идёт ко мне… Избавить бы её от страданий… Сделать так, чтобы она больше не испытывала несправедливость этого мира… Убить?.. — Ты уверена? — прошептал я. — Я ни в чём не уверена. — Она прижалась ещё ближе. — Всю свою жизнь я ни в чём никогда не уверена… Я повернулся к ней. Какая-то неведомая сила подняла мою забинтованную руку и обхватила её шею. Я уткнулся носом в мягкую щёку Ники. И сдавил шею, что было сил. Ника издала хриплый стон. Стон глубочайшего наслаждения. Широко раскрыв губы и судорожно извиваясь, она пыталась глотать воздух. Я закрыл ей рот второй рукой. И сдавил шею ещё сильнее. Ника попыталась закричать, но её крик намертво потонул в линиях моей ладони. Интересно, способен её голос повлиять на них и изменить мою судьбу? Это вряд ли… Она была моей. Вся. Без остатка. До последней клеточки своего тела. И я мог делать с ней, что угодно. Мог причинить любую физическую боль и наблюдать, как она загорается волнующим огнём — от сочетания боли и сладчайшего самозабвения. В эти мгновения боль и была для неё тем самым самозабвением, играя уже иную роль. Не предупреждающую. Не оттягащающую. А — экстатически наполняющую. Да. Для неё боль была экстазом. А для меня им было понимание, что я могу делать с ней всё, что захочу. Она моя. Полностью моя — и в моих руках. Ника, задыхаясь, сильно вырывалась. Я ударил её по щеке, чтобы утихомирить. Хлёсткий удар, кажется, несколько усмирил её, но всё её тело по-прежнему дышало болью. Требовало боли. Изнывало от боли. Ника до последнего наслаждалась ролью мученицы и, казалось, была готова в эти минуты понести любое наказание. В своих движениях она словно страдала и сама же возвышалась над своими страданиями, будто смеясь им в лицо. Наверное, это тот самый пик, последний рубеж внутреннего отчаяния, когда человек начинает получать от боли наслаждение. От неё уже настолько никуда не убежать, что остаётся только полюбить. И, конечно, всё это — бессознательно. Но именно такое спасение грезится душе, которая в конце концов и выбирает подобный путь. Ника и Боль были нераздельны. И уже вряд ли могли существовать в этом мире друг без друга. За несколько дней, проведённых рядом с ней, я, возможно, впервые за много лет нашёл родственную душу. И вот я душил её. И занимался с ней сексом. И кажется, было между нами что-то ещё… более утончённое и не поддающееся силе слов… Спустя какое-то время я рухнул на спину рядом с ней. Тяжело дыша, глубоко вдыхал запах нашего пота и её волос. Взбудораженный, я собирал по кусочкам свои мысли. Мой… первый… секс… это… мой… первый… Ника, дрожа всем телом, осторожно потянулась ко мне. Я снова ощутил её горячее и частое дыхание. Она с опасливой нежностью поцеловала мою шею. И, будто напрочь потеряв всякие силы, так и осталась лежать в этой позе — не убирая губ, пока не заснула.