— Эй-ле-на… — проговорила Аврора. — Да! Мил Эйлена! Роберт всё играл с Авророй, подробно придавая их вымышленному царству новые детали. Вскоре они уже практически создали отдельный мир в своём воображении. Со всеми тонкостями. А когда принялись ещё и рисовать его в альбоме Авроры, с улицы донёсся голос Жени. Просила подождать ещё немного. — Скоро придёт королева Женя с молоком Буси! — торжественно объявил Роберт, глядя на получающийся рисунок. — Как будем её встречать? — Буся дулочка, дулочка! Убегает всегда! — А молоко у Буси вкусное? — Вкусное! — Ну что ж. Ради этого мы тогда простим Бусе её вольный характер. — Халактер? — Ага, характер. Бусин характер, видно, свободолюбивый. Хочет простора своим возможностям. Быть ничем не связанной. — Я ничего не понимаю, дядя Ло! — Эх, Аврора, Аврора, — ухмыльнулся Роберт. — Если б я хоть что-нибудь в этой жизни понимал!.. — Извини, что заставила так долго ждать. Тебе ведь пора ехать. Путь-то неблизкий… — сказала Женя, забежав в дом. Промокшая. В одной руке — банка варенья, в другой — молока. — Тёплое ещё, — сказала она. — Будешь? — Какая щедрая Буся, — произнёс Роберт, взяв тёплую банку молока. — Попробую-попробую… Так… м… Он пригубил банку. Осторожно глотнул. Потом ещё. А потом сделал большой-большой глоток. — Ну а что. — Он глянул на банку, облизывая губы. — Буся молодец. Вкусное молоко. Только вот необычно пить его таким тёплым. Как будто пьёшь прям из её вымени… Женя рассмеялась. Роберт глянул на неё, промокшую и радостную. И внезапно на мгновение провалился в гущу своего сознания. Оттуда можно было как бы со стороны наблюдать за происходящим. И даже — за ним самим. Не включаясь в процесс. Безмолвно и отстранённо. И из этого укромного внутреннего места дождь, что звучал на улице, создавал в его голове образ надвигающихся перемен. Он словно отчаянно просил его остаться здесь. Несмотря ни на что. Ещё хотя бы на чуть-чуть… — Жень, — сказал Роберт и вдруг снова принялся пить молоко. Почти опустошив половину литровой банки, он наконец оторвался от неё и, с белыми усами, продолжил: — Ты знаешь… мне вот почему-то кажется, что мой автобус-то уже уехал. Ага. Да и не доберусь я в ливень до дороги-то. Утону там ещё где-нибудь. Вон, Мир Воды уже Авроре видится во сне. А вдруг она предсказательница, м? Ух… рисковать-то и не хочется! Жизнь одна всё-таки. Женя широко раскрыла глаза. — Ты… остаёшься? Роберт пристально глянул на неё. — Я бы этого очень хотел. — Правильно! — тут же всплеснув руками, сказала она. — Ну куда ты в такой дождь? Весь промокнешь, и не факт, что поймаешь машину на дороге. Автобусы-то редко ходят. Слишком уж далёкий путь. Да и опасно ехать в такое ненастье! Оставайся, оставайся, конечно! Нужно дождаться, пока закончится дождь. Да и мне самой, если честно, не по себе в такую погоду. А вместе — куда веселее! Да ведь, Роберт? — на одном дыхании протараторила Женя. Роберт не смог сдержать улыбку. Такая родная Женя. Несомненно, ещё осталось в ней то самое, что не изменилось с детства. Что-то очень дорогое и родное. * Обратно в город Роберт не поехал. Решил, скажет потом, что подхватил грипп. Он, конечно, отлично знал, что опытного редактора не провести этими псевдоболезнями. Но другого выбора у него не оставалось. Он очень хотел остаться. Ему не хватило столь короткого времени. Ему нужно было больше. Ему нужно было то, чего он был лишён всю свою юность. — Когда идёт проливной дождь и не видно ни одного просвета на небе, такое ощущение, что он никогда не закончится… правда? — произнесла Женя. — Да, — кивнул Роберт. — Как будто вслед за небом, тучи накроют и землю. И наступит конец света. — Именно, — согласилась Женя. Они вынесли два кресла на веранду и устроились там. Их укрывал металлический навес, примыкавший к крыше дома. Оделись потеплее, ведь с приходом дождя стало прохладнее. Роберт надел фуфайку. Женя — осеннюю коричневую куртку. Так они и сидели, глядя на дождь, омывающий сад перед домом. Сидели и уже второй час снова вели неторопливую беседу. — Расскажи о нём, — попросил Роберт. — Каким он был? Как вы познакомились? Женя минуту помолчала. Затем глубоко вздохнула и тихо заговорила: — После школы я с завистью смотрела, как мои друзья, одноклассники уезжают отсюда. Все. В города. Творить свою жизнь. Открывать для себя новые возможности свободной жизни. А мне пришлось остаться, ведь бабушке стало хуже. Болела уж сильно. А бросить её я не посмела. Решила, что позже поеду учиться в какой-нибудь город. А пока как раз будет время определиться с выбором. Вот тогда-то, в восемнадцать ещё, со мной и познакомился молодой человек. Не такой уж и молодой, конечно. Он был гораздо старше меня. Ему было на тот момент двадцать шесть. Работал водителем грузовика. Показался мне добрым, хорошим. А учитывая, что я была подавлена из-за того, что не могу уехать отсюда, его ухаживания немного успокаивали меня. Растапливали моё сердце. Любой женщине всегда хочется мужского внимания… И я его получала. Так и получилось, что примерно через полгода после нашего знакомства я узнала, что беременна. Мы расписались. Стали жить у нас в доме, чтобы я всегда могла присматривать за бабушкой. Родилась Аврора. Потом муж запил. Он и раньше выпивал, но теперь почему-то уже не мог сдерживаться, как прежде. Запои растягивались. И вскоре ему уже не было дела ни до меня, ни до Авроры. Он возвращался с работы всегда выпившим. Иногда и вообще не ходил туда. Потом, через какое-то время, бабушка умерла. А потом, не прошло и года, умер он. От палёной водки, или ещё от чего… Вот. С тех пор я одна. Только я и дочь. Шли месяцы. Годы. Ничего не менялось. Каждый день превращался в одно и то же. Эти улицы, эти лица — всё осточертело. Мне хотелось убежать отсюда. Туда, где бы я нашла своё место. Туда, где бы я стала по-настоящему счастлива. Туда, где меня не будет терзать чувство сожаления и утраты моей молодости. Моей возможности повидать мир, что живёт за пределами этой деревни… Знаешь, когда я прихожу на работу, в школу, когда нахожусь там, мне кажется, что мои школьные годы никуда не ушли. Что я — по-прежнему ученица. Скоро окончу школу и уеду отсюда. Найду себе мужчину своей мечты, создам большую дружную семью и проведу с ней всю свою жизнь… Роберту было жаль слышать, что говорила Женя. Он невольно чувствовал себя причастным к её мытарствам. Конечно, он не имел прямого отношения к тому, что ей пришлось остаться здесь. Но где-то в глубине себя ему казалось, что он мог бы предотвратить такую жизнь Жени. Мог бы избавить её от этого… — Понятно… — только и вымолвил он. — Но вот, что я хотел бы тебе сказать, Жень… Ты ещё очень молода. Как ни крути, не пятьдесят тебе лет. Двадцать три всего. — И тебе. — И мне… — кивнул Роберт. — Так что всё ещё поправимо. — Кажется, мы тут друг для друга как служба психологической поддержки, да? — улыбнулась Женя. — Почему бы и нет. — Тогда ответь мне, Роберт. Зачем нам все эти испытания? Может, неспроста они нам даются, а? Ведь должен же быть в них хоть какой-нибудь смысл. — Смысл… — повторил Роберт. — Я уже и не знаю, есть ли хоть в чём-нибудь смысл. — А ты совсем не думал о семье, детях? — спросила Женя. — Тебе вот не хотелось бы завести ребёнка? — Как сказать… Думать-то думал. Да вот думанья эти какие-то безрадостные. Бесперспективные, что ли. Ну семья, ну дети — а внутри-то если нет счастья, то как ещё и с семьёй уживаться? Тогда уж хаос внутренний только расширяться будет. Вначале бы в себе разобраться, а потом уже расширять демографические границы. — Но время идёт, Роберт. Как бы ни было тяжело, никуда не деться — нужно выживать в этом мире. А когда есть семья, то это гораздо легче. Поверь. — Вот именно: не жить — а выживать. Не любить, а пытаться полюбить. Не быть счастливым — а пытаться стать им. И так — всю жизнь. В погоне за самим собой. За тем «я», которому наконец-то станет хорошо. — Но ведь нужно же хоть как-то пытаться стать счастливым? — Знаешь, я думаю, что для счастья ничего этого не нужно. Мне кажется, для настоящего счастья нужно малое. А именно — покой. — Покой… — медленно и с каким-то удовольствием повторила за ним Женя. — Да, — кивнул Роберт. — Я понял это недавно. Да вот, буквально вчера вечером и понял. Покой — это когда тебя не тревожат лишние мысли. Когда ты не беспокоишься, что завтра может произойти то, чего тебе не хочется. Когда тебе не нужно идти туда, куда ты не хочешь. Когда то, что ты делаешь, — это и есть радость. Это когда ты перестаешь анализировать окружающий мир и понимаешь — он просто есть. И ты — просто часть него. И на этом все вопросы замолкают. И вот если этот покой внутри найден, то можно и другим дарить это спокойное, умиротворённое, радостное состояние своей души. Своей любимой женщине, своим деткам. — Интересно, а можно ли так вообще жить? Не утопия ли? — В том-то и дело, Жень, что, похоже, утопия, — произнёс Роберт. — Ага. Та ещё утопия. Утопительная утопия утопительных масштабов. Как будто она если и возможна, то не сейчас. Не для нас. Как будто мы уже… как бы это точнее выразиться… как будто мы уже изживший себя материал. — Что ты имеешь в виду? — А то, что для нас многое закрыто. Навсегда. Мы вот, как мухи, в отчаянии бьёмся в стекло в надежде выбраться на волю — а воля нас кидает обратно. Или прихлопывает, если чересчур сильно дёргаемся. Мы своими мечтами о счастье пытаемся пробить брешь в реальности. Но у неё на всех нас, кажись, свои планы. И с нами она ими делиться не обязана. И не будет. Вот и страдаем все мы. Жаждем счастья, а его нет и нет. Да потому что у нас его и не может быть. Сейчас — не то время. — Что, природа у нас такая — быть несчастливыми? — Можно и так сказать, — совершенно серьёзно проговорил Роберт. — А вот другие… те, кто будут после нас… вот у них ещё есть шанс. Шанс разобраться, что к чему. И то, только если смогут преодолеть темноту в своих душах. — Отчего же у них будет шанс, а у нас его сейчас быть не может? — Мы — кончаемся, Жень. Мы — люди старого времени. Неужели ты этого не чувствуешь? Мы приближаемся как будто к чему-то хорошему — в мыслях, душе, — но в реальности далеки от этого, как не знаю кто. Реальность всегда доказывает нам, что не получится прыгнуть выше своей головы. Выше реальности. Да, верно ты сказала: природа у нас такая. И ничего с этим уже не поделаешь. — И нам теперь, что ли, умереть только остаётся? — Да нет же, боже упаси… Жить спокойно. Вот про покой я говорил же? Вот, так и жить. В своих условиях. Доживать, не спеша и особо не выдвигая требований, свои дни. — Как-то пессимистично звучит, Роберт. — Да жизнь и без того пессимистична. А так — хотя бы и иллюзий не будет. Не будет лишней головной и душевной боли. Как же от неё уже тошнит. — То есть нужно просто сдаться? И будь что будет? — Примерно так… — кивнул Роберт. — Но и это не видится возможным. Ведь мы так не можем. Не привыкли. Не обучены. Не воспитаны мы ничего не делать. Весь коммунизм наш на том, что нужно обязательно что-то делать. А если и не делать, то хотя бы нужно рассуждать о том, что и кому нужно делать. Это уже в наших клетках, Жень. Глубоко и безвылазно. Растворилось в них. И теперь активно проявляется в нашем поведении. Зачастую — неосознаваемом. — Ну и скажешь ты тоже, — отвела голову Женя, посмотрев куда-то в сторону. — Аж жить уже не хочется…