— Прости, — улыбнулся Роберт, положив ладонь на её руку. — Но не может быть, что выхода вообще нет! — Имеешь в виду, выхода к чему-то лучшему? — Да! — Ну не знаю. Теоретически может и есть, но вот практика показывает иную картину. — Значит, не та теория у нас! А нужно впитать в клетки другую. Полезную. Здоровую. Спасительную! Не верю, что наши клетки отвергнут благостные начала. — Возможно, это твоё возмущение — лишь свойство, присущее обречённому человеку, до последнего верить в лучшее. Чтобы только смягчить боль. Смягчить режущий глаза ослепительный свет реальности… — Нет, Роберт, не согласна. Я точно знаю, откуда-то знаю, что во мне, и в тебе, и во всех людях обязательно есть то, что может привести их истинному счастью. Что неспроста мы все хотим этого. — Мне тоже хочется в это верить, Женечка, ой как хочется… До боли. Вот смотрю на тебя, и во мне даже тьма вся разбегается. Все страхи и сомнения. Когда я с тобой — мир абсолютен и не нуждается в доработке. — Может, это и есть некий шанс, некая заложенная способность вылезти из душевной темноты? — Вероятно… Но знаешь, какая есть штука противная. Жалость к самому себе называется. Вот это вообще ужасная вещь. Она означает только одно — тюрьму. Свою собственную тюрьму. И ты знаешь, Жень… жалость к самому себе, кажется, уже укоренилась в моём сознании. И лишь иногда, с помощью свежих мыслей, новых вдохновительных идей, удаётся выгрести на лодке надежды. Вот как сейчас, когда я рядом с тобой и гляжу на тебя — я на этой лодке. И вместо вёсел у меня — воспоминания прошлого и мечта настоящего. Может… если их совместить, то получится нечто новое? То, что поможет мне выбраться на существенно новый уровень понимания жизни? — Наверное, смотря, что за мечта. Роберт замолчал. Какое-то время в раздумье глядел он на капли, стекавшие с карниза. — Я мечтаю, — медленно заговорил он, — отмотать время назад. И исправить многие непростительные ошибки. — Ошибки?.. И какие же? — Ошибки, связанные с тобой, — произнёс он и поднял на Женю свои глаза. — За всю свою жизнь я так и не сказал тебе о самом главном. О своих чувствах. Хотя они рвались из меня изо всех сил. Я уехал от тебя, а они так и остались во мне, делая больно изнутри. С годами не стало легче. Как будто бы на поверхности всё стерлось, и вроде бы уже не так заметно, но вот где-то в глубине души — стал чувствовать некую потерю в жизни. Словно упустил что-то глобально важное. Я говорю сейчас о тебе, Женя. Что-то глобально важное — это ты. Женя приоткрыла рот, но не смогла ничего ответить. Прошло какое-то время, прежде чем она прошептала: — Роберт… что… что ты хочешь этим сказать? — Ты прекрасно понимаешь, что. Женя тут же закачала головой. — Нет, нет, Роберт… Ты ведь… мы ведь уже не маленькие с тобой, верно? Эти игры нам уже не нужны. — Не говори ерунды, Жень. — Но… разве это возможно? Так разве бывает? Вот так раз — и всё как будто на круги своя? — Сама ведь говоришь… в человеке обязательно должно быть то, что способно сделать его счастливым… — Нет, Роберт, нет, — засмеялась было Женя, но потом резко смолкла. И стала внимательно глядеть Роберту в глаза. Как бы ища в них подлинную несерьёзность происходящего. Но не найдя, сбивчиво проговорила: — Мне… нужно сказать тебе кое-что… Важное. И вряд ли после этого ты не откажешься от своих слов… Роберт замер в ожидании. Однако ему всё равно казалось, что ничего из сказанного сейчас Женей не изменит его намерения. — На самом деле мой муж умер не от болезни, — произнесла она. — Это… это я… Я его отравила. Сама. Я… его убила. — Что ты такое говоришь? Он ведь… пил. Ты говорила, он… — Нет, нет, — замотала головой Женя и вдруг заплакала. — От вечной выпивки у него начиналась белая горячка… он терял над собой контроль и… избивал меня. Ему всегда надо было выпить. А когда это не удавалось, он срывал свою злость на нас. Как только мы с бабушкой ни пытались его вылечить! И с помощью медицины, с помощью знахарей, с помощью кодирования — всё без толку! Он и на бабушку бросался. Она все нервы потеряла с ним. Оттого и умерла. Я потом ещё долго это терпела. А потом в один момент не выдержала. Когда он спал, стала подливать отраву ему в бутылку… — Женя… — Я знаю, что совершила грех! — перебила Женя. — Но я это сделала для Авроры! Бедная… она такая маленькая, но уже натерпелась от него… — Она сейчас помнит его? — Кажется, уже забыла. Но кто знает наверняка… — Женя, послушай… — Не говори ничего! Я просто хотела, чтобы ты это знал. Мне некому больше рассказывать… — Женя… Женя! Всё нормально. Ты поступила так, как поступила. — Ты… не винишь меня?.. — Нет. Не мне тебя винить или судить. Каждый из нас сам выбирает свою жизнь. И вряд ли кто-то может судить другого. Для этого у него просто нет полномочий — он никогда не был тем человеком и не проживал его жизненные ситуации. — Эх, Роберт… Спасибо тебе за твои слова… За твои вечно прекрасные слова. У меня будто гора с плеч. Целый год я виню себя в содеянном поступке… Боялась даже вспоминать об этом… Но в то же время понимаю, что так не могло продолжаться. Ему необходимо было остановиться… Роберт придвинул своё кресло поближе к Жене и взял её руку. Затем обнял. Крепко. Дождь не стихал ни на минуту. * Наступил вечер. Поужинав и поиграв с Авророй, Роберт и Женя снова вышли на веранду. И хоть в разных креслах, но сидели — обнявшись. Дождь беспокойно струился по крыше дома и стекал вниз. Земля не успевала принимать такое щедрое количество небесных даров. — Если так пойдет и дальше, — тихо произнесла Женя, — мои цветы погибнут. Слишком много воды. — А что, если с любовью так же, а? — задумчиво сказал Роберт. — Любовь — это как вода для цветов. Если её мало, цветок чахнет, погибает. Если её много, то цветок тоже погибнет. Тут нужна золотая середина. Гармония. — Пожалуй, так… — согласилась Женя. — Не лишать человека любви, но и не становится фанатиком, только говорящим и думающим о любви. Это должно быть как само собой разумеющееся. — Надёюсь, наша любовь, Жень, была именно такая. И остаётся такой же. Где в наших душах. А цветы… я думаю, мы можем их спасти… Роберт вдруг встал и вышел из-под веранды под дождь. Он побежал к железному забору, у которого заметил недостроенную теплицу. Метры полиэтилена валялись без дела на влажной земле. Он взял этот рулон, четыре деревянных штыка, лежащие неподалёку, и подошёл к цветам. Они сильно сгибались под весом нескончаемых тяжёлых капель. Женя тут же выбежала следом и молча стала ему помогать. Роберт вбил штыки в землю и привязал к ним концы полиэтилена. Так, совсем скоро, они накрыли большую часть цветов прозрачной защитой. — Роберт, спасибо! — сказала Женя и, крепко обняв, приложив ухо к его груди. — Что ты! Таким роскошным цветам негоже погибать! — ответил Роберт. — Так гораздо лучше. Они стояли под дождём. Тот рьяно обливал их, заползал за воротник, но они всё равно не спешили прятаться от него. Роберту было хорошо с Женей. Так хорошо, что он готов был забыть про всё. «Но город… — вдруг возникла в его голове мысль. — Мне всё равно придётся туда вернуться. Рано или поздно. Там вся моя жизнь…» — Ты не можешь уехать, — вдруг сказала Женя, будто прочитав его мысли. И подняла на него свои печальные глаза — Жень… — начал было Роберт, но она внезапно выскользнула из его объятий и подбежала к цветам. Отрезав какой-то стебелек, поспешила обратно к нему. — Это тебе, — взволнованно сказала она, протягивая ему жёлтый цветок. — Мне?.. — Да. Это хризантема. Особенный цветок. Она распускается сейчас и цветёт почти всю осень. И ей не страшны заморозки. Пусть и тебя ничего не пугает. Скоро осень. Время прохлады и дождей. Пусть хризантема напоминает тебе, что никогда не нужно сдаваться. Это золотой цветок. Символ солнца. Свети и ты, Роберт, свети! Роберт держал в руках хризантему и проговаривал про себя её слова: «Никогда не нужно сдаваться». Капельки воды стекали с зелёного стебелька и листочков на его пальцы. Он прикоснулся носом к жёлтому соцветию и вдохнул аромат скорой осени. И согревающей, как свеча, уверенности, что всё будет хорошо… Затем Роберт посмотрел Жене в глаза. — Помнишь, однажды в детстве, осенью, мы заблудились в лесу и начался дождь? Помнишь? — произнёс он полушёпотом. — Помню… Ещё как помню. Все эти годы дождь напоминал мне о тебе. И однажды я даже разлюбила его. Отчаялась. Перестала верить… Я ведь только и мечтала, когда мы дружили, что ты, Роберт, подойдёшь ко мне и признаешься в своих чувствах. Мы всегда кружились вокруг этого: так близко, вот ещё чуть-чуть. Но всегда между нами как будто оставалось каких-то несколько миллиметров. И вот ты уехал. Оборвал связь. Увеличил зазор между нами. Но в сердце я почему-то всё равно верила и ждала. Ждала, что однажды ты сделаешь это. И тогда я в ответ смогу раскрыть и свои чувства, — говорила Женя, смотря на Роберта с обидой и одновременно с добротой. Её волосы и одежда сильно промокли. От капель, бьющих по лицу, она сощурила глаза. Под проливным дождём и глядя на него снизу, Женя казалась Роберту такой маленькой и хрупкой, что ему захотелось всеми силами защитить её от невзгод этого сложного мира. — Я хочу всё исправить, — сказал он и крепко прижал её к себе. — Роберт… — Мне всегда не хватало тебя, — произнёс он. — Ты — фонарь, который осветил мою затянутую мраком жизнь. И прижал её к себе ещё сильнее. Так, что между их телами не осталось и миллиметра зазора. И вдруг коснулся губами её влажных губ… Время замерло. Дождь застыл. День и ночь сплелись в единое целое. Абсолютно всё перевернулось в этот момент! Как тогда в лесу, когда ему было десять… Роберт не отнимал своих губ, словно пытаясь ухватить из Жени весь воздух. Он пытался дышать ею! Точно так же, как и она в этот самый момент изо всех сил старалась дышать им. Она пустила руки в его мокрые волосы, сжала их пальцами. Искренние чувства вперемешку со страстью…