До самого заката они шли, прислушиваясь к каждому треску и шороху в кустах. Про Похъёлу ведь чего только не говорят у карьяла. Что это обратная сторона мира. Что она – вход в царство мертвых. Что это вечно туманный и темный край, где никогда не бывает солнца. Что во всей Похъёле только снег и лед… Что тут за каждым кустом сидит хийси… Казалось – вот-вот расступятся деревья – и блеснет черный поток Маналы… И жутковато, но ведь и любопытно! Но ничего не менялось. Их окружал привычный, всем с детства знакомый лес. Сквозь ветви пробивался неяркий свет заходящего солнца, попискивали птицы, пахло грибами. Когда солнце ушло за деревья, расположились на ночлег. За обычными хлопотами – развести костер, набрать воды – все как-то и забыли, что они уже в Похъёле. После ужина Ахти торжественно заявил, что легенды о ледяной стране колдунов всегда казались ему преувеличенными, и Аке его охотно поддержал. – Таков уж людской обычай – все чужеземное кажется враждебным, – рассудительно сказал он. – Наверняка похъёльцы того же мнения о карьяла. Небось мнят своих южных соседей злостными чародеями и трясутся от страха, о вас вспоминая! – Что-то Рауни не больно трясся, – возразил Ахти. – Похъёльцы всех соседей считают рабами, – сказал Йокахайнен. – Рабами или пищей. Не сейчас, так в будущем. – Может, вас, саами, и считают рабами, – не без презрения заметил Аке. – А варгов… – А варгов – наемниками. Погоди, Аке, – холодно ответил Йокахайнен. – Вот когда пятнадцать кланов придут к согласию, тогда всем плохо придется… – Но такого не будет. Не ты ли сам говорил, что они враждуют от века? – вмешался Ильмо. – Кстати, что это ты вертишься? Хотя его поначалу и раздражал высокомерный и самоуверенный нойда, но постепенно они сошлись. Йокахайнен оказался необычайно интересным собеседником, ему нельзя было отказать ни в уме, ни в наблюдательности, а главное, он очень много знал об искусстве магии. То есть о том, чего так и не смог освоить Ильмо. Когда только успел выучиться? В свои юные годы – а он был ненамного старше Ильмо – Йокахайнен был уже настоящим чародеем. А тревогой чародея пренебрегать не след. – Что есть идол? – произнес саами вместо ответа на вопрос Ильмо, словно бы про себя. – Не что иное, как дверь в невидимое! Ильмо не понял. – Идол божества подобен двери, а лучше сказать – окну, через которое божество может выглядывать в мир людей. Не просто так мы вышли к этому месту. Думаю, идол Калмы обладает собственной силой, он притягивает к себе путников. Потому я и не смог распознать чары тогда, в лесу, и у оврага… – А, вот оно что. Ты боишься, что нас обнаружат. Но, Йо, ведь призвать божество через его изображение не так просто. Я помню, как Локка ночами мучилась, распевая заклинания и окуривая фигурки богов, а они всё не являлись… – Ты прав. Чтобы призвать Калму, нужна живая кровь. Но кроме самой Калмы тут немало ее слуг – и не только тунов… Достаточно совсем малого, чтобы привлечь к себе внимание кого не надо. Всё думаю о твоей стреле… – Да, начало вышло неудачное, – согласился Ильмо и погрустнел. – Хватит уже пугать-то! – рассердился Ахти. – Честно говоря, не вижу, чем «владения Калмы» отличаются от обычного леса. Скоро увидишь, – посулил Йокахайнен. Глава 2 На летних гнездовьях Озеро Туони прячется в долине, окруженной крутыми склонами скалистых гор. Посреди озера высится остров, такая же голая остроконечная скала. Эта скала, волей тунов и искусством нескольких поколений людей – рабов и наемников из южных стран, – превращена в настоящий пещерный замок. Просторные подземные залы, безупречно ровные коридоры и переходы, сводчатые потолки и колоннады. Игра света и ветра в стрельчатых окнах… Никаких лестниц тут нет – зачем лестницы крылатым тунам? Только кое-где виднеются хлипкие мостки, опутывающие скалу, как осенние паутинки. Мостки ведут вниз, на противоположный берег озера, где на длинной косе располагается поселок рабов. Точнее, стойбище, потому что все они принадлежат к племенам саами. Никому из людей не разрешается ночевать на острове, дабы они не оскорбляли своим присутствием великолепие скальных чертогов. Лоухи, которая не уставала повторять, что лучшее жилье для туна – собственноручно построенное гнездо из водорослей в какой-нибудь уютной расщелине, на сей раз отступила от своих строгих принципов и не поскупилась на обустройство скального дворца. Туонела, летнее гнездовье рода Ловьятар, – чудо северных стран, место отдыха и развлечений. Летом тут царит невиданная красота. Солнце не заходит ни днем ни ночью. Всюду цветы – розовый багульник, алая гвоздика; куда ни глянь, на скалистых берегах россыпи белых, желтых, лазоревых, сиреневых соцветий. Мимолетная, хрупкая, беспомощная, упрямая красота. В тени лежит многолетний снег, а рядом на солнечной стороне бегут ручьи, и сквозь промерзшую, едва обогретую солнцем почву уже пробиваются ростки. Над скалами ветер веет сложными и нежными ароматами. Ночами цветы тысячами уничтожает холод, они никнут и вянут под призрачным светом ночного солнца – а следующим утром на месте замерзших распускаются тысячи новых… Им надо успеть расцвести и принести семена, пока тепло. Весной на озеро Туони прилетают птицы – гуси и утки. День за днем бесчисленные стаи рушатся в озеро. Туны лениво летают среди них, выбирая себе добычу пожирнее, но птиц так много, что охота не приносит стаям никакого ущерба. Впрочем, для тунов птичье мясо – весеннее лакомство. Туны рода Ловьятар традиционно предпочитают морскую рыбу… Это летом. А зимой озеро замерзает, и там не остается ничего, кроме снега, льда и голых острых скал. Всё черное и белое. И долгая, безнадежная тьма полярной ночи… Лоухи стояла у окна и глядела на озеро. Был пасмурный осенний день, без надежды на скорое прояснение. В высоком сером небе тянулись к югу косяки птичьих стай. Последние птицы покидали Похъёлу. Цветы давно отцвели. Даже мхи поблекли. В сотнях локтей внизу, под стеной замка, тускло мерцала серая вода озера. Каменистые берега, бурые мхи, мрачные скалы… По весне здесь днем и ночью стоит невероятный птичий гвалт. Но птиц больше нет, и теперь тишина давит на уши. Озеро Туони готовится к зиме. «Вот и птицы улетели, – думала Лоухи. – Как же мы тут перезимуем? Чем будем питаться, когда озеро замерзнет?» Хозяйка Похъёлы вспомнила о Луотоле, и перья у нее на плечах встопорщились, словно сзади подул холодный ветер. «Зима совсем близко! У меня очень мало времени, чтобы разобраться с сампо. Мы сами себя загнали в ловушку!» Да, Луотола, зимнее гнездовье и лучшая гавань Похъёлы, была потеряна для клана Ловьятар. Сампо, чудесная мельница, исполняющая желания, обернулась проклятием. Внезапно она обрела собственную волю, перестала подчиняться Лоухи и отобрала у нее всё, что даровала прежде. Власть Лоухи над похъёльскими кланами пошатнулась. А как ей не пошатнуться, если проклятое сампо лишило ее род пристанища и главного источника дохода? Раньше Луотола была единственной гаванью, через которую у тунов шла торговля с людьми. А теперь она – поистине адское место. Как будто Врата Хорна приоткрылись, и наружу полезла такая мерзость… Лоухи с содроганием вспомнила, как выглядела Луотола в середине осени, когда они с дочерью осмелились туда слетать. Надеялись, что вулканы уснут, – какое там! Пустынные черные утесы, освещенные багровыми всполохами, судороги земли, обвалы, оползни, бурлящая лава и вдобавок – страшные существа, ползающие по черным скалам. Именно они теперь истинные хозяева ее родового гнезда! Когда сампо начало меняться, все люди, конечно, тут же удрали из Луотолы – и обратно пока не торопились. Хотя шпионы Лоухи докладывали, что летом полосатые паруса варгов несколько раз появлялись в заливе, но никто так и не решился высадиться на берег. Пока они боятся; к тому же надеются, что Лоухи наведет порядок и Луотола станет прежней. Но Лоухи уже знала: они всё равно вернутся следующей весной – жадность варгов сильнее страха, – но обратятся уже не к ней, а к ее вечным соперникам – клану Кивутар, что селится вдоль западного берега залива. Там плохой берег, много мелей и шхер – но варгов это не остановит. Вскоре будет построена новая гавань, возобновится торговля… И кто же после этого назовет себя Хозяйкой Похъёлы? А тут еще новая забота – эти северяне, когтистые охотники на тюленей из клана Этелетар! Что им не сидится на своих ледяных торосах? Почему они всё чаще появляются в окрестностях Туони, зачем шастают вокруг отравленной Луотолы? Лоухи вспомнился их вожак, что прилетал к ней в середине лета – якобы в гости. Могучий тун, неприятно напомнивший ей Белого Карху. Такой же тяжелый и медлительный – и как только летает? – но моложе ее, белоголовый и белокрылый. И кажется еще огромнее из-за толстого слоя пуха под перьями. Иначе на Вечных Льдах не выжить. Его речи были вежливы и почтительны, но глаза – как бездонные воды ледяного моря Руйян-мери, похожие на жидкий металл. Он наверняка что-то разузнал про сампо… Лоухи бы охотно пустила его в Луотолу, чтобы он там подох, – но вдруг у него получится добраться до мельницы? Это будет конец всего… – Мама… Лоухи обернулась: – Что? – Я его не вижу. Ильма стояла в центре круглого светлого зала. Вдоль его стен были рядами расставлены лари, которые под страхом смерти запрещалось открывать кому-либо, кроме Лоухи и ее дочки. Пол в этом зале выглядел так, словно его создала сама скала: повинуясь магическому приказу, сморщилась и свилась в сходящуюся спираль. Между гребнями спирали, в неглубоких канавках, камень порос зелеными и бурыми пятнами лишайников, и каждая из этих канавок вела в середину, к небольшому круглому колодцу с прозрачной водой. Весь зал был устроен так, что казался зеленым, с красными прожилками, глазом, а колодец – его зрачком. В это оконце – зрячую гадательную чашу рода Ловьятар – и заглядывала Ильма. – Ильмаринена нигде нет, – в голосе девушки прозвучала легкая растерянность. – Вода не показывает его! – Дался тебе этот Ильмаринен, – досадливо проворчала Лоухи. Лоухи со всеми своими новыми бедами почти забыла про предсказание и парня из рода Калева, который якобы отберет у нее сампо. Слишком ясно теперь ей стало, что предсказание было ложным. Даже туны не смогли совладать с сампо – куда уж жалким бескрылым людям? Она бы и вовсе выкинула из головы карьяльского «героя», если бы не одно обстоятельство – именно он убил ее сына Рауни. Кипя ненавистью, она призвала на его голову гибель, и сампо посоветовало ей обратиться за помощью к Белому Карху. Так она и поступила и на этом сочла дело законченным. Но Ильма так не считала. – Ну что там у тебя? Лоухи подошла, следуя вдоль спирали, и заглянула в чашу. Нагнулась, пригляделась внимательнее. – В самом деле, – пробормотала она. – Непонятно. Не далее как позавчера один из пограничных стражей послал сигнал, что граница нарушена… Может, ошибка? Идол там стоит не первое столетие, мог обветшать… И с чего ты взяла, Ильма, что это был именно тот карьяла? Он что, безумец – лезть в Похъёлу сразу после того, как убил нашего Рауни? Небось отсиживается под крылышком у старого Вяйно, чтоб им обоим пусто было… – А я уверена, что это он, – упрямо сказала Ильма. – Предсказание гласило… – Да забудь ты про это предсказание! Не до него! Девушка задумалась, накручивая на палец прядку иссиня-черных волос. – Ну ладно, – словно одолев сомнения, сказала она. – Сейчас я тебе докажу. Она подошла к одному из ларей и вытащила веретено. На белой пуховой пряже четко виднелись грязные отпечатки. – Это еще что? – Мое веретено, – кратко ответила Ильма. – Ильмаринен взялся за него рукой. А рука-то была в крови – его перед тем крепко избили. Сейчас попробуем поискать на кровь – ошибки не будет. – Когда это он брался рукой за твое веретено? – с подозрением спросила Лоухи. – Вы что, знакомы? На губах Ильмы мелькнула усмешка. Она промолчала. Лоухи не стала ее выспрашивать – это было ниже ее достоинства. Последнее время дочка начала ее удивлять. Дети вообще оказались совсем не так просты, как она полагала. Сначала Рауни за ее спиной заключил какой-то договор с Карху. Теперь Ильма… Казалось бы, никаких козней против нее дочь пока не плела. Или плела, но очень тонко – что, безусловно, заслуживало похвалы. Но в одном Лоухи была уверена: дочь гораздо лучше смыслила в ворожбе, чем стремилась это показать. Кое в чем – особенно в том, что касалось добычи сведений или путешествий по Изнанке, – Ильма, похоже, уже обскакала мать. «Значит, скрывала свои умения, пока был жив Рауни, – подумала Лоухи. – Он бы не потерпел, будь сестра в чём-то искуснее его. Умница! Надо быть с ней поосторожнее…» Ильма отщипнула клочок запачканной кровью пряжи и бросила в воду. Обе женщины склонились над чашей. Клочок пропитался водой и медленно опустился на дно. Но поверхность оконца оставалась неподвижной и прозрачной. «Кто же там прошел? – думала Лоухи. – Снова полезли какие-нибудь райдены? Помнится, лет пятьдесят назад они появлялись у границы каждое лето. Но сейчас осень…» – Ты уведомила Хиттавайнена? – спросила Ильма, вглядываясь в воду. – Его не надо уведомлять, – недобро хмыкнула Лоухи. – Если там в самом деле прошли какие-то люди, он и сам их найдет. И помогай им тогда все их южные боги! Ильма оторвала взгляд от воды, с любопытством покосилась на мать и задала вопрос, который давно вертелся у нее на языке: – Мама, ты никогда не думала о том, что поступила с Хиттавайненом довольно… подло? Ведь, я слышала, вы с ним были… – «Мы с ним были»! – передразнила Лоухи. – Сплетница! Она была недовольна. Дочка опять разнюхала вещи, о которых ей знать не полагалось. Не то чтобы это была важная тайна, но способность дочери выведывать чужие секреты ей не нравилась всё сильнее. – Во-первых, тебя это не касается. А во-вторых, поверь, милая: Хиттавайнен получил именно то, что заслужил. Просто я привела его внешний облик в соответствие с его внутренней сущностью, хе-хе… – Нет, ты его обманула. Он хотел гораздо большего, он мечтал о власти, а ты превратила его в пса на цепи… И он тебе этого никогда не простит. Ни тебе, ни всему нашему роду. Знаешь, мам… не хотела бы я встретиться с Хиттавайненом на узкой дорожке. – Я бы тоже, – ухмыльнулась Лоухи. – Думаешь, почему я никогда не летаю в предгорья? Не только из-за старого Карху. Но Хиттавайнен связан заклятием Калмы. Хочет он или не хочет, а будет мне служить. Лоухи прищурилась, словно о чем-то вспомнив. – Вообще, ты рано заговорила о нем. Я не думаю, что эти люди, кем бы они ни были, вообще до него дойдут. Кстати, вот тебе и объяснение, почему пропал сигнал.