— А сама-то чё? — осведомился дежурный, возвращаясь за стол. — Не материшься, голубица? В кабинете Нечитайло уже доругивались, голоса звучали потише, поспокойнее, понятно было, что спорщики устали и ни до чего не договорились. Хабаров напоследок послал Нечитайло с его горючкой и мелкой бюрократической душонкой подальше, вывалился в коридор, саданул дверью и закурил. — У нас тут не курят, — сказал дежурный и захохотал, — постановление правительства и Государственной Думы. Хабаров Думу и правительство тоже послал, но не так размашисто и цветисто, как Нечитайло. Докурил, загасил окурок о подошву и швырнул в угол. — Если кому понадоблюсь, я в бильярдной! — рявкнул он. — Хоть шары погоняю, чем с такими… с вами… разговаривать!.. — А чего такое-то? — А ничего, твою мать! Мне в Эгвекинот идти, а у него по горючке лимиты!.. — Куда идти, ветер тридцать метров в секунду и поперёк полосы! — Да пропадите вы все пропадом! — опять во всю силищу заревел Хабаров. — У этого лимиты, у того ветер! Метеослужба прогноз дала — к вечеру уляжется! А там больных трое! И ребёнок!.. Он чего тебе, ждать должен, когда эта гнида мне горючку подпишет?! — Лёша, — тихонько сказала нарисовавшаяся возле стола Тома, — хочешь, я тебе чайку заварю? У меня плиточный есть, тундровый, ты же любишь… Мужики на неё оглянулись. Она уже была вся прибранная, аккуратная, глаза держала долу, пальчики крутили железную пуговку на кителе — диво дивное!.. — Да не надо мне ничего! Мне работать надо, вы это понимаете?! — Лёш, сало есть, настоящее, домашнее. Бабушка прислала. У них в Калаче дом свой, и куры, и кабанчик… Бутербродов могу наделать. — Мне сделай! — вскинулся дежурный, и лицо у него стало умильным. — Я знаешь как сало люблю?! Хабаров махнул на них рукой и широким шагом двинул по коридору. Дверь в кабинет Нечитайло приоткрылась, из неё вылетел реглан и приземлился на стулья, стоявшие вдоль коридорной стены. Тома подбежала, подхватила реглан и бросилась за Хабаровым. — Бутербродик сделаю, да, Лёш? И чайку? Послаще, ты ж любишь сладко чтоб!.. Хабаров принял у неё реглан, продел руки в рукава и вдруг усмехнулся: — Калач — это чего такое? — Так город такой, Лёша!.. — затараторила Тома. — Калач-на-Дону, я сама с Волгограда, а бабуля с дедулей у нас в Калаче живут, и дом у них там, и сад, и чего только нет… — Надо же, — себе под нос сказал лётчик Хабаров, — не знал я такого города! Тома проводила его глазами. Они были ласковые, правдивые, говорящие так откровенно, что дежурный крякнул и отвернулся. Она дошла до двери в кабинет, оглянулась, но никакого Хабарова уже не было. Она обласкала взглядом его невидимый след, вздохнула и вошла. Оттуда сразу же донеслось недовольное бухтенье Нечитайло, впрочем, вскоре стихшее. Дежурный покрутил головой и ещё раз крякнул огорчённо — все, вот как есть до одной бабы сохнут по летунам, что в них такого?! Разве что регланы, но в управлении все в регланах, не только летуны! За что же им-то бабья любовь достаётся?! Ветер улёгся так же внезапно, как и налетел, словно и не было его — как всегда, в Анадыре. Хабаров, изнемогший от стуканья бильярдных шаров, смачных анекдотов — ни одного нового, все наизусть давно выучены, — махорочного дыма и плиточного чая, похожего на микстуру, ушёл на полосу. «Аннушка» на привычном месте показалась ему неожиданно весёлой, а Хабаров думал увидеть её грустненькой — ведь на них обоих с утра пораньше наорал потный Нечитайло!.. Солнце играло на плоскостях, а когда Хабаров вышел из плотной тени диспетчерской, отразилось от стекол кабины и брызнуло в глаза так, что пришлось махом нацепить на нос тёмные очки. Движок зачехлён, растяжки укреплены, чтоб ветрами самолётик не сдуло в Анадырский лиман, и эти растяжки как будто подтверждали — никуда вы сегодня не полетите, так и будете на приколе торчать!.. Внизу что-то мелькнуло, руку в перчатке как подбросило — Хабаров знал, что это означает. Это означает, что беспородный аэродромный пёс Марат прибежал поздороваться. — Здорово-здорово, — сказал Хабаров и почесал Марата за ухом. Марат неистово крутил хвостом, словно пропеллером, и снова и снова подбрасывал руку Хабарова — соскучился. — Всё выше, и выше, и выше, — напевал Хабаров и в такт гладил пса по голове, — стремим мы полёт наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ!.. От ангара подошёл техник в синей тёплой куртке и ватных штанах. Поговорили о Нечитайло и проклятых лимитах, о прогнозе на завтра, о том, что в Доме офицеров вечером новое кино, а после танцы. Это самое новое кино Хабаров видел на Большой земле прошлым летом, но не стал огорчать техника. — Чего ты маешься, Алексей Ильич? Штатно на Эгвекинот в пятницу пойдёшь, авось и погода, и керосин будут… — Авось, — согласился Хабаров. Странное чувство, будто что-то должно вот-вот произойти и ему не придётся в пятницу «штатно» идти на Эгвекинот, вдруг совершенно определённо сформировалось в голове, и Хабаров даже по сторонам оглянулся, проверяя. Вокруг всё было привычное, давно изученное, ничего нового. — А я в пятницу с утра движок погоняю, — продолжал техник, — застоялась машинка наша!.. Аэродромный пёс Марат притащил из ангара древний футбольный мяч со спущенной камерой и вмятиной на боку, положил Хабарову под ноги. Тот прицелился как следует, поддал, мяч закрутился, полетел. Марат пританцовывал от нетерпения, а потом бросился ловить. Лётчик и техник проводили его глазами, а потом техник рассказал анекдот — не просто с бородой, а прямо с сивой бородищей! — и тут уж Хабаров сказал, что знает этот анекдот ещё со времён Качинского лётного училища, и уже тогда он был старый, как мир. Техник, буркнув: «Ну и пожалуйста», — ушёл, а Хабаров ещё несколько раз кинул Марату мяч. …Что-то должно случиться. Сегодня. Прямо сейчас. — Марат, давай, тащи мяч! Ну?! Где ты его бросил? Ухо уловило отдалённый рокот, нараставший стремительно, из-за сопки вынырнул самолётик — он шёл на малой высоте, заходил от дальнего привода, как будто собирался садиться. Хабаров спущенным мячом загораживался от солнца, пытался рассмотреть опознавательные знаки. Рокот двигателей накрыл его, Марат залаял — неслышно из-за грохота, — и на бетон метрах в ста от Хабарова упал какой-то предмет. Самолёт сделал круг над аэродромом, стал набирать высоту и пошёл в сторону сопок. От ангара бежали техники. Хабаров некоторое время смотрел вслед самолёту, а потом тоже побежал и подобрал предмет. Это был небольшой брезентовый свёрток, упакованный по всем правилам. — Мужики, кто засёк, чей борт? Откуда он вывалился-то?! Не, вы видали?! Его ж не было, а с утра по штормовому ни одного борта не выпустили! С той стороны он пришёл! Да из-за сопки шёл, я его на подлёте срисовал! Техники говорили все разом, и Марат время от времени взлаивал. — Лёша, чего он сбросил-то? Ты видел? Хабаров сунул пакет в карман и там, в кармане, придерживал его рукой. — Видел, — сказал он себе под нос. …Вот тебе и штатный рейс на Эгвекинот в пятницу! — Я на вышку, — заявил Хабаров и махнул рукой в сторону КДП. — Бывайте, мужики!.. — Да ладно тебе, Лёха, чего там, в пакете?! Золотой запас? Куда ты понёсся-то?! Стремительно удалявшийся Хабаров оглянулся и махнул рукой. Пёс Марат подумал и кинулся за ним. — Какая-то удивительная для апреля погода, правда? — спросила дама, сидевшая так, чтобы видеть море. Она сидела уже давно, не читая и не разговаривая по телефону, только смотрела и время от времени маленькими глотками отпивала кофе. Макс покосился на неё. Он не любил, когда посторонние с ним заговаривали. Дама целиком и полностью соответствовала месту, где они находились. В старом отеле на самом берегу моря Макс обедал каждый четверг. В ресторане было слишком людно, и еду ему приносили сюда, в просторный тихий, мраморно-бронзовый лобби-бар, всеми окнами выходивший на море. Он всегда садился лицом к высокому окну, и официант непременно отдёргивал белую тонкую штору. В лобби-баре, да и во всём отеле чувствовался сдержанный шик, не новомодный, напоказ, а как полагается — старинная мебель, картины, правильно истоптанные мраморные плиты на полу, камин, в который для запаха подкладывали кипарисовое полено. Хрустальные люстры, от времени чуть серые в глубине, как осевший к весне сугроб, едва теплились, сочились приятным спокойным светом. Как правило, здесь было мало людей, и они никогда не заговаривали друг с другом!.. — Впрочем, — продолжала дама, — погоду в Прибалтике предсказать невозможно. Особенно весной. Макс подумал, не промолчать ли и на этот раз, но всё же ответил: — Согласен с вами. И вновь зашуршал газетой. Он принципиально узнавал новости исключительно из газет — не из интернета или телевизора. С каждым годом достать газеты становилось всё труднее, но для Макса доставали. — Вы здесь отдыхаете? — продолжала дама. — В Калининграде?