– Ну как, вкусно? – спросил настоятель. – Сойдет, – отозвался Кайоши, прикрывая рот ладонью, и торопливо опустил ее, чтобы поправить сползший до локтя рукав. – Вы все-таки большой аккуратист, – заметил настоятель. – Здесь вас никто не видит, ешьте спокойно. Можете даже измазаться рисом по самые уши. – Я прячу от вас синяки, – сказал взрослый провидец. – Все мое тело было тогда в синяках. Они щипали меня там, где одежда скрывала следы их преступлений. Вы не знали, Цу-Дхо? Или делали вид, что не знаете? – Почему бы вам не подружиться с кем-нибудь, Кайоши? – Потому что дружить можно только с равными по статусу, – отозвался мальчик. – Здесь таких нет. И никогда не будет. – Вы не слишком высоко себя оценили? – повел бровью настоятель. – Нет, – решительно сказал юный провидец. – Друзья не завидуют друг другу. А мне всегда будут завидовать. Так что я как-нибудь обойдусь. – Что ж, тогда могу я стать вашим другом? – спросил Цу-Дхо. – Уж я вам точно не завидую. – Я буду приносить вам кучу денег и без этого, – сказал Кайоши, укладывая палочки на пустую чашку. – Давайте будем просто разговаривать и ужинать вместе. – Что ж, я и не рассчитывал получить от вас другой ответ, – вздохнул старик. – Ну, пусть будет хотя бы так. Иначе вы совсем разучитесь вести беседы. Взрослый Кайоши бахнул дверью и выбежал в коридор. – Не хочу это видеть, – прошептал он. – Я не должен видеть прошлое. Он вышел в сад и, минуя бесконечные тени провидцев, бросился к берегу Красного озера. Дождь из лепестков, подсвеченных заревом востока, вдруг превратился в летний ливень, а потом запахло яблоками и хурмой. День прошел за минуту, и вместе с вечером на храм опустилась осень. В мареве заката полыхали клены и черемуха, где-то взрывали фейерверки в честь праздника урожая. Потом огненные сумерки сменились ночью. Листья опали, в саду зажглись фонари, а на небе осело звездное крошево – остатки съеденного кем-то солнца. Кайоши наконец добежал до озера. Оно было все таким же огромным и мертвым. Ветер перекатывал темную воду. Скелеты деревьев, как толпа нищих старух, гляделись в отражение и плакали остатками листьев. Провидец заметил вдалеке, на мостках для медитаций, чей-то силуэт. Это снова был маленький Кайоши. К нему, сняв деревянные башмаки, на цыпочках приближались трое детей. Провидец помнил этот день. Тогда его, ничего не подозревавшего, столкнули в ледяную воду. Так и случилось. Маленький Кайоши упал в озеро и забарахтался в нем, опускаясь на дно под тяжестью плотных одежд. Он ухватился за край мостков, но не смог подтянуться, и никто не помог. Дети просто убежали, но вскоре с холма спустилась лавина слуг и бросилась к мальчику, гремя фонарями. – Скорее в дом! – скомандовал Цу-Дхо. – Маэда, принеси горячей воды! Зовите всех докторов, живо! – Интересно, я это предвидел? – задумчиво проговорил Кайоши. – Не помню… Может, я нарочно дал им себя столкнуть. Он замер у воды и заглянул в свое отражение. Ветер колыхал тонкие многослойные ткани, и казалось, что вместо шелка трепещут лепестки фиолетовой розы, окаймленные золотым песком. – Если я вижу все глазами прималя, то почему здесь только мое прошлое? – сказал Кайоши самому себе. – Почему это не сон о Сетерре? И как давно я сплю? Он посмотрел на храм и увидел, как вереница огоньков поднимается по главной дороге. – Что я делал, прежде чем уснул? Озеро вдруг отодвинулось, уменьшилось во много раз, а деревья подступили ближе. Из темноты сада появился Осита с фонарем, а вслед за ним вышел красивый молодой человек. – Принц Нико, – понял Кайоши, и его тут же ударило еще одной догадкой. – Это не сон! Это мое подсознание. Я говорил с принцем Нико, а потом… Потом я уснул… Озеро теперь выглядело иначе, но на нем опять появились мостки. – Что ты хочешь сказать мне? – сказал провидец, обращаясь к подсознанию. – На что ты намекаешь? Снова и снова маленького Кайоши толкали в воду. – Вы этого не помните! – испуганно сказал Нико голосом Цу-Дхо. – Вы не помните. Вам было всего шесть лет. Вы гуляли по мосткам над озером, и вас кто-то столкнул в воду. Кто-то из детей позавидовал вам и столкнул в воду. В ледяную воду. Зимой. У вас была лихорадка, Кайоши. Вы заболели. Сильно заболели. Вы умирали у меня на руках. Мы обложили вас льдом, но жар уже не спадал. Мы приготовились к худшему и тогда… Вы вдруг проснулись и сели, а потом начали смеяться. Я коснулся вашего лба, и он был прохладный. Вы сказали, что Змей наконец-то вышел из клетки. Что теперь вы сын Черного Дракона. И что вы убьете Ли-Холя. Вы так и сказали, Кайоши! Вы заявили, что убьете нашего императора! – Червь! – с ужасом понял Кайоши. – Когда я потерял сознание, мной овладел Червь! Значит, поэтому я не могу проснуться! – Но у тебя больше власти над твоим телом, – сказал Нико. – Разве нет? В лицо ударил запах воска и дыма. Кайоши почувствовал тепло на левой щеке, услышал треск пламени и чьи-то всхлипы. Он открыл глаза и увидел забившегося в угол Оситу, всего в соплях и слезах. – Что случилось? – Каёси-танада-а! – пискнул зареванный слуга и, приглядевшись, подался чуть вперед. – Вы уже не совсем сумасшедший, да? Черный Дракон ушел? – Что здесь произошло, Осита? – Вы разговаривали с кудрявым господином, а потом уснули! – выдавил слуга. – А-а потом проснулись среди ночи и как давай головой крутить и глазищами лупать! Луп-луп! Луп-луп! Как бешеная сова! А потом остроухов позвали и страшным таким голосом говорите: «Убе-е-ейте этого Нико! Убе-е-ейте его!» Он, бедный, еле ноги унес! От этих слов сердце Кайоши словно превратилось в чугунный колокол, и мысли без конца ударяли в него, разнося гул по всему телу. – Где сейчас господин Нико?! – Откуда я знаю! – всхлипнул Осита и снова забился в угол. – Он в сад убежал. К-Каёси-танада, вы точно уже не сумасшедший? Можно, я пока уйду, а? Мне страшно. – Позови кого-нибудь из остроухов, живо! – Вы что, еще и слепой теперь? – возмутился мальчишка, сморкаясь в рукав. – Вон же один стоит возле двери, а второй за спиной у вас! Там еще двое снаружи. И правда. Наемники вели себя так тихо, что Кайоши не сразу их заметил. Он не стал больше расспрашивать Оситу и отдал остроухам новый приказ: отыскать Нико и привести обратно в целости и сохранности. Наемников ничуть не смутило непостоянство господина. Двое тут же покинули комнату и побежали в сад, на ходу передавая слова Кайоши остальным. – Там еще пришел какой-то страшный одноглазый мужик с кулем! – сообщил Осита немного погодя. – А у него в куле мальчик. Безногий! Они в другой комнате спят. Черный Дракон пока решил их не убивать. Просто усыпить велел. Каёси-танада, я от страха умру, если он опять вернется! Зачем вы его выпустили? Сегодня даже не чернодень! Провидец не ответил. Он с трудом сохранял спокойствие в эти минуты. Происходящее выглядело так, словно легенда о Богах воплотилась в человеке и Змей решил уничтожить через Кайоши весь людской род. Не дать ему спастись в день затмения, убив Нико. ТАКАЛАМ ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК В воздухе со вчерашнего дня висит пыльный смог, и даже утренний дождь не избавил нас от этой неприятности. Мы сидим в тени дерева, ветви которого касаются моей макушки, и молчим. Карима лущит фасоль, а я слушаю, как семена ударяются о дно и стенки жестяного таза. Они кажутся почти живыми. Выпрыгивают из ложа и разлетаются в разные стороны, иногда мимо посудины, как неосторожные слова, которые стоило оставить при себе. Я предлагал помощь, но Карима обиделась на меня и велела вести записи. Не понимаю, почему ее так расстраивает мое желание быть полезным. Пожалуй, это особенность всех безногих. Они с трепетом относятся к той работе, которую могут выполнять, и стараются делать ее сами. Наверное, своим предложением я как бы намекнул Кариме: «Ты ведь калека. Вдруг ты и это неспособна довести до ума». И вот почему я смотрю сейчас на фасолины под сосредоточенным взглядом Каримы и ругаю себя за слова, пролетевшие мимо сосуда молчания и упавшие в разговор. Я совсем не это имел в виду. Я лишь хотел позаботиться о ней. А может, Карима сердится на другое. Вчера я опять поднял вопрос о том, что хочу остаться здесь, с ней, и она жестоко отказала мне. Я не понимаю, в чем дело, ведь я ей тоже нравлюсь. Карима говорит, что «не хочет вставать на пути моей задумки, ибо нельзя прерывать нечто столь грандиозное». Притом она не знает, чем так важна моя цель разгадать тайну затмений и к чему это приведет, и оттого ее слова кажутся обидной отговоркой, хотя я и не вижу в них неправды. Я считаю, что достаточно побродил по свету и повзрослел, дабы скинуть с себя глупые мечты мальчишки о великих открытиях и грандиозных планах. Мне двадцать два года, я молод, полон сил. Я нашел девушку всей моей жизни и страну, в которой наше с ней счастье возможно. Так почему Карима гонит меня в новые странствия? Неужели она не верит в то, что я смогу позаботиться о семье? Что стоит ее предчувствие против моей любви? Конечно, талант Каримы сильнее моего, но мне кажется, это не он говорит ее устами, а Цель и боязнь стать мне обузой. Я никак не могу объяснить ей, какую радость обрету, став ее мужем. Даже не будь у меня образования, я бы нашел способ выкупить ее долг порченой, чтобы она смогла уехать отсюда, стать моей женой и отныне работать на себя, а не на короля. Я бы усердно трудился на рудниках не покладая рук, до семи потов, до онемелых пальцев. Каменщик Хадим, следуя этой дорогой, недавно освободил себя, супругу и троих ребятишек. Больше его семья не гнет спины на королевских полях, а сам он не горбатится на добыче чужого золота. Теперь у Хадима будет своя небольшая ферма на окраине, он получит бумагу свободного человека, сможет платить налоги и продавать урожай, не боясь, что покупатели станут брезгливо показывать пальцами на его шрамы. Судмир очень развитое королевство, но Карима будто не видит этого. Она живет так, словно мы находимся в Соаху, где порченые попадают на рудники во младенчестве и там же умирают. Карима чувствует себя рабыней своего тела, должно быть, поэтому она считает, что человеческие радости не для нее, и готова жить вот так, луща фасоль для чужих столов и день за днем плетя корзины. Она никогда не копила заработанные деньги, а все раздавала в другие семьи, чтобы те поскорее откупились. Порченые всегда отказывались, ибо так уж они устроены. Тогда Карима заставляла их голосом, и это самое страшное. Это означает, что она считает такую жизнь справедливой для себя, иначе не смогла бы пойти против совести. И она верит, будто наша любовь стоит меньше глупого путешествия во имя невозможной разгадки неизвестно чего. – Недавно я видела сон, – говорит Карима, не глядя на меня. Я весь цепенею от неожиданности и готов ловить каждое слово. Если она решила рассказать, значит, это что-нибудь важное. Обычно Карима подолгу обдумывает увиденное и делится со мной, только будучи уверенной. Она заправляет под платок смольную курчавую прядь и чешет шею, тонкую, как у ребенка, искусанную мошкарьем, потную и липкую от висящей в воздухе пыли. Самую прекрасную шею на свете с двумя родинками. Я так увлекаюсь любованием, что едва не пропускаю начало монолога. – Я видела то, какой Сетерра была раньше. Многомного лет назад, – начинает Карима напевно и величаво, как древняя сказительница. – Еще до того, как на ней появились люди. И тогда многое было иначе. Я смотрела с большой высоты, как будто была птицей, летящей над материками и океанами. И ты знаешь, раньше на Сетерре было гораздо больше пустынь и меньше рек. И на всем экваторе было жарко. Даже на Валааре! Раньше там росли тропические леса. И в Чаине было жарко, как сейчас в Соаху, а Руссива была наполовину иссохшей. Я все это видела и точно знала, что это правда. Сетерра сильно изменилась. – Разумеется, – подтверждаю я, немного огорченный сном Каримы. Мне кажется, в нем нет ничего особенного. – Со временем все меняется. Просто холодные течения пришли с полюсов и изменили климат в некоторых местах, а подземные воды вышли на поверхность, образовав реки. Я слышал это не от тебя одной. Материки находят друг на друга, сморщиваясь в горы. Вулканы извергаются и остывают. Все кругом подвержено изменениям. Карима мельком глядит на меня. Ее оранжевые, словно апельсиновая кожура, глаза кажутся мне горящими факелами. Из-за них Карима редко смотрит на людей. Она говорит, что необычные цвета получаются от смешения генов. Это называется мутацией. Еще иногда порченые рождаются с седыми волосами, но с ней такого не случилось. Чаще всего странно выглядят те, в ком велика концентрация таланта прималя, или те, кто одновременно колдун и носитель Цели. Это лишний раз подтверждает мои крохотные способности и, по правде, даже расстраивает меня. Я-то совсем обычный. – Нет, ты не понимаешь, – взволнованно говорит Карима. – Эти изменения были очень странными и слишком быстрыми. Невозможно быстрыми! Они не могли произойти просто потому, что так устроена природа. Реки прошли по пустыням Намула, и материк стал болотом, а вулканы потухли. Холодные течения Северного океана изменили курс и стали доходить аж до Валаара, где раньше были тропики. Жаркий Твадор до того остыл, что теперь там случается снег, а в северной части Террая появились горы, которых не могло там быть! Для этого литосферные плиты должны были поднырнуть одна под другую, но там сплошная плита и никогда не было выбросов магмы для вулканических конусов! Тут Карима снова смотрит на меня и замолкает, поняв, что я чувствую себя полным дураком. Половина слов, которые она использует, когда забывается, кажется мне непонятной белибердой, и редко какие Карима может объяснить. Она говорит, что знания сами собой всплывают в памяти или же приходят во снах. Я тоже прималь, но ко мне пока, увы, ничего не приходило. Я все время думаю о силе Каримы. О том, что она раскрыла Цель до конца и может управлять кем угодно. Пожалуй, на ее месте я бы давно перевернул мир, поставив порченых во главу стола. Я бы сверг короля или заставил его издать такие законы, которые поменяли бы уклад нашей жизни. Я бы не поленился убедить всех людей. Всех и каждого. Научил бы их любить друг друга, принимать благие чувства и сеять добро. Я создал бы прекрасную страну, где у всех все хорошо, а потом перекинул это на весь мир. А Карима говорит, что я болван, тиран и максималист, вот поэтому мне и не дана такая сила. Люди должны осознавать свои поступки и принимать решения сами, а не под приказами, и никто не имеет права управлять судьбой другого. Общество, о котором я мечтаю, – всего лишь плод моего эгоизма, если я создам его насильно. Оно имеет право на существование, только если дойдет до этого естественным путем, через призму преображения самих людей. – А если ты сделаешь их такими насильно, в твоем мире будет не больше смысла, чем в этих вылущенных стручках, – говорит Карима. – Мы должны быть хорошим примером. Но не рычагом власти и не абсолютом, который диктует всем свою волю. Мы здесь не для этого. И мы не высшая раса, как ты думаешь, высоко задирая голову и разделяя людей на хороших и плохих. Мы – просто подсказки для тех, кто должен принять решение. Кто бы знал, как меня раздражает ее пацифизм. И кто бы знал, как я люблю ее за него. Иногда мне кажется, мы оба неправы и правда спрятана где-то между нами, в переплетении наших слов. Возможно, моральное насилие – в самом деле плохой выход. Но прогресс не начнется сам по себе, и сидеть сложа руки неправильно. Если рыба гниет с головы, то почему бы ей не начать возрождаться с этой самой головы? Что, если бы правители рассуждали иначе и в конце концов изменили весь мир? Но если не влиять на них даром Каримы, единственный выход, который я вижу, – воспитание. Я представляю, как однажды заявлюсь к какому-нибудь государю и скажу: «А не хотите ли вы, уважаемый, чтобы я вырастил вашего малыша достойным правителем?» И меня прорывает на такой смех, что Карима тоже начинает смеяться, хотя и не знает причины.