Мартин погрузился в глубокий гипноз, в области, где внутренний критик почти не имеет власти и где представления о времени и логике подергиваются туманом. Эрик знал, что на пути реальных воспоминаний могут встать сновидения, что в воспоминания могут пробиться фрагменты прежних психозов, но все-таки считал, что к цели их приведет только глубокий гипноз. — Одиннадцать, десять, девять… Эрик понятия не имел, как проходили похороны в реальности. Он рассчитывал сотворить собственную церемонию, с панихидой и погребением. — Шесть, пять, четыре… перед вами кладбище. В этом умиротворенном месте люди прощаются с теми, кого больше нет в живых. Три, два, один, ноль… и вот вы там, Мартин. Вы потеряли семью, вам очень грустно, но вы понимаете, что несчастья случаются безо всяких причин… Ваших родителей уже предали земле, и теперь вы пришли на кладбище, чтобы проститься с обоими братьями. — Не понимаю… — Вы направляетесь к группе людей в черном. — Пошел снег, — прошептал Мартин. — Снег на земле, голые ветки деревьев… люди отходят, вы приближаетесь к свежей могиле. Видите ее? — На этом месте еловые лапы, — пробормотал Мартин. — Рядом с ямой два маленьких гроба с открытыми крышками… вы видите своих братьев. Оба они мертвы. Это очень, очень грустно, но не страшно… вы смотрите на них, на их знакомые лица, и прощаетесь с ними навсегда. Мартин встал на цыпочки и всмотрелся в обоих мальчиков, лежавших в гробах. Сине-серые губы, закрытые глаза, аккуратно причесанные волосы. Эрик увидел, как из глаз Мартина потекли слезы. — Священник закрывает гробы, и их опускают в землю, а священник говорит, что ваши братья обрели покой. Мартин смотрел на мрачное небо. Белое, как лед на озере. Над землей взлетали снежинки, как когда трясешь стеклянный шар. Снежинки вились возле брюк и пальто пастора и поднимались выше, к цилиндру. Мартин шагнул вперед. Гробы братьев стояли на дне могилы. Наконец-то они обрели покой в освященной земле. Долговязый священник снял шляпу и вынул из нее кукольную голову, вырезанную из большой картофелины. — Прах ты и в прах возвратишься, — проговорил Эрик. Священник продемонстрировал безволосую головку, изображая, будто это она выговаривает слова из Первой книги Моисеевой. Мартин не мог оторвать взгляд от вырезанной из картофелины, раскрашенной рожицы. Широкий красный нос, редкие зубы, брови тонкими насечками. — Двое мужчин берут лопаты и начинают засыпать гробы землей. Вы спокойно стоите на краю могилы. Наконец она засыпана и выровнена. Мартин лежал совершенно неподвижно. Живот не поднимался в такт дыханию, даже пальцы замерли. — Мартин, мы переходим ко второй части гипноза. Ничто больше не стоит на пути у ваших воспоминаний. Ваши братья умерли, их похоронили, и они не смогут наказать вас за то, что вы заговорили. Сейчас я начну обратный отсчет. Когда я досчитаю до нуля, вы окажетесь на детской площадке… Десять, девять… сейчас на глазах у вас произойдет убийство, но вы не испугаетесь… восемь, семь… мальчики больше не имеют над вами никакой силы… шесть, пять… вы подробно опишете Цезаря, фотовспышка даст вам такую возможность… четыре, три… вокруг темно, дождь стучит по зонтику, вы приближаетесь к детской площадке… два, один, ноль… 87 Солнечный свет отражался от серебристого радиоприемника, и на щеке Йоны, покрытой светлой щетиной, дрожал солнечный зайчик. Йона читал быстро, сосредоточенно. Сейчас он уже просматривал список источников в самом конце «Отражения». Юхан Йонсон уехал на станцию «Королевский сад». Если он добудет запись с камер, полиция наконец-то сможет установить личность Цезаря. Йона закончил читать и провел ладонью по титульному листу. Густав Шееле использовал своего пациента, чтобы доказать: диссоциативное расстройство идентичности существует. Так же, как возможность излечить это расстройство. Ни реальная личность Цезаря, ни место, где он жил, нигде не упоминались. И все же предварительное расследование под руководством Йоны приближалось к концу. Очень скоро последние элементы головоломки лягут на место. И пусть изложенные в исследовании методы и теории устарели. Йона начал понимать душевное устройство Цезаря, его страдания и внутреннюю борьбу. И это давало Йоне возможность предугадать действия Цезаря. Йона вернулся мыслями к последней главе, в которой Шееле делал выводы: Цезарь подвергся двойной травме, расколовшей его личность надвое. Серьезная травма, имевшая место до восьмилетнего возраста — до того как полностью сформируется кора головного мозга, — повлияла на работу центральной нервной системы. Семи лет от роду Цезарь прошел через что-то настолько страшное, что его мозгу пришлось искать собственный способ хранить информацию и работать с ней. Вторая травма произошла, когда Цезарю было около девятнадцати. Его будущая жена повесилась в спальне. Мозг Цезаря уже после первой травмы нашел альтернативный способ справляться с тяжелыми переживаниями. Теперь метод сформировался окончательно: разделить себя на двух совершенно разных людей. Один человек, склонный к насилию, воспроизводил свои травмы и жил в окружавшей их тьме. Второй вел нормальную жизнь. В наше время один человек, оказавшись где-нибудь в горячей точке, может сделаться палачом или жертвой; другой же способен посвятить свою жизнь помощи людям, стать священником или психиатром. В заключительной главе Густав Шееле возвращался к тому, что Цезарь, обращаясь за помощью, пребывал в состоянии внутреннего хаоса. Через два года терапии его состояние стабилизировалось. Он все еще стоял по ночам в камере, раскинув руки, как распятый Христос, однако две личности, жившие в нем, уже готовы были взглянуть друг другу в зеркальные глаза. Но старый стационар закрыли, и лечение прервалось. Густав Шееле писал, что ему, чтобы проработать травму Цезаря, понадобилось бы много лет. Он полагал, что множество личностей способны слиться в единое целое, все они будут знать друг друга, и никаких тайн не останется. Йона откинулся на спинку заскрипевшего стула и помассировал шею. За окном двое малышей тащили по тротуару резиновую лодку. Он в последний раз перечитал заключительные фразы исследования. Единственный способ излечить психическую травму — это вернуться к ней и понять: произошедшее вписано в историю твоей жизни. Это касается каждого из нас: до тех пор пока мы не найдем в себе сил взглянуть на свои отражения в наших же воспоминаниях, мы не сможем оплакать случившееся и жить дальше. Возможно, мои слова прозвучат парадоксом, но, чем упорнее мы пытаемся игнорировать болезненные переживания, тем большую власть над нами они обретают. Йона подумал, что Цезарь в этом исследовании — человек, который на перекрестке пошел в две стороны одновременно. По одной дороге пошел серийный убийца, по другой — обычный человек. Вероятно, убийца узнал свое отражение, но не наоборот, потому что знание о том, что ты серийный убийца, несовместимо с обычной человеческой жизнью. Йона допил кофе и уже мыл чашку, когда вошла Анита. — Оставьте, — сказала она. — Спасибо. — Ну как, дочитали о папиных злоупотреблениях? — Время было другое. Но он явно старался помочь Цезарю. — Спасибо, что сказали эти слова… потому что большинство замечает только искусственно созданные воспоминания, стерилизацию, принуждение, изоляцию… Йона повернул зажужжавший телефон экраном к себе. Юхан Йонсон отправил ему заархивированный файл. — Простите, мне нужно посмотреть сообщение, — извинился Йона и снова сел. — Конечно, — кивнула Анита. Йона уже смотрел в телефон. Комиссар вдруг побледнел и встал так резко, что стул отъехал к стене. Не говоря ни слова, Йона бросился в прихожую. — Что такое? — Анита пошла за ним. Она услышала, как Йона взволнованно повторил адрес — Карлавеген, одиннадцать — и сказал: «Срочно туда, не теряйте ни минуты». Перевернув подставку для зонтиков и не закрыв за собой дверь, комиссар побежал к машине.