В этой части сада пахло прелыми листьями – главный запах осени, вступающей в свои права. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как опознал ее, – ровно и спокойно сказал Ян. Он до последнего не признавался даже самому себе, что едет сюда именно за этим. Теперь вот пришлось – он должен был привлечь внимание отца. Он и сам не знал, зачем это ему нужно. Когда он просил о беседе Павла, он еще верил, что Александра может быть жива, вот в чем истинный смысл оставленных ему посланий. Теперь уже нет. Цель могла быть лишь одна: сделать больно самому себе, чтобы болью заглушить все остальное. Отец не отреагировал, но Ян и не надеялся, что это будет так просто. – Ты никогда никому не рассказывал, как именно это было, – продолжил он. – Мне так точно нет. Возможно, ты рассказал бы Пашке, если бы он попросил тебя. Но ему и так хватило сюжетов для ночных кошмаров, это я уже понял! Ему было не так важно знать это. Для него Александра была просто сестрой. Для меня она была чем-то большим. Михаил все так же смотрел вперед, не моргая. Там, куда он смотрел, ничего не было. – Ты хотя бы помнишь Александру? Ее имя что-то значит для тебя? Ты не имеешь права забывать. Только не ее! Себя забывай сколько угодно, свои эти подвиги, все равно тебе напомнят. Но ее – никогда! И то, что ты сделал. Это остальные думали, что у вас просто какое-то там противостояние, битва характеров. Я все знал. Я помню ее слезы – и свою беспомощность. Я знал, что до добра это не доведет, я надеялся, что ты остановишься… А ты отнял ее у меня. Ты хоть понимаешь это? То, что произошло, нельзя назвать несчастным случаем. Это твоя вина. Раз уж у тебя такой должок передо мной, тебе не кажется, что я имею право на компенсацию? Я должен знать все! Михаил наконец повернулся к нему и уставился на младшего сына, но даже сейчас невозможно было понять, насколько он адекватен. Ян не первый раз отмечал, какие жуткие у их семейства глаза – и как окружающие выносят это постоянно? Белесые, словно затянутые первым осенним льдом… Эти глаза унаследовали трое из четырех детей Михаила Эйлера. Павел остался не у дел, всегда делал вид, что его это не беспокоит, – и всегда врал. – Почему ты не сказал мне, что увидел там? – в который раз спросил Ян. – Почему не позволил узнать? Отец никогда не отвечал ему. А сегодня почему-то ответил. Он наклонился вперед и произнес тихо, четко и равнодушно: – Когда ее нашли, жуки сожрали половину ее лица. Но самым страшным было не это. Самым страшным было то, что они не сожрали все ее лицо. И тогда я мог бы позволить себе не думать, что это она. Но половина осталась – и я видел, что это она. Что ж, старик по-прежнему умел правильно подбирать слова. Ян почувствовал, что ему хочется отшатнуться или хотя бы отвести взгляд. Но вместо этого он и не моргнул, продолжая уверенно смотреть на отца. Он слишком хорошо знал Михаила. Это было испытание. – Не думаю, что с этого все началось, – только и сказал Ян. Михаил откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. Стало чуть легче. – Нет, не с этого. Все началось, когда она была совсем одна, а мы были на другой стороне океана. Ее сначала приняли за манекен. Она была белой и сломанной, лежала в грязи. Там редко кто ездит. Это не значит, что ее выкинули, а потом нашла первая попавшаяся машина. Многие просто не смотрят, что там лежит в грязи, и она лежала много дней, под дождем. Пока мы верили, что она все еще жива и это скоро закончится. Ян знал, что ему нужно просто слушать и ничего не представлять, а не представлять не получалось. В работе следователя умение легко воспроизводить образы из слов помогало, а сейчас играло против него. Но Ян точно знал, что выдержит это. – Когда ее наконец нашли, они не знали, кто это. Нет одежды – нет документов. Но она была достаточно похожа на человека, чтобы ее лицо сравнили с базой данных пропавших без вести. Я настоял, чтобы она была во всех таких базах. Я не думал, что ее найдут мертвой… Думал, что будут опознавать, когда поймают с каким-нибудь мужиком в клубе… Но все сложилось вот так. Они опознали ее и вызвали меня. – Они сказали тебе, что с ней случилось? – Они и не могли сказать, не знали. Ее вышвырнули у шоссе – неизвестно кто, неизвестно когда. Свидетелей нет. Нам должно быть за счастье, что труп нашли! У некоторых и трупа нет, нет могилы, нет чувства завершенности. У нее все это было. Разве не чудесно? И снова Ян не знал, насколько отец вменяем, что сейчас происходит в его искаженном болезнью сознании. – Когда я прилетел туда и увидел ее, она лежала на грязном столе в какой-то захудалой пародии на морг. Ее тело разбухло, и она была больше, чем при жизни. В ее волосах была грязь. Ее глаза исчезли – думаю, их выклевали птицы. Когда я наклонился над ее телом, вот отсюда, – Михаил постучал пальцем по переносице у самого уголка глаза, – выползла личинка. Смотри, как интересно… Одно и то же может одновременно быть человеком, которого ты любил, и куском мяса, в котором живут насекомые. – Ты говоришь это, потому что веришь или потому что хочешь, чтобы я попросил тебя прекратить? Не попрошу. Продолжай. Ты сделаешь мне больно, но не слишком. Я тоже мертв. Мои глаза выклевали птицы… – Я сразу увидел, что это она. Каждая часть меня знала, что это она. У меня не было ни единой причины сомневаться, но мне хотелось, и я позволил себе это сомнение. Последовали все эти тесты… Тесты были не нужны. Я просто давал себе время, чтобы признать: да, все так. Моя дочь – это труп в придорожной грязи. Ты хотел, чтобы я позволил тебе увидеть это? – Я не уверен, лучше от этого было бы или хуже. – Она ведь снится тебе? – Михаил испытующе посмотрел на сына. В памяти снова мелькнул залитый солнцем парк и девушка, сидящая на скамейке. – Да… снится. – Смотрит на тебя, наверно… Она смотрит на тебя серебряными глазами. Ты хотел бы, чтобы она смотрела на тебя пустыми черными глазницами? Все так, как должно быть. Он замолчал, да и Яну нечего было сказать. Даже боль сначала нахлынула горячей волной, а потом отступила, оставив после себя лишь изматывающую пустоту. – Я был эгоистичен до последнего, – добавил Михаил. – Я держался за надежду, сколько мог. Но рано или поздно надежду приходится отпустить, и это тоже благо – благо освобождения. Исход известен, можно больше не гадать и не ждать. Она получила вечный покой. В голове словно что-то щелкнуло – наверно, это и называют озарением. Ян ничего подобного не ждал, только не сейчас, и внезапно получил. Он, отвлеченный чудовищными образами, выползающими из рассказа отца, вдруг понял, что ему нужно, чтобы продолжить расследование. Как странно одно дополняет другое… Ян поднялся с лавки и кивнул отцу. – Ясно. Спасибо. Не буду говорить, что тебе следовало рассказать мне раньше. Какая уже разница, на самом деле? Михаил не ответил ему. Он снова пялился в пустоту, как будто только там происходило нечто по-настоящему интересное. Он вряд ли кому-то расскажет про этот визит, вряд ли даже запомнит его. А вот его сиделка вполне может позвонить Нине или Павлу… пускай. Времена, когда возмущение старших имело для Яна хоть какое-то значение, давно прошли. Обратно в Москву он гнал на скорости, которой, по-хорошему, ему следовало бы избегать. Это не было прихотью или развлечением, ему нужно было успеть. С каждым человеком нужно говорить в определенное время, особенно если хочешь от него чего-то добиться. Если нужно одолжение по работе – не вторгайся в личное пространство. Если нужно личное одолжение – выбери момент, когда он сыт, расслаблен и всем доволен. Он будет милостив к миру – и милостив к тебе. Поэтому Яну нужно было перехватить Григория Давыдова до конца рабочего дня. Он не знал, где живет Давыдов-младший. Мог бы выяснить, это не сложно, однако счел лишним. Ему нужно было, чтобы собеседник остался собран и серьезен, а не тонул в сентиментальных воспоминаниях. Ему повезло: он перехватил Григория у самого выхода из офисного здания. – Нам нужно поговорить, – объявил Ян. – Почему вы здесь? – удивился Давыдов. – Нам сегодня сообщили, что дело закрыто. – Вот поэтому я и приехал: оно не должно быть закрыто. – Простите, но я не понимаю… Какое отношение это имеет ко мне? Вы же из полиции! – Да. А вы – сын человека, который на полицию давит. Григорий окинул его тяжелым, почти неприязненным взглядом. Да и понятно, почему! Но Ян не собирался отступать, и Давыдову пришлось сдаться. Они вернулись в здание, уже наполовину опустевшее, и заняли одну из комнат переговоров. Давыдов выглядел гораздо лучше, чем в загородном домике в день их первой встречи. Смерть сестры его здорово подкосила, но у него было время, чтобы прийти в себя. Это не значит, что ему уже не больно – пройдет много лет, прежде чем тот проклятый день его отпустит. Однако Яну это было даже на руку. Он выбрал Григория Давыдова не только потому, что тот мог повлиять на отца. У них было нечто общее – они оба были братьями, а потом перестали, так и не сумев защитить ту, которая всегда им доверяла… – Давай на ты, – предложил Давыдов. – Без проблем. – Значит, ты считаешь, что Антон Мотылев не убивал мою сестру? – Думаю, она стала сопутствующей жертвой, как и сам Мотылев. И оба они не имели отношения к истинной цели убийцы – цели вполне практичной и объяснимой. Григорий был поражен, это чувствовалось, однако он оказался достаточно умен, чтобы воздержаться от криков вроде «Да не может такого быть!» Это лишь доказывало, что Ян в нем не ошибся. – Если она – сопутствующая жертва, то кто же тогда основная? Елена Чайкина? Так ведь и говорили? – Это может быть Елена Чайкина, но мотивом выступало не фанатичное желание отомстить ей непонятно за что. Как я уже сказал, человек, совершивший это, вменяем. Он приложил немало усилий, чтобы все организовать, и убил шестерых. Для того, чтобы пойти на такое, нужен очень серьезный мотив. – Ты забываешь, что я был там, – тихо сказал Григорий. – Я видел… это. И я должен поверить, что это совершил не полный псих? Жаль, что придется проводить его через такое снова. Но если сходство между ними и правда есть, он выдержит. Ему даже будет проще потом, если сейчас придется выдержать побольше – и реально что-то сделать для Лизы. Надо только правильно подтолкнуть его к нужному решению. Раздумывая, как объяснить это, Ян бросил взгляд на приоткрытое окно. По подоконнику ползала муха, маленькая и уже по-осеннему сонная. Объяснение появилось само собой. – Он хотел, чтобы все выглядело, как поступок полного психа – чтобы мы психа и искали. Это как с насекомыми: одно притворяется другим. Безобидное насекомое притворяется хищником, чтобы его не трогали. Хищник притворяется безобидным, чтобы его не боялись, не замечали. Пауки это особенно любят: притворятся чем угодно. Добычи мало, жрать хочется. Знаешь, есть такой зеркальный паук… И вот тот, кого мы ищем, – он как зеркальный паук. Он сделал все, чтобы мы считали его маньяком. Он отразил действия маньяка, и мы клюнули. Потом он подсунул нам предполагаемого маньяка – и круг замкнулся, расследование завершено, угрозы больше нет. – Но ты считаешь, что этот зеркальный паук преследовал совершенно иную цель? – Именно. – Какую? – Я пока не знаю. – Но хоть предположения есть? – Есть, – кивнул Ян. – Но пока только призрачные, очень условные. Если расследование закончится сейчас, они ни к чему не приведут. – Ну а от меня-то ты чего хочешь?