— Взаимно, — говорит Стэнли. — Чарли сочиняет рекламные тексты, — говорит Клаудио. — Он рекламщик. — Вы заметили, как много ваших соседей обзавелось мебелью от фирмы «Герман Миллер»? — произносит Чарли, пародируя голос радиодиктора. — В Детройте это ни для кого не секрет: пример «Эдсела» оказался заразительным! Стэнли приседает на корточки перед скамьей и смотрит в лицо Чарли, зрачки которого мечутся в глазницах, как июньские светлячки. — Эй, Чарли, что ты там пьешь? — спрашивает Стэнли. — Бу-ба бу-бу ба-бу бу-бу! — напевает Чарли, слегка брызгая слюной на Стэнли при каждом «б». — Лимон и соль в мартини? Карамба! Однако Стэнли улавливает в его дыхании запах джина: в пакете бутылка «Сиграмса». Он мрачно смотрит на Клаудио, который не отводит глаза, но те кажутся остекленевшими, а что скрывается за этим стеклом, понять невозможно. — Может, переместимся к воде? — предлагает Стэнли. — Что скажешь, Чарли? — Чарли пригласил меня в свою берлогу, — говорит Клаудио. — Куда? — И тебя я тоже приглашаю, — говорит Чарли. — Двое — это хорошо, а трое — еще лучше. Чем больше компания, тем веселее. Согласен? — Нет, — говорит Стэнли. — Давай лучше спустимся к воде. Вода сейчас такая приятная, Чарли. Она освежает. Тебя это взбодрит. — Это хорошо, очень хорошо, — говорит Чарли. — Отличная мысль. Я люблю воду. Я люблю нырнуть в нее и… Он поворачивается к Клаудио: — Как тебе эта идея, друг мой? Ты не против? Хосе? Нет, извини! Э-э… твое имя? Кассиус? Мой тощенький голодный друг. Нет? Клавдиус? К-к-клавдиус? Нет, погоди… сейчас вспомню, сейчас… Насаживай приманку на крючок, и эта рыбка клюнет. Самое время идти к воде. Чтоб мою книгу утопить на дне морской пучины, куда еще не опускался лот. Стэнли берет его за правую руку и тянет на себя. Это похоже на вытягивание растаявшей ириски: вроде бы дело продвигается, но Чарли при этом остается на скамье и еще успевает сцапать свою бутылку. Клаудио подхватывает его под левую руку, и наконец он поднимается на ноги. Они ведут Чарли через променад, навстречу рокочущим звукам прибоя. Их руки смыкаются на его талии. Они не смотрят друг на друга. Теперь, будучи так близко, Стэнли может определить, что Чарли — пьянчуга со стажем, далеко скатившийся по наклонной: его тело под одеждой иссохло, как костяк огородного пугала, пряди светлых волос сухие и ломкие. Много с такого не возьмешь, разве что карманную мелочь. Зря он в это ввязался, овчинка явно не стоит выделки. После нескольких шагов по песку, уже на краю освещенного фонарями пространства, Чарли начинает упираться. — Ты в порядке, старина? — спрашивает Стэнли. — Не хочу в воду, — ноет Чарли. — Я еще не готов. — Ты о чем? — Я сказал… Ноги Чарли зарываются в песок, он распрямляет сипу и принимает подобие строевой стойки «вольно». Речь его становится внятной, а произношение — чистым и правильным, как у бостонского «брамина». — Я сказал, что еще не готов войти в воду. Если вы не возражаете. Свободная рука Стэнли перемещается за спину, пальцы смыкаются на плетеной рукоятке. Но когда он снимает другую руку с талии Чарли, тот падает ничком, увлекая за собой Клаудио. Оба оказываются на песке еще до того, как Стэнли вытаскивает кистень из-за ремня. В нос ему ударяет запах алкоголя и можжевельника, снизу доносится мягкое бульканье вытекающей из бутылки жидкости. Смех Чарли звучит глухо, большей частью уходя в песок. Оглянувшись по сторонам, Стэнли перекладывает кистень в боковой карман. — Давай не будем шуметь, Чарли, — говорит он. — Хорошо? Клаудио переворачивает Чарли на спину. — Тихо! — говорит Чарли, выплевывая песок и похлопывая Клаудио по щеке. — Ш-ш-ш-ш! Молчание — это лучший глашатай радости, не правда ли, Тадзио? Говори тише, если речь идет о любви. Стэнли опускается на колени рядом с Чарли и ощупывает карманы его брюк в поисках бумажника. Небо уже почернело, за исключением синеватой полосы на горизонте. На этом фоне к северу от них причудливыми силуэтами вырисовываются недостроенные аттракционы на пирсе. В процессе обыска Стэнли отвлекает Чарли разговорами. — Ну и каково это — быть рекламщиком? — интересуется он. — Нет, нет, нет, нет, — говорит Чарли. — Я не рекламщик, я атман. Я душа, дух, абсолют. Так же как и ты. И как он. Как все мы. Понимаешь? — Так ты не сочиняешь рекламу? — Больше нет. Давно забросил это дело. — Тогда чем ты занимаешься, Чарли? Кроме пьянства, разумеется? — Я поэт, — говорит Чарли. Стэнли вынимает руку из его кармана и рассеянным движением разглаживает смятую материю. Где-то южнее два долгих гудка оповещают о надвигающемся тумане. Полная желтая луна повисла над городом; Стэнли смотрит на ее отражение, рассеянное бликами по океанским волнам. «Ну конечно же, — думает он. — Конечно же, именно так все и должно было произойти». — Чарли, — говорит он, — скажи мне, ты, случайно, не знаешь такого Эдриана Уэллса? 20 Кавалькада байкеров заворачивает с набережной на Брукс-авеню, когда к этому перекрестку с другой стороны приближаются Стэнли и Клаудио. Девчонки в бриджах и юбках клеш затыкают пальцами уши и широко открывают рты, пока лучи фар описывают дугу на стенах зданий, а выхлопы форсированных двигателей вносят ощутимые коррективы в состав окружающей атмосферы. Перед винным магазином на Бриз-авеню припаркованы два «харлея»; их трубки и диски, хромированные и отполированные до зеркальности, практически невидимы в полутьме и демаскируются лишь искривленными отражениями проходящих мимо людей. Впрочем, Стэнли уделяет крутым байкам лишь один мимолетный взгляд. — Ну что, убедился? — говорит Клаудио. — Я великий сыщик. — Не великий, а просто удачливый, — говорит Стэнли. — Ты случайно подцепил пьянчугу, который пригодился мне, но он оказался не тем, кого искал ты. У этого при себе не было ни цента. — Выходит, это ты у нас счастливчик? А все потому, что тебе посчастливилось иметь напарником такого великого и удачливого сыщика. — Только не говори мне об удаче, — ворчит Стэнли. Они перемещаются на север вдоль берега, и через несколько кварталов Стэнли видит пару знакомых лиц, возникающих в дверях игорного павильона: это вожак «псов», с которым они сталкивались пару недель назад, и его подручный, прыщавый блондин. Оба кавалера при дамах — грудастой остроносой девице у босса и мексиканке-полукровке у белобрысого — и в данную минуту мало интересуются происходящим вокруг. Стэнли и Клаудио, на секунду замешкавшись, продолжают идти прежним курсом. Вожак замечает их уже на подходе. Стэнли встречается с ним взглядом и, не отводя глаз, делает невозмутимое лицо. Сощурившись, вожак изображает кривую ухмылку и слегка кивает Стэнли — отнюдь не дружелюбно, но и не без респекта, — а затем вновь поворачивается к своей спутнице. Стэнли и Клаудио беспрепятственно проходят мимо них. Луна поднимается выше и сияет ярче, и в ее голубовато-серебристом свете Стэнли различает отдельные аттракционы на пирсе: американские горки, карусель, «ковер-самолет» с нарисованными минаретами и луковичными куполами. Они уже недалеко от цели. Пьяный Чарли дал очень путаные указания, но Стэнли сразу понял, куда идти. Он ранее бывал на Дадли-авеню и сейчас прямиком направляется к этому кафе, которое и возникает за поворотом — ярко освещенное и весьма людное. Они переходят улицу, и Стэнли открывает дверь. Помещение вытянуто в длину, с проходом между двумя рядами восьмиугольных столиков. Выбеленные стены покрыты размашистыми черными надписями вперемежку с абстрактными полотнами: какой-то сумбур из пересекающихся линий, загогулин, брызг и клякс. Дальний угол зала отгорожен неширокой стойкой бара с медной кофеваркой эспрессо, а по ту сторону стойки расположились старая плита, негромко урчащий холодильник и очкарик-бармен в покрытой кофейными пятнами тенниске. Уже знакомая Стэнли компания хипстеров рассредоточена по залу: музыканты сидят ближе к бару, а блондинка пристроилась у стены слева. Она встречает Стэнли пристальным взглядом из-под полуопущенных век. Больше никто не обращает на него внимания. Сигаретный дым спиралями плывет вверх от всех столиков, и молочно-белая мгла под потолком как бы кристаллизуется в матовых шарах ламп. Пятачок рядом с прилавком занимает ударная установка, перед которой лицом к публике стоит молодой человек в джинсах и свитере и, раскрыв блокнот, читает из него вслух. В правой руке он держит карандаш, словно только что закончил писать то, что сейчас озвучивает. — Я вижу священный град твоими глазами, Герман Мелвилл! — вещает он. — Свет новой луны — это твой свет, Герман Мелвилл, и мои шаги попадают в такт твоим слогам. «Должно быть, стихи», — думает Стэнли и тут же сам удивляется: с чего он это взял? Эти фразы мало похожи на язык «Зеркального вора», до сих пор бывшего единственной известной ему поэзией, если не считать нескольких рифмованных строк, которые выкрикивали кидалы на 42-й улице, завлекая падких на звучные цитаты студентов. Тогда почему он так сразу посчитал эту речь именно стихами, а не каким-нибудь хипстерским жаргоном? Парень в свитере продолжает чтение нараспев, с подвывом — поминая Будду и Заратустру, русский спутник и «Дженерал моторс», — но Стэнли уже не прислушивается, вместо этого осматривая зал, который заполнен на три четверти. Новые посетители, не задерживаясь у входа, пробираются на свободные места. Табачный дым застилает глаза Стэнли, и все происходящее в зале видится как сквозь вощеную бумагу. За столом возле ударной установки он замечает пожилого человека в очках с роговой оправой и твидовой кепке; на вид ему лет шестьдесят — вдвое больше, чем любому из присутствующих. Он слушает поэта, время от времени слегка кивая. Справа от него сидит чернобородый лысоватый тип весьма устрашающего обличья. Стул напротив него не занят. Стэнли толкает локтем Клаудио. — Подожди меня здесь, — говорит он. — Я не задержусь. Путь к тому столу заблокирован чтецом, и Стэнли приходится пролезать между ним и большим барабаном. Поэт отрывается от блокнота, замолкает и недоуменно глядит на Стэнли, а потом начинает искать место в тексте, на котором прервался. Стэнли проскальзывает на свободный стул. Бородач встречает его хмурым взглядом, но в остальном никак не реагирует. Стэнли наклоняется через стол к пожилому мужчине. — Извините, мистер… — начинает он шепотом. — Ш-ш-ш… — прерывает его мужчина, поднося палец к губам. — Не сейчас. Между тем поэт снова поймал кураж — теперь он кричит что-то о башнях и пирамидах, о новом Ренессансе, об Атлантиде, встающей из волн Тихого океана. Публика подбадривает его возгласами, но Стэнли это одобрение кажется ненатуральным, как будто отрепетированным. Он нетерпеливо постукивает каблуком по гладкому полу, пока декламация не завершается на высокой ноте, после чего все хипстеры начинают щелкать пальцами, — должно быть, так у них принято вместо аплодисментов. Стэнли снова наклоняется через стол. — Извините, — говорит он. Мужчина исполняет еще несколько смачных щелчков, прежде чем взглянуть на Стэнли, надменно выгибая бровь. — Чем могу вам помочь, молодой человек? — Вы Эдриан Уэллс? Бровь опускается, а лицо его искажает негодующая гримаса. Бородач подавляет смешок, поднимая глаза к потолку. — Мой юный друг, — говорит мужчина, — я Лоуренс Липтон. Он произносит это так, словно Стэнли наверняка слышал это имя и должен отреагировать соответственно. Кто-то нависает над плечом Стэнли: это чтец, желающий вернуть свое место за столиком. Стэнли вежливо улыбается пожилому мужчине. — О’кей, — говорит он. — Но, может быть, вы знаете Эдриана Уэллса? Липтон молча смотрит на него секунду-другую, выказывая нарастающее раздражение, а потом дважды стучит костяшками пальцев по белой пластмассе столешницы и рывком поднимается на ноги.