— Уильямсберг. — Ты еврей? — Да, — говорит Стэнли. — Он самый. — Далековато забрел от родного дома, тебе не кажется? — Думаю, не дальше, чем вы от своего. — Тут ты прав. Что привело тебя в Калифорнию? — Я здесь по работе. — И что за работа? Стэнли напускает на себя серьезность: — Подношу биты «доджерсам». В первый миг Алекс выглядит озадаченным, а затем разражается хохотом. Множество глаз направляется в их сторону. Такое внимание к его персоне вовсе не входит в планы Стэнли. Он замирает, тупо глядя себе под ноги, и так стоит столбом, пока окружающие не возвращаются к своим прежним занятиям. Алекс захлебывается смехом. В конце концов он умолкает и еще какое-то время приходит в себя. — Со мной тут жена, — говорит он. — Ее зовут Лин. Гражданский брак, никаких церемоний. Но это не мешает нам быть супружеской парой. При этом он не указывает Стэнли на свою жену и даже не глядит ее сторону. А та прислонилась к стене рядом со столиком, за которым обмениваются репликами три женщины, игнорируя Лин, словно она невидимка. — На днях мы покидаем этот город, — говорит Алекс. — Едем в Лас-Вегас. Ты бывал там? — Не доводилось. — Лин там устроится танцовщицей. Точнее сказать, стриптизершей. Если что, и по полной обслужит клиента, за отдельную плату. В этом нет ничего постыдного. Каждый из нас может делать не более того, на что способен. Так было всегда. — А что будете делать вы? — Я писатель, — говорит Алекс. — Я намерен писать. В другом конце зала Липтон, размахивая листками, громогласно выдает что-то вроде вступления. Стюарт стоит рядом с ним, уперев руки в боки, закрыв глаза и задрав нос к потолку. За ударными инструментами сидит лохматый белый парень, выбивая легкую дробь на малом барабане и цоколе тарелки. Блондинка поднимается с пола, скользя спиной по стене. Надпись черным над ее головой гласит: «ИСКУССТВО ЭТО ЛЮБОВЬ ЭТО БОГ». Алекс продолжает говорить вполголоса; Стэнли внимательно прислушивается к его словам, хотя и делает вид, что ему это неинтересно. — Нам было трудно добыть средства для этой поездки, — говорит Алекс. — А ты вроде парень ловкий и сообразительный. Думаю, мы можем помочь друг другу. У меня есть связи, которые будут тебе полезны. — А у меня в этих краях нет связей, — говорит Стэнли. — Вам от меня не будет пользы, только зря потратите время. — Ты желанный гость в этом месте, — говорит Алекс. — Здесь приветствуются все, кто способен нестандартно мыслить и действовать. Однако это не твой мир. И никогда им не станет. Точно так же, как твой мир никогда не станет моим. Таких, как ты, называют «проблемной молодежью» — глупое и оскорбительное клеймо, отвергающее бесценный жизненный опыт, когда он не подкреплен документами. И от этого клейма нелегко избавиться. Я не предлагаю тебе мое понимание, да ты в нем и не нуждаешься. Что я предлагаю, так это уважительные партнерские отношения. Уверен, это принесет пользу нам обоим. Последние слова Алекса тонут в звуках туша; он крепко хлопает Стэнли по спине, прощально касается двумя пальцами края невидимой шляпы и начинает перемещаться ближе к оркестру. Барабанщик пробегает палочками по всем своим инструментам, после чего Стюарт — все так же с закрытыми глазами, помахивая блокнотом — начинает декламацию. — Серебро! — кричит он, заполняя голосом весь зал. — Темнота! Эхо! Собери все, что принадлежит тебе, о Святая Дева! И я добавлю к этому мой голос! Кажется, что пространство внутри кафе сжимается, а воздух загустевает; короткие волосы на стриженом затылке Стэнли поднимаются дыбом, словно при встрече с привидением. Стюарт использует простой, почти разговорный язык, но теперь голос его совершенно изменился — стал мелодичным и завораживающим, как у заклинателя или гипнотизера; при этом Стэнли все труднее следить за смыслом сказанного. Ритм его фраз порой совпадает с ритмом ударных, а порой вступает с ним в диссонанс. Духовые звучат сумбурно, выдавая невнятные, блеющие трели в паузах, когда чтец переводит дыхание. Одна промелькнувшая фраза привлекает внимание Стэнли: «Я дотягиваюсь до горячих углей и плюю на свои обожженные пальцы». Это напоминает ему историю Моисея в Египте, которую часто рассказывал дед. Стэнли представляет себе Стюарта волокущим каменные скрижали вниз по склону священной горы под жаркими лучами солнца и ухмыляется этой мысли. От дыма у Стэнли саднит горло и слегка кружится голова. Поврежденная нога ноет и подрагивает, и он прислоняется к стене рядом с косяком входной двери. По другую сторону от двери в похожей позе стоит пузатый рыжебородый мужчина средних лет в очках с черной оправой и твидовой кепке. Стэнли на миг встречается с ним глазами, а потом оба вновь обращают взгляды на представление в глубине зала — застывшие, как пара атлантов; лишь бас-барабан отзывается легкой пульсацией в их желудках и на их лицах. — Прошлой ночью на бульваре Эббот-Кинни я повстречал архангела Сариэля, — вещает Стюарт. — С виду вылитый Роберт Райан. Порядком помятый, давненько не бритый. Липтон кивает в такт музыке и бьет кулаком по открытой ладони другой руки. Алекс добирается до Лин у левой стены и становится так, что Стэнли уже не видит ее лица. А прямо перед ним Клаудио вальяжно развалился на стуле меж двумя девицами-хипстерами. Он дурашливой улыбкой отвечает на взгляд Стэнли. Парень явно забыл о цели их появления здесь. Если он вообще понимает эту цель. Тем временем блондинка продвигается через зал в направлении выхода, огибая столы и сидящих на полу людей, как бумажный стаканчик, несомый извилистым горным ручьем. Все это время она продолжает смотреть на Стэнли, пока не оказывается в нескольких футах от него. Но подходит она не к нему, а к его рыжебородому соседу и что-то шепчет ему на ухо, встав на цыпочки и упираясь рукой в его живот. Ее поза — корпус наклонен вперед, ноги выпрямлены в коленях, зад слегка выпячен под облегающим черным платьем — кажется скопированной с красоток в модных журналах. «Уж не для меня ли этот выпендреж?» — озадачивается Стэнли. Бородач только моргает, не выказывая никакой реакции на ее слова. Закончив говорить, она чмокает мужчину в щеку и повторяет свой путь в обратном направлении, не оглядываясь на Стэнли или бородача. На это опять же уходит немало времени, а когда она занимает прежнее место в дальнем конце зала, мужчина отделяется от стены, разворачивается и толкает входную дверь. Стэнли наблюдает за ним через просветы между намалеванными на стекле буквами. Мужчина останавливается на тротуаре, набивает и раскуривает трубку. Затем переходит улицу. На той стороне его ждет маленькая кривоногая собачонка, чей поводок привязан к мусорной урне. Бородач отвязывает собаку и идет с ней в направлении пляжа. От моря навстречу им тянутся щупальца тумана, и человек с собакой исчезают в нем, еще не достигнув набережной. Между тем внутри кафе трубач-негр уже не подстраивается под паузы в декламации Стюарта, вместо этого безостановочно повторяя причудливо-мрачную мелодическую фразу, которую жалобным остинато подхватывает саксофонист. Барабанная бочка гремит все сильнее и чаще; постепенно звуки всех инструментов сливаются в утробный рокот, как будто исходящий из глубин земли. А в речитативе Стюарта уже не разобрать ни единого слова — это какой-то поток тарабарщины, который только имитирует осмысленную речь, ни в коей мере не являясь таковой. Стэнли обводит взглядом помещение кафе — Джон стоит на своем стуле, Алекс запускает руку под юбку Лин, блондинка сползает вниз по стене и исчезает из виду — и закрывает глаза. Музыка летит через зал и пронзает Стэнли, пришпиливает его к кирпичной стене. Он уже не может отличить сакс от трубы, трубу от ударных, а ударные от голоса Стюарта. А потом отдельные звуки исчезают, растворяются в самих себе, переходят в монотонный шум, который проникает повсюду… Мгновение спустя Стэнли обнаруживает, что сидит на тротуаре перед кафе. Он жадно вдыхает свежий воздух, не понимая, как тут очутился. Музыка у него за спиной звучит приглушенно, временами усиливаясь и проясняясь, когда кто-нибудь открывает дверь. Он проверяет перевязанную ногу: рана снова открылась. Коричневое пятно на повязке становится темнее и расширяется книзу. На Дадли-авеню не видно ни души вплоть до набережной, где под фонарями еще мелькают отдельные прохожие, но никто из них не держит на поводке собаку. Туман все шире расползается над океаном, и полная луна в мутном ореоле светит сквозь него, как сквозь нейлоновый чулок. Когда Стэнли вновь переводит взгляд на набережную, там больше не наблюдается никакого движения. Воздух тяжелый, застойный — как в непроветренном помещении. Все вокруг кажется нереальным, словно это не улица, а съемочный павильон, созданный специально для эпизода с участием Стэнли и рыжебородого мужчины. При вставании с земли сильно кружится голова. Он опускает веки и ждет, когда под ними замедлится и потускнеет разноцветный калейдоскоп. Затем, снова открыв глаза, со всей возможной скоростью хромает в сторону пляжа. 21 Гребни волнорезов, подсвеченные огнями города, медно-красными полосками обозначаются во тьме; шум волн напоминает сонное дыхание невидимых существ. Стэнли взмок, добираясь до променада, но ноги пока еще держат, и он не сбавляет шаг. Цепочки затуманенных уличных фонарей, как ожерелья со стразами, тянутся вплоть до Санта-Моники и нефтепромысла, но нигде под ними не видно человека с собакой. Группы людей наблюдаются к югу, на Виндворд-авеню, и к северу, перед танцзалом «Авалон», но на данном отрезке набережная почти безлюдна. Два байкера в кожаных куртках и джинсах — без мотоциклов, но зато с мороженым в вафельных рожках — появляются справа. Один из них, проходя мимо, задерживает взгляд на Стэнли. — Отвали, — говорит Стэнли. Байкер пожимает плечами, оба продолжают свой путь, и Стэнли остается в одиночестве. Он прикидывает время — уже явно за полночь — и думает о возвращении в кафе. «Береговые псы», должно быть, рыщут по округе, а в его нынешнем состоянии нарываться на них крайне нежелательно. Что до рыжебородого, то он, вполне вероятно, уже спит у себя дома. Стэнли смотрит на юг вдоль набережной, поочередно фокусируясь на каждой фигуре в пределах видимости. Над крышами можно разглядеть мутные зеленые огоньки далеких нефтяных вышек. Он слышит звук двухмоторного самолета и видит лучи его посадочных фар, нацеленные на полосу, — как две кометы, задом наперед рассекающие туман. Проследив за самолетом вплоть до его исчезновения за домами, он спускается на пляж и прикрывает ладонью глаза, чтобы расширились зрачки. Луна голубым размытым пятном висит высоко над водой, освещая весь западный небосклон. Когда песок под ногами становится влажным и плотным, он опускается на колени и смотрит вдоль полосы прибоя сначала в одну, потом в другую сторону, для начала оценивая распределение света: белый песок, темное море, переменчивые блики на волнах. Это прием его собственного изобретения. Во время долгого путешествия через всю страну он развлекался нехитрой игрой: смотрел на узкую щель в приоткрытой двери товарного вагона и считал те или иные предметы, мелькавшие в этом просвете: мосты, дороги, сараи, птичьи гнезда. Поначалу он, как водится в таких случаях, устраивал состязания с другими бродягами — кто больше предметов насчитает, — но эта игра вскоре начала раздражать. Ни у кого не получалось на равных бороться со Стэнли; зачастую бродяги отказывались верить, что некоторые вещи (без труда им замечаемые) вообще возможно разглядеть в таких условиях. Стэнли продолжал игру, но теперь уже только сам с собой, постепенно усложняя задачи: пробуя считать телеграфные столбы, взлетающих голубей, угольные вагоны-гондолы во встречных составах; а однажды — правда, при малой скорости поезда — даже подсчитал все шпалы соседнего пути на отрезке между Уинслоу и Флагстаффом. Тут весь фокус заключается в том, чтобы синхронизировать свое зрение с ритмом световых проблесков между объектами. Эта пульсация света стала для Стэнли чем-то вроде кода или ключа, открывающего доступ к самым разным вещам. В начале сентября прошлого года, за воскресной игрой в покер на ранчо в Нью-Мексико (или в Колорадо), ему вдруг пришло в голову, что эта его способность вполне может быть применима к игральным картам. Но с тех пор он не особо продвинулся в развитии этой теории, занятый другими, более насущными делами. Отражение лунного диска колышется на воде, рассеиваясь множеством бликующих овалов и черточек; глаза Стэнли понемногу трансформируют все эти блики в однородный нейтральный фон. И вот уже в двухстах ярдах к югу, примерно на полпути до Брукс-авеню, вырисовывается пока что бесформенное темное пятно: рыжебородый человек с собакой. Они перемещаются не по прямой, а произвольными зигзагами. Стэнли начинает движение им навстречу, держась ближе к набережной, чтобы не упускать их из виду на фоне более светлого неба. Лица мужчины он разглядеть не может, но силуэт его вполне отчетлив. Кистень в боковом кармане натер ногу, и Стэнли перемещает его назад под куртку. Сменивший направление ветер доносит до него облачко табачного дыма. Человек что-то напевает — то ли сам себе, то ли своей собаке — на непонятном Стэнли языке. Это не испанский, на котором говорит Клаудио, и не итальянский, который он слышал от соседки в Нью-Йорке, но в чем-то сродни им обоим. Теперь человек идет прямо на Стэнли; дистанция между ними быстро сокращается. Стэнли останавливается и молча ждет. Он видит оранжевый огонек затяжки, дрожание горячего воздуха над ним и уплывающую струйку дыма. Сама ночь кажется хрупкой, словно ее скрепляет незримая стеклянная арматура, — и вся эта конструкция может быть разбита вдребезги одним-единственным словом. Человек замечает Стэнли, только оказавшись в пяти шагах от него. Он вздрагивает и останавливается. Собака натягивает поводок, принюхивается, затем подпрыгивает на месте как ужаленная и поднимает истошный лай. — Привет, — говорит Стэнли. — Извините. Мужчина перекладывает поводок в левую руку, а его правая рука смещается за спину (поверх свитера на нем твидовый пиджак). Стэнли судорожно сглатывает комок в горле. — Я тебя отсюда не увидел, — говорит мужчина. — Нельзя так пугать. Голос у него напряженный, хотя звучит ровно, без срывов. Похоже, он и впрямь напуган. — Все в порядке, мистер, — говорит Стэнли. — Я ничего дурного не замышляю. Рыжебородый, однако, не убирает руку из-за спины. — Не советую бродить по пляжу среди ночи, — говорит он. — Тут небезопасно. Стэнли выставляет перед собой раскрытые ладони, но мужчину этот жест не успокаивает. Его силуэт слегка сокращается в габаритах, — стало быть, сгруппировался, готовится. Того и жди, засветит ствол. Прежде Стэнли много размышлял над словами, которые скажет при этой встрече, но теперь, как назло, ничего не приходит в голову. Слова ускользают, не успевая оформиться во что-то связное, и он лишь беспомощно открывает и закрывает рот. — Эдриан Уэллс? — произносит он наконец. Человек замирает, не издавая ни звука, — темная клякса на серебристом занавесе неба и ночного океана. Так оба и стоят, онемев, невесть сколько времени. Тишину прерывает ворчание собаки, роющей лапами песок. — Кто ты такой? — спрашивает мужчина. Когда Стэнли отвечает, собственный голос кажется ему абсолютно незнакомым. Раньше бывало, что в моменты испуга он начинал говорить своим детским, тоненьким голоском, а в других случаях, когда он был очень расстроен или утомлен, его голос странным образом старел, превращался в голос того человека, каким ему еще только предстояло стать через много лет. Однако теперешний голос не похож ни на один из этих двух. Он принадлежит кому-то другому из совсем другой жизни. Вслушайся в него сейчас, ибо ты никогда не услышишь этот голос вновь. — Вы Эдриан Уэллс? — спрашивает Стэнли. Хотя он и так уже знает ответ. И он уже не боится. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера. * * *