– Благодарю вас, матушка. – Скоро тебе принесут мирские вещи. – Матушка? – Ты приехала сюда совсем ребенком и не помнишь всего. Твой отец прислал для тебя вещи… вряд ли они подойдут идеально, но полагаю, что-то можно будет подогнать по фигуре. – Да, матушка. Благодарю вас, матушка. – Будь всегда такой же доброй и послушной, и да пребудет над тобой Ее благословение. Мария-Элена быстро осенила себя святым ключом:[3] – Аэссе… * * * Настоятельница давно ушла, а Мария-Элена сидела на кровати, глядя в стену безнадежным взглядом. Принесли и поставили сундуки, окончательно загромоздив крохотную каморку, а она сидела и сидела, не шевелясь, даже когда колокол пробил вечернюю молитву. Ах, как давно это было. Зеленый луг, мамины глаза, сияющее солнце, ласковый голос: «Малечка моя, самая красивая девочка, самая умная, самая любимая…» Сегодня ее не трогали, не звали ни на молитву, ни к ужину, ни на бдение, сегодня нарушился весь жесткий монастырский распорядок, а Малена, так звала ее мама, сидела, смотрела в стену и не знала, что ей делать. Ехать домой? К мачехе, к ее родным, к сводной сестре, о которой до сих пор вспоминается с ужасом, к отцу… Отцу, который предал ее и мать, который заточил ее в эту жуткую тюрьму. Больше десяти лет в монастырских стенах. Больше десяти лет учебы, труда, окриков, бдений, искупления и покаяний… Герцогесса? Кому здесь какая разница? С губ Малены сорвался горький смешок. Мачеха наверняка лично выбрала эту темницу. Наверняка… В монастыре Святой Эрталы Никийской всем безразлично, какое у тебя состояние. Здесь молятся, трудятся, а такие, как она, еще и учатся, чтобы стать хорошей женой и матерью. Она умеет проверять счета, варить мыло, дословно знает, как вести хозяйство, знает несколько языков, хорошо считает… Музыка? Танцы? Сие изобретение Хозяина Пустоты, так что в монастыре этому не учат. Платья… Серый и черный, шерсть и сукно, то, что приличествует воспитаннице монастыря. Ни единой ленты, ни клочка батиста или шелка… Грубое мыло, простая обувь… Малена вздохнула и, наконец, слезла с кровати. Коснулась гладкой крышки сундука. Кедр, благородное дерево, герб Домбрийских на крышке… Замок отщелкнулся с легким звоном, петли послушно повернулись, явив миру содержимое сундука, обильно пересыпанное лавандой. Платья. Малена достала из сундука то, которое лежало сверху, вгляделась… И задохнулась от волнения, от боли, от гнева. Мамины платья! Отец не просто вышвырнул дочь из своей жизни почти на десять лет, он и от памяти о первой жене избавился. Или это мачеха? Малена помнила, какой красивой была мама в этом платье, как кружилась в синем бархате, как сияли каштановые кудри, сверкали фамильные сапфиры Домбрийских, помнила ласковые руки, веселый смех, нежные слова. «Малечка, девочка моя, ты вырастешь намного красивее мамы…» * * * Настоятельница удовлетворенно кивнула и закрыла потайной глазок. Плачет. Вот и хорошо. Десять лет, почти десять лет… Герцог Домбрийский надеялся на появление наследника, но что-то у него пошло не так, нет, не так… Дочь он видеть не хотел, дочь он отослал в монастырь, а уж она позаботилась о девочке. Мария-Элена слаба, податлива, легко внушаема, она просто тень самой себя. И жизнь вне монастырских стен теперь не для нее, без руководства она и дня там не протянет. Настоятельница сделала все, чтобы девчонка вернулась в обитель. И не просто так, нет… Послушницы приносят с собой мало, монахини намного больше. Деньги Домбрийских, земли Домбрийских… кто осмелится пойти против Собора? Надо просто немного подождать, и девчонка сама свалится ей в руки. В услужливо подставленные, милосердные руки. * * * Малена плакала долго, но силы человеческие небеспредельны. Слез хватило примерно на два часа, потом молодой организм взял свое, и захотелось есть. Еды она, конечно, до утра не получит, а если попробует попросить или пробраться на кухню, вполне может получить в наказание трехдневный пост и молитву. А кушать хочется. А уснуть на голодный желудок, когда тебе всего восемнадцать… ладно, восемнадцать будет через два месяца, аккурат в живень… Малена подумала пару минут и решила перебрать мамины платья. Что-то ей обязательно подойдет, но что-то и перешивать придется. Иголка и нитка в келье есть, можно начать уже прямо сейчас. А там и спать захочется, или утро придет, и надо будет вставать на молитву… * * * Платья расстилались на кровати всеми цветами радуги. Каштановые волосы, серые, грозовые глаза Домбрийских – мать была красива. И цвета носила яркие: синий, зеленый, алый, пурпурный… На Малене это смотрелось… Нет, платья-то выглядели отлично, несмотря на возраст, а вот Малена в них – жалко. Плечи обвисали, грудь жалобно пузырилась, хоть платки подкладывай, талия тоже находилась решительно не там, да и мама была чуть толще Малены. Хотя это и неудивительно, на монастырских харчах не потолстеешь. Распарывать и перешивать, иначе никак. Это просто подшить не получится, разве что длину сейчас убрать? Малена лениво копалась в сундуке, когда заметила…