5 Три часа ночи: сердце колотится, к горлу подкатывает тошнота, шея влажная от пота. Сажусь в постели, кожу пощипывает, по ходу, кошмар приснился, но о чем – не помню. Во рту привкус грязной речной воды. Спускаю ноги на пол, встаю, натягиваю боксеры и футболку, приоткрываю дверь и прислушиваюсь. Мама часто не спит в это время, а если и спит, то не в постели. Иногда она вырубается на диване, лицом вниз, и на обивке постепенно образуется лужица слюны, а иногда прямо за кухонным столом. Что мне совсем ни к чему, так это попасться ей сейчас на глаза, потому что спьяну она злая и вспыльчивая. Вроде бы все тихо. Можно сходить за стаканом воды. Посреди кухни стоит папа. В нос бьет запах табачного дыма и алкоголя. В плане выпивки ему до мамы далеко. Мама пьянствует, как сапожник, водка заменяет ей весь дневной рацион. Лицо у нее теперь постоянно красное, щеки впали, под глазами залегли темные круги, а фигура стала тощей и жилистой. У папы все не так запущено, но и он любит пропустить стаканчик-другой, говорит, алкоголь снимает напряжение. Интересно, где это он пропадал до трех часов ночи? – Ой, привет, дружок! – говорит он с таким видом, будто его застукали. – Мне пить захотелось. – Беззвучно шагая босиком по линолеуму, я подхожу к раковине, открываю кран и жду, пока вода сделается похолоднее. Он стоит у меня за спиной, переминаясь с ноги на ногу, пыхтя и покашливая, – курение явно не идет ему на пользу. – Так что там с Наоми? Неужели попытка самоубийства? – Пока ничего не известно. – Я сонно потираю глаза. – Неужели тебе больше нечем заняться, кроме как в три часа ночи обсуждать эту историю? – Просто мне не спится. Пожалуй, утром позвоню Максу с Джеки. Я ведь даже немного успел пообщаться с Наоми, когда помогал ей оформить заявку на участие в программе герцога Эдинбургского[2]. Думаю, надо как-нибудь поддержать их, предложить свою помощь. – Ты им не поможешь, пап, ты же в местном совете состоишь, а не в Кабинете министров. – Надо показывать людям, что они тебе небезразличны, – говорит он. – Раз так, не начать ли тебе с мамы? – отвечаю я. – Может, тогда она не будет налегать на водку? – Не разговаривай со мной таким тоном, – говорит он, но упрек звучит жалко, потому что он знает: правда за мной. Я ничего не отвечаю – да и что тут можно сказать? Опустив голову, он идет к своему стулу. Когда-то давно мне хотелось быть как он; раньше он казался мне самым сильным и крутым папой на свете, а теперь не вызывает ничего, кроме стыда и смущения. Всего в нескольких милях отсюда моя подруга лежит в коме с разбитой головой. Мама, судя по запаху, блеванула прямо в коридоре, а папа… ну, папа, видать, нашел себе курящую подружку. Что до меня, мне просто хочется вернуться к себе в комнату, зарыться в постель и забыть обо всем хоть на пару часов. Но об этом нечего и думать. Моей сестренке нужна нормальная семья. Глубоко вздохнув, я вспоминаю то время, когда папа представлялся мне самым храбрым человеком на свете, а мама – воплощением доброты, и ради Грейси делаю еще одну попытку его вразумить. – Пап… у мамы все вышло из-под контроля. – Он слегка поворачивается на стуле, избегая смотреть мне в лицо. – Тебя дома почти не бывает, ты с этим не сталкиваешься… – А кто, по-твоему, будет за ней убирать? – говорит он с такой интонацией, будто я веду себя в высшей степени неблагодарно. – И что? – Мне больно говорить ему то, что он должен услышать, физически больно, как будто сердце сдавили тисками. – Тебе не кажется, что у нее это серьезно, как раньше? После рождения Грейси мама стала сильно выпивать – впервые на моей памяти, хотя, если задуматься, вряд ли впервые в жизни. Папа почти все время проводил дома, пытаясь одновременно ухаживать за Грейси и за мамой. Помню, он без конца повторял, что я держусь молодцом и веду себя очень храбро и как он благодарен, что я не прибавляю ему лишних забот. Как раз в тот период и начались мои проблемы с лишним весом. Мне и есть-то особенно не хотелось, просто нужно было заполнить пустоту, которую оставила после себя мама. Под кроватью у меня хранились обширные запасы украденных из холодильника продуктов. И вот, пока папа возился с Грейси или приводил маму в чувства, мне ничего не оставалось, как сидеть у себя в комнате и пытаться заглушить боль едой, обжираться, пока не усну. В десятилетнем возрасте другого выхода из положения для меня попросту не существовало, а вот в тринадцать лет на смену неутолимому голоду, преследовавшему меня повсюду, пришло полное отсутствие аппетита. Мне стало казаться, что, отказывая себе в еде, я обретаю над жизнью контроль. – Она находится в стрессовом состоянии. Ты же знаешь, какая она, – говорит папа. Уж лучше бы промолчал. – Если бы ты чаще бывал дома, уделял ей больше внимания, – настаиваю я, – может, она не чувствовала бы себя такой несчастной и одинокой. Он смущенно отворачивается, и тут я вижу его таким, какой он есть. Передо мной не бог, не великан, не лучший, умнейший и сильнейший человек в мире, а избалованный ребенок, которому наскучили старые игрушки и хочется новых. В этот момент я его ненавижу. – Ну и переезжай к своей шлюхе. Я беру стакан с водой и иду к себе, осторожно переступая через зловонные лужи рвоты в коридоре. – Иди сюда сейчас же, – шипит папа мне вслед. На этот раз он рассердился по-настоящему, но я не оборачиваюсь. Меня меньше всего заботит, что он обо мне подумает. Я даже не помню, когда он в последний раз что-нибудь для нас сделал. Вернувшись к себе в комнату, я тихонько закрываю дверь и подхожу к окну: скоро начнет светать. Темнота и тишина предрассветных часов всегда действовали на меня успокаивающе. Ряды домов с мрачными окнами навевают на мысли о гуляющих по ночному небу сновидениях. Столько людей живет в этих домах, и никому из них не приходится переживать то, что переживаю я. От этой мысли становится немножко полегче, ведь если мои проблемы настолько малы, что касаются только меня, значит, не так уж все и плохо. Временами у меня в голове царит мрак, и тогда я хожу как в тумане, не видя и не чувствуя ничего хорошего, ощущая одну лишь боль. Но я говорю себе: это происходит только со мной и только сейчас, и однажды на моем месте окажется кто-нибудь другой – незнакомец, до которого мне нет никакого дела, и уже он, а не я, будет смотреть в окно в ожидании рассвета, пока по небу будут гулять мои сны. Ладно, нужно лечь спать. Если я сейчас не лягу, завтра голова будет раскалываться, а перед глазами будут плавать цветные узоры. Обязательно надо лечь спать. Я заберусь в постель и буду думать о хорошем: вот Грейси играет на воображаемой гитаре, пока я репетирую; вот Роуз прижимается ко мне и от смеха сотрясается всем телом; вот Лео стоит на сцене, как гладиатор. Я вспоминаю, как Наоми изгибала бровь и говорила какую-нибудь ерунду с таким серьезным видом, что мы со смеху покатывались. Мне хочется помнить ее такой – здоровой, без пробоин в голове. Спустя несколько часов я просыпаюсь, шумно хватая ртом воздух, и на этот раз я помню все: черная, вязкая, ледяная вода заполняет нос и рот, затем легкие; что-то холодное и жестокое тянет меня вниз, глубоко-глубоко, и я знаю, что уже никогда не выплыву на поверхность. Фанатам «Зеркало, зеркало»: новости группы! С добрым утром, народ! Надеемся увидеть всех вас на нашем благотворительном концерте. Мы много репетировали и написали четыре невероятных песни – специально для вас. Концерт организован в поддержку нашей басистки Наоми Демир, так что вам придется раскошелиться! На этом выступлении Наоми заменит музыкант Лекрадж Шамейн! На вопрос о том, чего он больше всего ждет от совместного выступления с группой «Зеркало, зеркало», Лекрадж ответил: «Уже предвкушаю, как тысячи фанаток будут скандировать мое имя!» (Шутка.) Нажмите сюда, чтобы посмотреть видео на песню «Ты мой друг». Нажмите сюда, чтобы узнать, как Роуз Картер распевается перед репетициями. Нажмите сюда, чтобы посмотреть последние видео с репетиций. Нажмите сюда, чтобы перейти к фотогалерее. 6 Заснуть уже не получится, можно и не пытаться, поэтому я включаю «Хромбук» и оставшееся до звонка будильника время коротаю в сети. 874 просмотра в «Тамблере» за месяц – это же до фига! Пусть даже 400 из них накрутила Роуз, пока проверяла комментарии к своим видеозаписям, все равно для четырех шестнадцатилеток результат очень даже неслабый. 1385 подписчиков в «Твиттере». Мы уже запросили синюю галочку и ждем ответа. Как же я хочу синюю галочку – официальное подтверждение того, что мы существуем. Недавно мы залили на «Ютьюб» клип на песню «Карусель», который снимали в парке. Вышло просто офигенно. В песне рассказывается история двух подростков, которые друг другу нравятся, но никак у них не получается сойтись. Текст писали мы с Най. Так вот, парк был идеальным местом для съемки. Мы включили запись песни у меня на телефоне, а сами изображали, что поем и играем на музыкальных инструментах. Вокруг была масса детей, и не меньше половины из них смотрели на нас как на полных придурков. Но что-то подсказывало мне, что видео получится потрясным. Труднее всего съемки дались Лео: ему лишь бы играть, а всю эту фигню с клипами он терпеть не может. Но Роуз его уломала. В смысле, напоила немного и угостила пилюлей. Тогда он подрасслабился, забрался на горку с гитарой и, позабыв о своем имидже крутого парня, ушел в полный отрыв. Потом настал черед Роуз. Лежа на качельной доске, она томно позировала и сексуально шевелила губами под музыку, как Мадонна из клипов восьмидесятых. Наоми всю песню медленно кружилась на карусели, так ни разу и не улыбнувшись. Роль оператора досталась мне, а камерой послужил телефон Наоми в чехле с изображением персонажей нинтендовской игры «Легенды Зельды». Снимать было решено каждого по отдельности на протяжении всего трека, чтоб мне потом было удобнее монтировать клип. Когда подошла моя очередь, телефон взяла в руки Роуз. Темные очки, перчатки без пальцев, барабанные палки, а заместо ударной установки – скамейка. Клип собрал 924 просмотра, и я считаю, этим можно гордиться. В «Фейсбуке» нас лайкнули ни много ни мало 2300 пользователей, а в «Инстаграме» у нас уже 760 подписчиков. Ну точно пора регистрироваться на «Спотифай». Штука в том, что мне нравится мой образ в социальных сетях. Там я выгляжу как человек, который знает, что делает, чего хочет и куда движется по жизни. Там я очень даже ничего, уверенности в себе хоть отбавляй, а с барабанными палочками в руках вообще работаю как слаженный механизм: каждая мышца, каждый рефлекс, каждый удар сердца, каждая клеточка мозга – все во мне совершенно. Мое отражение, живущее за блестящим экраном, – вот кто получает «лайки» и сообщения в личку. Это ему достаются лукавые улыбки от девушек, которые неожиданно для себя понимают, что, может быть, и заинтересовались бы мной в том самом смысле, ведь, несмотря на свой рост и худобу, играю я офигенно. В общем, в социальных сетях у меня сложился клевый и даже сексуальный такой образ. Как бы то ни было, в реальной жизни мне очень долгое время и в голову не приходило думать о себе в таком свете. Тут, в реальной жизни, мне было очень трудно себя полюбить. В те годы, когда моим единственным утешением была еда, собственное тело казалось мне тюрьмой, откуда невозможно выбраться на свободу. Сильнее ненависти, которую вызывала во мне эта оболочка из плоти и крови, была только моя потребность в ней. А потом внезапно все переменилось. Однажды стою я в школьной раздевалке, и мой взгляд падает на отражение в зеркале. Это мое отражение, но из-за непривычного ракурса сначала я себя не узнаю. Передо мной кто-то чужой, и этот человек мгновенно вызывает у меня ненависть, отвращение и жалость. И вот весь следующий год у меня была лишь одна цель: стать невидимкой, выстрогать себе новое тело, тоненькое, едва заметное. До булимии, к счастью, не дошло. Переедание для малышей, думалось мне тогда, потому что они беспомощные и ничего не могут изменить, а человек, который хочет управлять жизнью сам, наоборот, должен отказаться от еды. Казалось бы, родители должны были обратить на меня внимание. Они и обратили, но лишь для того, чтобы сказать, что я в отличной форме, несмотря на то, что мои ребра стали напоминать стиральную доску и меня трясло от холода даже в жаркий день. Из-за родителей мне пришлось раздуться, как шарик, а потом иссохнуть, как мумия, но ничего так и не изменилось. Кроме моей фигуры. Меня спасли Най, Лео и Роуз. Они видели не ту версию меня, которая была тогда, а другую, более счастливую версию, которая тоже имела право на существование. Они показали мне, кем я могу стать, и помогли понять, что если я не начну жить для себя, то быстро окажусь в очень темном месте, откуда уже нет дороги назад. В нашей шизанутой семейке вроде как принято своими руками рушить себе жизнь, но эту традицию мне продолжать не хотелось. Следующий год прошел в репетициях и тусовках с людьми, которые стали моими друзьями. Контроль прекратился, и начался полный отрыв. Столько всего происходило, что мне даже некогда было задумываться о том, что я ем. Было жутко страшно, но и безумно интересно, потому что у меня были друзья, и вместе мы репетировали, танцевали, смеялись, гуляли ночами напролет, ходили по клубам и барам, закидывали головы назад и выли на луну. Такой образ жизни здоровым не назовешь, правда? Однако же он пошел мне на пользу. Когда целыми днями репетируешь, волей-неволей становишься сильнее и выносливее; когда не думаешь все время о еде и не стремишься себя ограничить, начинаешь питаться более сбалансированно; когда разрешаешь себе быть собой, обретаешь душевное равновесие. Это был не фитнес-марафон, это был марафон счастья. А еще до меня наконец дошла одна важная вещь: как бы мне ни хотелось, чтоб родители обо мне заботились, их опека мне на самом деле не нужна. Я и так могу о себе позаботиться – и о Грейси тоже – и получается у меня куда лучше, чем у них самих. Господи, сколько можно болтать о себе! Скука смертная. В общем, был у меня «жирный» период, и был у меня «тощий» период, а теперь я в тонусе, вот и все тут. Хватит зацикливаться на всякой фигне, Ред, есть вещи и поважнее. К примеру, чтобы Най поправилась. Этого мне хочется больше всего на свете. На углу меня поджидает Лео.