– С ума сошел? Солнечный удар захотел получить? – отчитала я мужа. – Когда приходит вдохновение, не замечаешь потоотделения. – Но ведь кто-кто, а уж ты-то знаешь, какое здесь коварное солнце. – Принеси мои рисунки, пожалуйста, пока они не поблекли от солнца. Я прошла на балкон, собрала со стола шесть рисунков, лежавших на солнце, и занесла их в комнату. Просматривая наброски один за другим, я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. То, что предстало моему взору, сразило меня наповал. Это были с полдюжины вариаций на одну и ту же визуальную тему: верхушки зданий и сооружений, видимые с нашего балкона. Примечательны эти рисунки были тем, что в каждом из них Пол по-новому запечатлел свое видение минаретов, водонапорных башен, облезлых крыш, сохнущего белья и спутниковых тарелок, формирующих линию горизонта Эс-Сувейры. В какой-то момент я подняла голову, охватывая взглядом панораму, которая легла в основу созданной Полом серии искусных карандашных композиций. Потом снова переключила внимание на его детально прорисованные картины, восхищаясь совершенством техники исполнения. Более того, в совокупности эти его работы напоминали мне, что нет такого понятия, как правильное видение положения вещей, что каждый из нас одни и те же предметы, пейзажи, жизненные обстоятельства воспринимает по-своему. Соответственно, по природе своей все в нашей жизни – интерпретация. – Гениально, – с восторгом произнесла я. – Интересно, кто из нас двоих перегрелся на солнце? Это ж всего несколько набросков, которые я сделал за пару часов. – Моцарт частенько за одно утро писал фортепианную сонату. – Так то ж Моцарт. – Ты невероятно талантлив. – Жаль, что не могу полностью разделить твое мнение обо мне. – Жаль. Но, на мой дилетантский взгляд, эти твои работы знаменуют совершенно новое направление в твоем творчестве. – Ты необъективна. – Нет, правда. Великолепные рисунки. Но Пол просто отвернулся, не в силах принять такую похвалу. Я поспешила перевести разговор в другое русло, сообщив: – С завтрашнего утра я начинаю брать уроки французского. – Я рассказала мужу про Сорайю. – И сколько она требует за час? – спросил он. – Она попросила семьдесят пять, но я буду платить сто пять. – Добрая душа. – Только если это оправданно. – Для нее даже семьдесят пять дирхамов в час – огромная сумма. – А для меня – небольшие деньги. И что с того? – Да ничего. Твое великодушие достойно восхищения. – Как и твое беспокойство по поводу наших финансов. – Язвишь? – спросил Пол. – Давай не будем, ладно? – С удовольствием. Он встал и пошел в ванную. Мгновением позже я услышала, как зашумел душ. Через десять минут, обмотав полотенцем нижнюю часть тела, Пол вернулся в спальню и заявил: – Я правда хочу, чтобы мы были выше подобных перепалок. – Я тоже. – Тогда давай попытаемся обходить все эти глупости. – Да, давай без колкостей, – согласилась я. – Пусть лучше будет доброта. Пол поразмыслил с минуту: – А что, это выход. – Он подошел и обнял меня. – Значит, с чистого листа? – Не возражаю. – Я легонько коснулась губами его губ, а сама подумала, воспроизведу ли я этот наш диалог через день-два. Может быть, мне просто следовало принять, что это и есть единственно возможный механизм нашего брака, климат, в котором мы способны взаимодействовать как супружеская пара: жесткие мгновения неприятия перемежались периодами полнейшей идиллии и, если уж на то пошло, неповторимых приключений, имя которым любовь. Приключение. Слово, которое я пытаюсь осмыслить с недавних пор. На следующий день, на первом занятии с Сорайей, я спросила, много ли значений оно имеет во французском. Она чуть покраснела, заметив: – Да, «une aventure» – это «приключение». Но французы также часто этим словом обозначают любовный роман. «J'ai eu une aventure avec Jacque… seulement une aventure, rien de bien sérieux»[48]. Перевода не требовалось. «Une aventure» означало именно это – любовное приключение, которое любовью не являлось. Когда я спросила про семантические различия между «приключением» и «любовью», Сорайя объяснила: – У французов если кто-то говорит – как это часто бывает – «C'est l'amour», то подразумевается серьезное, глубокое чувство – во всяком случае, на данный момент. В Лионе, когда я там жила, у меня было несколько подруг-француженок, и каждая, если встречалась с каким-нибудь парнем две-три недели, восклицала: «Я влюблена». Потом они расставались, на горизонте появлялся другой… и на четвертый день то же самое: «Oh, c'est l'amour». Я так часто слышала это восклицание, отчего у меня сложилось впечатление, что фраза «Я влюблена» выражает сиюминутное чувство, которому не дают окрепнуть. А также признание в том, что тебе нравится само состояние влюбленности. – А в Марокко? Теперь ее плечи напряглись. – Мы отвлеклись, – сказала Сорайя, слегка похлопав ладонью по учебникам. Я не выразила протеста, осознав, что по ошибке перешла невидимую черту, которую Сорайя старалась не переступать. И мы снова принялись разбираться в особенностях сослагательного наклонения давнопрошедшего времени. Занятие проходило в маленькой гостиной нашего полулюкса. Мы с Сорайей сидели на диване; учебники французского языка, что она купила, были разложены на журнальном столике. Пол работал на балконе, прячась от солнца, которое в половине шестого вечера все еще нещадно палило, под зонтиком и своей широкополой шляпой. Когда Сорайя постучала в дверь нашего номера, он вышел с ней поздороваться. Я видела, что от ее внимания не укрылись ни его долговязость, ни длинные седые волосы, ни разница в возрасте между нами. На нее также произвели впечатление (отметила я про себя) его беглый французский и рисунки, которые я расставила по комнате. – Это все работы вашего мужа? – Нравится? – На них очень точно изображена Эс-Сувейра. – По крайней мере, крыши Эс-Сувейры. – А улицы он тоже будет рисовать? – Это у него надо спросить. – Быть замужем за таким талантом… Ваши дети… – У нас нет детей. Теперь Сорайя смутилась так, что сквозь землю готова была провалиться. – Пока нет, – быстро добавила я. В ее лице отразилось несказанное облегчение. – Извините, – промолвила она. – Мое любопытство непростительно. – Это вряд ли можно назвать любопытством. – Мой вопрос был неуместен. Хотя я знаю, что на Западе супругам не обязательно заводить детей. – И то верно. Мой первый муж детей не хотел. – Поэтому вы от него ушли? – И поэтому тоже. – Понятно… – Но Пол очень хочет, чтобы у нас были дети. Сорайя, казалось, обрадовалась. – А раньше детей у него не было? – спросила она и тут же добавила: – Или это тоже неуместный вопрос? – Да нет, вовсе нет, – успокоила я ее. – В Марокко люди женятся прежде всего для того, чтобы завести детей. – И ты так считаешь?