Она поняла, что он колеблется, хотя еще и не верил ей, но все же у нее был шанс избежать его дальнейших домогательств. — Прошу, поверьте мне, я девственна! Ни один мужчина не прикасался ко мне, как вы теперь… Он пару раз моргнул, продолжая нависать над ней на вытянутых руках и испепеляя ее горящим негодующим взором. — Роман Черкасов сказывал, что вы имели в любовниках двух офицеров, которые по весне стрелялись из-за вас, — заявил он хрипло. — Ложь! Да, дуэль была. Но я не давала им ни малейшего повода, даже не целовалась ни с кем из них! — Зачем Черкасову врать? — Возможно, оттого, что он сам получил от меня отказ еще зимой, оттого и мстит мне? Распускает все эти грязные сплети… — Но он говорил так убедительно, — нахмурившись, сказал Кирилл. Он немедля отпрянул от девушки и сел на постели, понимая, что если всё правда и она действительно дева, то он выглядел сейчас последним подонком, забравшись к ней ночью в спальню и пытаясь взять ее силой. — Подпоручик Черкасов давно волочится за мной, но я никогда не поощряла его. Оттого он и пытается очернить мое имя, не зная, как еще отомстить за мою холодность. Да вы и сами недалеко ушли от вашего дружка Черкасова! — возмутилась Оленька, видя, что он остановился и более не жаждет насилия над ней, видимо, чувствуя, что ошибся. Она тут же перешла из обороны в наступление и обвинительно заявила: — Ворвались ко мне в спальню и хотели унизить меня. Нет, растоптать мою честь, чтобы отомстить, разве не так, месье Измайлов?! Он молчал, лишь как-то хмуро смотрел на нее исподлобья. — Вы такой же, как и Черкасов и Анненский, только те били меня словами и сплетнями, вы же решили все устроить более гнусно! Чем вы лучше их? Ничем! Развратный наглый посудник! — Вы действительно чисты, Ольга Николаевна? — спросил он тихо, чувствуя себя до крайности мерзко. Кирилл был в растерянности, не зная, что делать. И зачем он слушал этого пьяного Черкасова, которой твердил ему два часа назад, как он имел близость с Оленькой? Почему не понял, что Роман нагло врал, ведь видел сам, что Трубецкая никогда не поощряла подпоручика. Просто Измайлов сам всегда говорил правду и судил о людях по себе, именно поэтому безоговорочно поверил Черкасову в том, что Ольга развратна. Потому и пошел покорять ее спальню. Сейчас же Кирилл ощущал себя до крайности погано, потому что она наверняка думала о нем невесть что. И это причиняло ему душевную боль. — Можете наведаться к нашему семейному доктору, господину Каульбаху, — сказала девушка твердо и так же села на кровати, обхватив себя руками. — Кстати, он тоже здесь на водах, отдыхает со своей женой. Можете поинтересоваться у него о моей девственности. Он каждые полгода осматривает меня. Или лживым словам ваших друзей вы доверяете более, нежели моим и господина доктора? — Замолчите, я понял, — буркнул Измайлов и вскочил на ноги. Оправляя свою рубашку и штаны, он поднял с пола мундир и быстро накинул его на плечи, стремительно застегивая пуговицы. Оленька облегченно вздохнула, оттого что он все же решил отступить в своем безумстве. Она напряженно сидела на постели с растрепанными темными локонами, лишь одернув рубашку и прижав к груди одеяло, чтобы скрыть свои прелести. Быстро закончив со своей одеждой, Кирилл уже через минуту обернулся к ней и, вперив в девушку пронзительный горящий взор, твердо сказал: — Я поступил подло. Потому должен загладить свою вину перед вами, Ольга Николаевна. Я прошу вашей руки. — Господи! — выпалила испуганно она, явно не ожидая такого поворота. — Час от часу не легче! Вы в своем уме, штабс-капитан?! Какой еще руки?! — Вашей! Я прошу вашей руки, ибо хочу, чтобы вы стали моей женой. Я люблю вас. — Безумец! — возмутилась она, окончательно разозлившись. Этот наглец, мало того что ворвался в ее спальню, решил надругаться над ней, а теперь вдруг хочет жениться? Это было неслыханно. Она что же, нищая дворяночка? Ее отец сенатор, у них в Петербурге один из самых больших особняков и лошадиный выезд не хуже, чем у самого императора. Как мог этот офицеришка думать, что может взять ее в жены? Ее, Оленьку Трубецкую! Он точно был безумен. — Пойдите вон, сударь! Немедля! Или я позвоню в колокольчик, мне уже все равно, пусть вас застанут в моей спальне! — То есть вы отказываете мне? — Да! — выпалила она и, соскочив с кровати, подбежала к столу и схватила в руку колокольчик. — Вон! Или я звоню. Пусть сюда придет мой батюшка, вызовет вас на дуэль, раз вы не понимаете по-хорошему! Он долго смотрел на ее тонкую фигурку в ночной полупрозрачной сорочке, босую, с потоком темных волос, которые окутывали девушку до самых бедер. Она была невозможно хороша, но ее взор был страшен. Ее глаза метали молнии, словно она жаждала растерзать его. Он же хотел от нее только любви. Но, похоже, ей это было не нужно. И еще она грозилась устроить эту дуэль между ним и своим отцом. Но это было уж совсем жутко. Ведь Кирилл понимал, что, если дуэль произойдет и он ненароком ранит Николая Николаевича, он более никогда не сможет просить руки Оленьки. Она никогда не простит ему увечье или смерть родного отца. Потому он понимал, что должен уйти, и немедля, пока она действительно не позвонила в зловещий колокольчик. — Я в последний раз предлагаю вам стать моей женой, Ольга Николаевна, — сказал он глухо. — Вы не думайте, я смогу быть очень нежным и щедрым к вам. — И будете дарить мне раз в год на именины засохшие конфеты или колье из ломбарда? — уничижительно заявила она, намекая на его бедность, решив унизить его так же, как он унизил ее четверть часа назад. Измайлов побледнел, ее словесный удар был ниже пояса. Он прекрасно знал о своем довольно стесненном финансовом положении. Да, он не был нищим, но и не был богат, как ее отец. Но она не имела правда унижать его подобным образом. Именно в этот момент у него возникла безумная идея. Разбогатеть так сильно, чтобы подчинить эту непокорную надменную красавицу себе. Чтобы она ползала у его ног и молила о любви. Только тогда он будет отмщен за все те унижения, которые она уже учинила ему. Он как-то дико взглянул на нее и словно приговор отчеканил: — Клянусь, вы пожалеете о своем безразличии когда-нибудь! И еще станете моей! Она рассмеялась ему в лицо и процедила: — Да неужели? И как же, если я этого не желаю? — Возжелаете, дайте только срок. Я не бросаю слов на ветер, — заявил он. — Это угроза? — Да. Я покажу вам, надменная кокетка, где ваше место! — Где же по-вашему? — забавляясь его словами, прыснула она. Эта пафосная глупая сцена с неудачливым поклонником вдруг неимоверно развеселила Ольгу. Еще никто не устраивал ей подобных спектаклей с попытками изнасилования, предложениями руки и безапелляционными заявлениями. Этот дерзкий Кирилл Измайлов был просто неотразим в своих безумных порывах теперь, хотя внешне всегда выглядел спокойным и невозмутимым. — У моих ног! И клянусь — вы там будете! Прощайте! Более не в силах смотреть на эту дьяволицу с внешностью ангела, Кирилл ринулся прочь из ее спальни, вылетев на балкон. Ольга же смотрела, как он быстро дошел до балюстрады, чуть прихрамывая, умело перелез через нее и скрылся из виду. После этой тревожной эмоциональной ночи Кирилл был не в силах далее оставаться в Кисловодске. Он понимал только одно — вид этой бестии Трубецкой будет причинять ему боль, вызывая мучительные воспоминания о ее запретной сладости и холодности. Потому уже к вечеру, написав рапорт графу Мордвинову, Кирилл, собрав свои немногочисленные пожитки и оседлав Адмирала, ускакал прочь из города. Он намеревался переехать для лечения в другой, более мелкий, городишко или даже селение минеральных вод, где не было этой избалованной петербургской публики и подобных барышень. Ему надобно было поправлять здоровье по велению докторов, а не расшатывать свое психическое состояние. Глава XVII. Грешница Почтовая станция по дороге в Московскую губернию, 1827 год, Октябрь Кудашевы остановились в почтовой станции, чтобы пообедать и поменять лошадей. После полудня, немного передохнув от неприятной тряски и поев горячего супа, Ирина вышла с мужем в переднюю трактира, где уже ждали гайдуки князя. — Лошади готовы, ваше сиятельство, — заверил один из них, поклонившись Виктору Сергеевичу. — Ирина, ступай в карету, — велел Виктор властно, но мягко. — Я рассчитаюсь со смотрителем и приду. Бросив на мужа быстрый взгляд, Ирина молча кивнула. Ее не мог ввести в заблуждение вкрадчивый тон мужа, она знала, что это всего лишь маска и за его видимой мягкостью стояли жестокие кулаки. Она поспешила на улицу, желая хоть на четверть часа остаться в одиночестве. Неприятная девица Трушнева в это время ушла справить нужду в отхожее место и потому также не присматривала за молодой женщиной. Все эти четыре месяца, прошедшие с отъезда из Кисловодска Кудашев, не давал Ирине спокойно вздохнуть. Его тотальный контроль, деспотичные приказы стали обычными в ее жизни. Ко всему прочему унижению Виктор выписал из дальнего имения свою родственницу, Глафиру Ивановну Трушневу, которая ни на шаг не отходила от молодой княгини Кудашевой, став ее тюремщицей и компаньонкой. Эта старая дева, которой в прошлом году стукнуло тридцать лет, с неприятным лицом и жидкими волосами, не спускала с нее глаз и обо всех действиях Ирины сразу же доносила Кудашеву. Письма молодой женщины тщательно проверялись самим Виктором и в случае необходимости сжигались. Все эти месяцы Ирина неистово страдала в разлуке с Александром. Ведь еще летом, едва они переехали в Пятигорск, Виктор, переговорив с местным губернатором и дав ему хорошую взятку, добился запрета на въезд поручика Измайлова в город. Кудашев опасался того, что Александр устремится вслед за своей зазнобой, оттого предпринял все меры, чтобы Измайлов не появился в Пятигорске. Почти полтора месяца Ирина не видела Александра и в первые недели пыталась вымолить у мужа свободу. Но от ее слов о разводе князь только злился и вновь приходил в бешенство. Да, он более не бил ее, но, порой видя его кровожадный взор, Ирина сама замолкала. Злость же Виктора после переходила в раскаяния, во время которых он молил жену вновь полюбить его и принять в свою постель. Ирина же, зная, что никогда и не любила его, категорично отказывала Кудашеву в близости и даже не допускала поцелуев между ними. Ей был противен этот человек. Хотя Виктор и был жестоким и требовательным, все же он не мог насильно принудить жену к близости, оттого покаянно отступал, оставляя ее на ночь одну. Однако это не мешало ему постоянно навещать любовницу-актерку, которая так же последовала за ним в Пятигорск. Ирина знала, что муж получает удовлетворение своих интимных желаний у Серебряковой, и это ее вполне устраивало. В сентябре Кудашевы вернулись в Петербург. И тут вновь начались перипетии в жизни Ирины. Уже через пару дней у ограды их усадьбы появился Александр, когда она гуляла по саду. В тот день они смогли поцеловаться только через чугунную решетку сада и поговорить всего лишь четверть часа. — Ириша, ты должна быть сильной, — просил при той встрече Александр, стоявший по ту сторону ограды. Просунув руки через литые прутья ограды, он обнимал Ирину, неистово прижимая к себе и смотря с любовью в ее глаза. — Я написал императору прошение. Если это не поможет, я буду говорить с твоим отцом. — Батюшка не будет ничего предпринимать, Сашенька, — печально ответила Ирина, так же через прутья обнимая молодого человека и с трепетом взирая на его милое лицо. — Виктор уже говорил с ним о моем проступке. Батюшка сделал мне внушение, что я веду себя недостойно. — И все же я поговорю с Николаем Николаевичем, он должен нас понять. Я все равно не оставлю тебя в лапах этого зверя, твоего мужа. — Ничего не получится, милый, я чувствую. Он не выпустит меня из своих лап, — вспылила она нервно, поддерживая слова молодого человека и сравнивая Виктора со зверем. — Ему нравится мучить меня, я знаю. — Не говори так, Ириша, я с тобой. Ты должна верить, что у нас все получится. Я люблю тебя. — И я люблю тебя, — пролепетала она, и они вновь поцеловались через решетку. Однако в тот день их заметила вредная Глафира и немедля рассказала Кудашеву о том, что княгиня некоторое время тайком говорила с поручиком Измайловым у ограды и даже дерзко целовала его в губы. Виктор вновь впал в ярость, жестоко избил жену, едва она вернулась в дом, и запер ее в комнате. Почти месяц Ирине было запрещено даже выходить на улицу, а еду ей приносила ненавистная шпионка Трушнева.