— Все верно вы говорите, Ольга Николаевна, но от этого мне не легче. — Мне надобно облегчить ваши страдания, месье Измайлов? — в негодовании выпалила она и вмиг замолчала, видя, как от ее громкого возгласа обернулась стоящая рядом дама. — Не мои, вашей сестрицы. Вы должны помочь нам. Вы должны передать ей письмо… — Письмо? Нет, — закачала она отрицательно головой. — Если Кудашев перехватит его, да еще узнает, что оно от вас, он наверняка отыграется на Ирине. — Я нашел выход, как спасти ее, поймите! — порывисто вымолвил он ей на ухо. — Только вы можете попасть в имение Кудашевых, князь более никого не пускает. Прошу вас, вы наш единственный шанс на спасение из этой трагичной ситуации. — Я не смогу, — колебалась Оленька, и от переживаний за сестру ее глаза увлажнились. Она хотела ей помочь, но боялась навредить. — Вдруг все раскроется, что тогда? — Никто не узнает. Если вы тайком передадите письмо. Вы же любите сестру? Сделайте это ради нее, не ради меня. Она страдает, неужели вам совсем не жаль ее? — Жаль… — пролепетала она и смахнула со щеки побежавшую слезу. Она тут же прикрыла нижнюю часть лица пушистым веером, дабы скрыть от окружающих свои слезы и волнение. — Я уже написал письмо, оно со мной. Я специально приехал сегодня сюда. Я знал, что вы будете здесь. И Господу было угодно, чтобы вы сами подошли к нам. Вы только передадите письмо, остальное я сделаю сам. Вы поможете? Ольга долго пронзительно сверлила взглядом его красивое взволнованное лицо. И только через минуту тихо сказала: — Давайте письмо, я передам… Санкт-Петербург, особняк Трубецких на Фонтанке 1827 год, Ноябрь, 16 Ольга ворвалась в кабинет отца и прямо с порога возмущенно заявила: — Батюшка! Поверенный только что рассказал мне, что вы переписали усадьбу в Дмитровке на имя этой пронырливой Красовской! Это правда? Подняв на младшую дочь тяжелый взгляд, Николай Николаевич отложил перо и выпрямился в кресле. Он прошелся по ее стройной фигурке, затянутой в голубой шелк платья, по глубокому вырезу, кокетливой прическе с темными локонами над висками. Да, Ольга была не чета своей тихой спокойной матери, подумал Трубецкой, и полной противоположностью сестре. Она скорее пошла нравом в него самого, такая же безудержная в своих порывах и дерзким тоном. Он знал, что успокоить ее сейчас может только правда и его твердое слово. — Да. Евгения Ивановна новая владелица имения и дома, — ответил он. — Но это имение моей матушки! И мое приданое! Как вы смели подарить его этой… этой… — она запнулась. Ей очень хотелось обозвать эту ушлую вдову непотребным словом, но она боялась показать Трубецкому, что знала эти самые слова. — Твое приданое и без того велико, Оля, — заявил Николай Николаевич. — Одним поместьем меньше или больше, ты даже не заметишь разницы. А Евгения Ивановна очень нуждается. Ей негде жить, и она вся в долгах. — Неужели эта жеманница так хороша в постели, как все говорят, что вы, батюшка, совсем потеряли рассудок из-за нее? Неужто ваши интимные утехи стоят так дорого? На миг Николай Николаевич не нашелся, что ответить, ибо дочь попала в самое яблочко. Действительно, в постели Евгении не было равных. Хотя Трубецкой был довольно искушен в любовных играх, но более страстной и искусной любовницы, чем Красовская, у него никогда не было. Она была как опиум, от которого невозможно отказаться, дурманила разум и делала его почти безвольным. — Ольга! — возмутился Трубецкой. — Не смей так говорить со мной! Ты забываешься! Я твоей отец и… — Я вижу, что вы не уверены в себе и хотите купить Красовскую деньгами. Зачем матушка так необдуманно поступила? Все состояние завещала вам, а не мне напрямую! Как это глупо! — Ты говоришь плохо о своей покойной матери, Ольга! Побойся Бога! — О, Бог тут ни при чем, батюшка! Ваш блуд с этой нищей вдовой точно проделки дьявола! — Ольга, еще слово! — И что? — с вызовом сказала девушка. Эгоизм отца просто выводил Ольгу из себя. — Эта ведьма Красовская явно околдовала вас! Надеюсь, вы не пожалеете о том, что переписали на эту злыдню мою усадьбу. Попомните мое слово, теперь она не будет в вас нуждаться и отошлет прочь! Нынче у нее есть имение с двумя деревнями и усадебный дом! А вы ей сейчас без надобности! — Нет, ты ошибаешься, — тихо ответил Трубецкой, боясь того, что дочь окажется права. — Чувствую, что она скоро все приберет к рукам! Так, батюшка? Вы, небось, надумали жениться на ней? — Нет, — замотал он головой. — Как я могу? Я не уверен в ней… — Хоть один разумный ответ! — воскликнула Ольга. — В ее ветрености уверены все. Только вы не видите очевидного. Кроме вас у нее есть любовник. — Кто же? — выпалил взволнованно Николай Николаевич, вскакивая на ноги. — Ты знаешь его имя, Оля? Ты должна мне сказать! — Не знаю! — фыркнула она. — Больно надо мне знать с кем эта ваша Красовская проводит ночи. Я даже слушать о том не стала далее от Мари. Сами следите за своей ведьмой, батюшка! Мне эта женщина омерзительна! — Как ты зло говоришь, Оля, мы должны быть терпимее к людям. — Да, я зла! Очень зла! Вы подарили мое имение ей. Я что же, должна, по-вашему, радоваться этому? — Все же ты могла бы понять меня… — Не пойму! Я обижена на вас, батюшка. Потому немедля уезжаю! Поеду навестить Ирину в Лопатьево. Вернусь через пару недель. Оленька вихрем вылетела из кабинета отца, даже не услышав, дал ли ей дозволение отец на поездку или нет. После ее ухода Николай Николаевич осел обратно в кресло, думая о том, что пусть лучше Ольга навестит сестру и немного успокоится, а то и далее будет изводить его своим недовольством по поводу подаренного имения. Удивительно, но Трубецкой, имея властный нрав, пасовал перед младшей дочерью, видя в ней свое отражение и ощущая, что, как старший, должен быть умнее и уступать ей. Глава XIX. Деспот Московская губерния, с. Лопатьево усадьба князей Кудашевых, 1827 год, Ноябрь Утро началось с громких криков в коридоре. В этот час горничная расчесывала густые волосы княгини, собираясь сделать ей прическу. Ирина сидела перед зеркалом трельяжа в ночной рубашке и пеньюаре и как-то тоскливо взирала на свое отражение: бледное печальное лицо с заплаканными глазами. Как и все предыдущие ночи, она плохо спала. Время было до завтрака, потому, когда дверь в спальню княгини резко распахнулась, молодые женщины вздрогнули от неожиданности, не понимая, кто в такой ранний час решил прийти. На пороге возникла высокая сухопарая фигура Кудашева. Он, чуть покачиваясь, зашел в комнату, тяжело ступая. Помятые штаны, несвежая рубашка и запачканные грязью сапоги говорили о том, что князь с утра уже где-то побывал и только вернулся домой. Хотя это мало волновало Ирину, но она, обернувшись к мужу, все же из вежливости осведомилась: — Что-то случилось? — Пшла вон, дура! — процедил в сторону горничной Кудашев. Его язык заплетался, а он еле стоял на ногах. Ирина тут же поджала губы, видя, что муж опять с утра пьян. Почти месяц Виктор не просыхал от спиртного и все свое время проводил в дальнем флигеле в компании своего гарема и коньяка. Еще месяц назад по приезде в усадьбу Кудашев объявил жене, что она пожалеет о своем пренебрежении. Уже на следующий день князь приказал своему приказчику устроить в дальнем флигеле, где было девять комнат, жилище для нескольких девиц. Поначалу отобрав трех самых пригожих дворовых девок, Виктор поселил их в этом флигеле. Единственными обязанностями девиц стало украшение себя и удовлетворение интимных потребностей барина. Кудашев объявил, что эти крепостные девки теперь его официальные любовницы и он будет проводить ночи с ними. Сказал он это прилюдно, прямо за завтраком при Ирине, Глафире и дворовых слугах. И тут же велел приказчику купить девицам новые платья, безделушки и белье, чтобы они выглядели как барышни. Виктор рассчитывал вызвать реакцию Ирины, желая задеть ее. Но, на его удивление, жена молча улыбнулась ему и ничего не ответила, как, впрочем, и остальные слуги, услышав подобные приказы хозяина. Безразличие Ирины вмиг разозлило князя. В бешенстве Виктор скинул со скатерти столовые приборы и вылетел из столовой под испуганные стенания Трушневой, которая побежала вслед за Кудашевым, уверяя его в свой преданности. После всей этой поэтичной гнусной сцены Ирина лишь печально вздохнула и попросила подать ей чаю. Совершенно не переживая о том, что муж вышел из себя и решил устроить вакханалию под их крышей. Главное, чтобы муженек держался от нее на расстоянии. Кудашев исполнил свою угрозу и с того дня переселился во флигеле, где с утра до ночи пировал со своими новыми пассиями, блудил, обжирался и упивался спиртным. Это мало трогало Ирину, и она была только рада, что муж избавил ее от своей неприятной компании. Спустя пару недель горничная княгини доложила барыне, что Виктор Сергеевич совсем не в себе и продолжает бесчинствовать, поселив в своем флигеле еще пять девиц. Теперь он блудил со своими крепостными девками с утра до ночи, то с одной, то с другой, выбирая порой сразу двоих. Вполуха слушая эти непристойные рассказы, Ирина думала о том, что гнусность этого человека не знает границ. Из рассказов той же горничной Ирина знала, что девки для удовольствий барина теперь свозились ему на осмотр с ближайших деревень, принадлежащих Кудашевым. Он сам лично осматривал их, выбирая по своему вкусу. Девки были довольны вниманием барина, ибо, попав во флигель, более не работали ни в доме, ни в поле, только украшали себя, наряжались, жили в неге и лишь ублажали барина по его желанию. Ели они тоже вдоволь, а еще каждой девице Кудашев за день пребывания в его гареме жаловал по четвертаку. Тот гарем иногда посещала и Трушнева, также готовая услужить хозяину в удовлетворении его интимных желаний. Слуги все это видели и, естественно, докладывали обо всем княгине. Но Ирину это мало трогало, Кудашев был ей безразличен, и его аморальные дела не могли причинить ей душевную боль. Все были довольны: крепостные девки, Ирина, что муж оставил ее в покое, и даже слуги, которые почти не видели барина и не получали от него нагоняев. Потому весь этот месяц жизнь в усадьбе текла тихо и спокойно. Однако сегодня, видимо, что-то случилось, раз муж решил выйти из флигеля-гарема и наведаться прямо с утра к ней. Услышав грозный приказ барина, горничная сразу же ретировалась из спальни, закрыв плотнее дверь. Ирина же, совершенно не горя желанием говорить с мужем, помятое опухшее лицо и взлохмаченные волосы которого делали его безобразным, отвернулась обратно к зеркалу. Однако безразличие жены вмиг вывело Кудашева из себя, он в три шага достиг молодой женщины и, схватив ее распущенные волосы в кулак, прохрипел ей в лицо: — Тебе не интересно, где я провел ночь? — Видимо, на улице, судя по вашим грязным сапогам, — ответила она тихо, чувствуя, что любой ее ответ не понравился бы мужу. — Нет! Я провел ночь с тремя девками, которые были так горячи и покладисты, что я до утра не мог забыться сном! — прохрипел он ей в лицо, ища хоть немного недовольства в ее прекрасных карих глазах. Эта фраза вызвала у Ирины лишь чувство брезгливости, и она поморщилась от упомянутых Кудашевым подробностей. — Да хоть всех дворовых девок покройте, ваша светлость, если вам угодно. Мне дак все равно, — холодно ответила она, отвернув лицо, ибо от мужа невыносимо несло перегаром, дешевыми духами и потом. — Неблагодарная дрянь! — Вы гнусный человек, отпустите! Хватит уже мучить меня… Она скинула его жесткую ладонь со своих волос, встала, обхватив себе руками, и отошла. — Это ты во всем виновата! — пророкотал он в ее спину. — Я? Хотите жить в гнусности и распутничать, пожалуйста! Я-то тут при чем?! Или вы думаете, что, увидев вас в постели с Трушневаой я опечалюсь? Вы ошибаетесь, вы мне безразличны, как и все ваши блудные похождения! — процедила она.