– Вы говорили про комиссара Лоцупоне. – Ах да. Это человек неглупый, опытный и умеющий вертеться. – И что это значит? – А значит, что, скорее всего, Лоцупоне подумал то же самое, что и мы, – что ограждение установили задним числом, но посмотрел на это сквозь пальцы. – Почему? – Возможно, ему посоветовали поверить Дипаскуале и Спиталери на слово. Но навряд ли мы узнаем, кто именно в квестуре или во дворце так называемого правосудия дал подобный совет. – Ну, догадаться, по крайней мере, можно, – возразил Фацио. – Каким же образом? – Вот вы сказали, комиссар, что хорошо знаете Лоцупоне. А вы знали, что он женат? – Нет. – На дочери синьора Латтеса. – А. Ничего себе новость. Синьор Латтес, заведующий канцелярией начальника управления, за свою слащавость прозванный Латте с Медом, – церковная крыса, которая словечка не ввернет, не смазав его прежде вазелином, и за все, к месту и не к месту, благодарит Мадонну! – Знаешь, кто из политиков стоит за зятем Спиталери? – За мэром-то? Мэр Алессандро входит в ту же партию, что и глава региона, и в ней же, кстати, состоит синьор Латтес, который на выборах всегда голосует за депутата Катапано, только и всего. Джерардо Катапано был человеком, способным держать в узде как семью Куффаро, так и семью Синагра – два главных мафиозных клана Вигаты. Монтальбано совсем было пал духом. Неужели ничто никогда не меняется? Куда ни кинь, всюду родня, с которой лучше не связываться; мафия стакнулась с политикой, предприниматели с мафией, политики с банками, банки с ростовщиками и отмывателями денег… Что за непристойный канкан! Что за непролазная грязь из коррупции, мошенничества, уголовщины, подлости и афер! Он представил себе такой диалог. – Ты, главное, не лезь на рожон, потому что «икс», ставленник депутата «игрек» и при этом зять такого-то, который ходит под мафиозо «зет» и в отличных отношениях с депутатом H. – А депутат H. разве не из оппозиции? – Да, но это одно и то же. Как там говорил старина Данте? Италия – раба, приют скорбей, Корабль без кормщика средь бури дикой, Разврата дом, не матерь областей![1] Италия по-прежнему раба, которая служит как минимум двум господам: Америке и церкви, а штормит ее теперь каждый божий день – отчасти по вине кормщика, о котором слова доброго не скажешь. Конечно, число областей, коим Италия была матерью, перевалило уже за сотню, но зато разврат и бардак тоже разросся в геометрической прогрессии. – Так вот, шестеро рабочих… – продолжал Фацио. – Постой. Сегодня вечером ты занят? – Да нет. – Съездишь со мной в Монтелузу? – Зачем? – Побеседуем со сторожем, с Филиберто. Где у них стройка, я знаю: Дипаскуале объяснил. – У меня такое впечатление, что вы этого Спиталери так или иначе хотите прищучить. – Угадал. – Конечно, съезжу! – Ну так расскажешь ты про этих рабочих, наконец? Фацио зыркнул на него обиженно. – Комиссар, я уже час как пытаюсь. Он развернул листок. – Итак, список рабочих: Далли Кардилло Антонио, Змекка Эрмете, Бутера Иньяцио, Пассалаква Антонио, Фьорилло Стефано, Миччике Гаспаре. Далли Кардилло и Миччике – это те, что остались работать до последнего, закапывали нижний этаж. – Если я тебя спрошу, ты мне ответишь честно? – Попробую. – Ты собрал полные анкетные данные на каждого из шестерых? Фацио порозовел. «Страсть к персональным данным», как называл ее комиссар, была сильнее его. – Это да, комиссар. Но не зачитал же. – Не зачитал, потому что духу не хватило. Ты навел справки, работают ли они сейчас и где? – Разумеется. Они сейчас работают на четырех стройках у Спиталери. – Четырех? – Да. И через пять дней еще пятая откроется. С такой-то протекцией, что от политиков, что от мафии, еще б ему без работы сидеть! К тому же Спиталери мне сказал, что предпочитает иметь дело с одними и теми же рабочими. – Не считая всяких залетных арабов, которых можно благополучно выкинуть на помойку. Далли Кардилло и Миччике работают на стройплощадке в Монтелузе? – Нет. – Тем лучше. Вызови мне этих двоих на завтра на утро – одного на десять, другого на двенадцать, раз уж сегодня мы поздно закончим. И чтобы без отговорок. Если что – припугни. – Сейчас же займусь. – Хорошо. Я поеду домой. Встречаемся здесь в полночь и выезжаем в Монтелузу. – Форму надевать? – Боже упаси. Наоборот, если он примет нас за уголовников – тем лучше. Вернувшись в Маринеллу и расположившись на веранде, комиссар ощутил некое подобие прохлады – очевидно, это было самовнушение, поскольку на море и в воздухе стоял мертвый штиль. Аделина приготовила ему паппаноццу. Вареный лук с картофелем, размятые вилкой в пюре. Заправка: оливковое масло, капелька уксуса, соль и свежемолотый черный перец. Больше он ничего есть не стал, чтобы не ехать на полный желудок. Потом часов до одиннадцати он читал отличный детектив двух шведских авторов, мужа и жены, где чуть ли не каждая страница пестрела яростными и обоснованными нападками на правительство и социал-демократию. Монтальбано посвятил его мысленно всем тем, кто чурается детективов, считая их жвачкой для мозгов вроде кроссворда. В одиннадцать он включил телевизор. На ловца и зверь бежит: в «Телевигате» депутат Джерардо Катапано торжественно открывал новый собачий приют в Монтелузе. Монтальбано выключил телевизор, как следует ополоснулся и вышел. В отделение он приехал без четверти полночь. Фацио его уже ждал. Оба были в легких ветровках поверх рубашек с коротким рукавом. Они улыбнулись такому совпадению мыслей. Человек в ветровке в такую жарищу поневоле внушает опасения, потому что девяносто девять процентов из ста, что под ветровкой у него револьвер – за поясом или в кармане. И действительно, оба были при оружии. – На вашей поедем или на моей?