– …и огребу по полной. – Почему? – Потому что, когда речь о человеке с такой крышей, как у Спиталери, Томмазео будет осторожничать и перестраховываться. Мало того: тут же набегут адвокаты, которые живьем его съедят. Тронуть Спиталери – значит дернуть за хвост кучу шишек: мафиози, депутатов, мэров. Там вокруг него столько народу прикормлено… – Комиссар, Томмазео, может, и теряет разум при виде женщины, но что касается честности… – Да об Томмазео там просто ноги вытрут! Если хочешь, могу предсказать линию защиты Спиталери: «Но утром двенадцатого числа мой клиент вылетел из Пунта-Раизи не тем самолетом, где обнаружилась неисправность, а предыдущим». – «Но в списках пассажиров предыдущего рейса Спиталери не значится!» – «Зато значится Росси!» – «А кто этот Росси?» – «Пассажир, который передумал лететь, благодаря чему Спиталери получил возможность вылететь заранее и успеть на рейс до Бангкока». – Можно я сыграю Томмазео? – перебил Фацио. – Конечно. – А как вы объясните звонок с несуществующей пересадки? – спросил и торжествующе посмотрел на комиссара. Тот рассмеялся: – А знаешь, что тебе ответит адвокат? Вот что: «Да мой клиент звонил из Рима! В тот день рейс „Тайских авиалиний“ вылетел не в четырнадцать пятнадцать, а в восемнадцать тридцать!» – Он правда вылетел в это время? – уточнил Фацио. – Правда. Только Спиталери об этой задержке не знал. Он-то думал, что самолет уже на пути в Бангкок. Фацио принял задумчивый вид. – Ну коли дело так… – Вот видишь! Здесь мы рискуем повторно наступить на те же грабли, что и с рабочим-арабом. – И что ж нам тогда делать? – Надо во что бы то ни стало выбить признание. – Легко сказать! – Мало того, даже при наличии признания не факт, что нам удастся посадить Спиталери. Скажет, что признание вынужденное, выбито силой, дано под пыткой. Признание – это необходимый минимум для передачи дела в суд. – Да, но как его получить? – Некоторые наметки у меня есть. – Серьезно?! – Да. Но не хочу говорить о них здесь. Можешь сегодня подъехать ко мне в Маринеллу к половине одиннадцатого? В Маринеллу комиссар приехал в восемь. Первым делом вышел на веранду. Ни ветерка, неподвижный воздух лежал на земле тяжелым одеялом. Раскалившийся за день песок только начал отдавать тепло, отчего стало ощутимо жарче и влажнее. Море как вымерло, белые барашки прибоя казались пеной у губ. Взволнованный предстоящим приходом Адрианы и необходимостью задать ей ряд вопросов, Монтальбано обливался по́том, как в сауне. Он разделся и в одних трусах пошел к холодильнику. Открыл и остолбенел. Потом вспомнил, что не заглядывал внутрь с тех самых пор, как Аделина сказала, что приготовит еды на два дня. Как будто кусок рынка Вуччирия перенесли в холодильник! Он тщательно обнюхал все тарелки – все было еще свежим. Накрыл на веранде. Выставил оливки, обычные и вяленые, сельдерей, головку качокавалло и еще шесть блюд: одно с анчоусами, одно с мелкими кальмарчиками, одно с осьминожками, одно с каракатицами, одно с тунцом и одно с морскими улитками. Каждое шло со своей заправкой. И что-то еще осталось в холодильнике. После чего принял душ, переоделся и решил позвонить Ливии: ему позарез было нужно услышать ее голос. Может, чтобы набраться мужества перед встречей с Адрианой? Ответил все тот же женский голос, сообщив, что вызываемый абонент недоступен. Недоступен! Какого хрена это вообще значит? Почему Ливия избегает его как раз тогда, когда больше всего ему нужна? Неужели до нее не дошли его молчаливые сигналы SOS? Возможно, синьорина очень уж увлеклась разными забавами, или, вернее сказать, утехами, на которые не поскупился кузен Массимильяно? И пока он чем дальше, тем больше вскипал от ярости, сам не зная, муки ревности тому причиной или уязвленная гордость, в дверь позвонили. Он не сдвинулся с места. Второй звонок, подольше. Лишь тогда наконец Монтальбано, весь в поту, поплелся открывать, чувствуя себя чем-то средним между приговоренным к смерти, влекомым на электрический стул, и пятнадцатилетним подростком на первом в жизни свидании. Адриана, в джинсах и блузке, легонько чмокнула его в губы с такой непринужденностью, будто они сто лет знакомы, и проскользнула мимо него в дом. Как получается, что в такую жару эта девушка неизменно благоухает свежестью? – Это было нелегко, но я все-таки пришла! Знаешь, я слегка взбудоражена. Показывай! – Что? – Свой дом. Она тщательно обошла весь дом, комнату за комнатой, как будто собиралась его снять. – С какой стороны ты спишь? – спросила она, когда они подошли к кровати. – С той. А что? – Ничего. Просто спросила. Как зовут твою девушку? – Ливия. – Откуда она? – Из Генуи. – Покажи фотографию. – Чью? – Твоей девушки, чью ж еще? – У меня ее нет. – Да покажи, я ее не съем. – У меня ее правда нет. – Как же так? – Вот так. – А где она сейчас? – Недоступна, – вырвалось у него. Адриана посмотрела на него озадаченно. Пришлось объяснить: – Она на яхте с друзьями. И почему он не сказал ей правду? – Я накрыл на веранде, пойдем, – сказал он, чтобы отвлечь ее от деликатной темы. При виде накрытого стола Адриана опешила: – Слушай, я, конечно, люблю поесть, но это уж слишком… Боже, как здесь красиво! – Садись сперва ты. Адриана уселась на скамейку, но не с краю, так что Монтальбано, чтобы сесть рядом, пришлось прижаться к ней чуть ли не вплотную. – Мне так не нравится, – сказала Адриана. – Что именно? – Так сидеть. – Верно, так слишком тесно. Если ты немного подвинешься…