– Это сложнее, – сказал Бьёрн Хольм. – Мы не нашли ни одного производителя подобных зубов, по крайней мере из железа. Возможно, он заказал их у какого-нибудь кузнеца. Или сделал сам. Во всяком случае, это что-то новое, мы никогда не видели, чтобы кто-то пользовался такими зубами. – Новое в поведении, – произнес Эуне и расстегнул пуговицу на пиджаке, освобождая живот. – Основополагающих изменений в поведении не происходит почти никогда. Люди предсказуемы, они постоянно совершают одни и те же ошибки, даже при наличии новых вводных. Это мой постулат, и он является настолько спорным в психологических кругах, что ему выпала честь называться постулатом Эуне. Когда мы наблюдаем изменение поведения индивида, оно вызвано изменениями окружающего мира, под которые индивид подстраивается. В то же время основополагающая мотивация поведения индивида остается неизменной. Если сексуальный преступник обнаруживает новые фантазии и наслаждения, то это не уникально, это происходит потому, что у него постепенно развивается вкус, а не потому, что индивид проходит через фундаментальные изменения. Когда я был подростком, мой отец сказал, что когда я стану старше, то начну ценить Бетховена. В то время я ненавидел Бетховена и был совершенно уверен, что он ошибается. У Валентина Йертсена уже в юном возрасте был довольно широкий круг сексуальных интересов. Он насиловал молодых и старых женщин, возможно и мальчиков, о взрослых мужчинах нам неизвестно, но, видимо, по вполне понятным причинам: взрослые мужчины в состоянии лучше сопротивляться. Педофилия, некрофилия, садизм – все это есть в меню Валентина Йертсена. Если не считать Свейна «Жениха» Финне, Валентин Йертсен – это человек, которого полиция Осло связывает с наибольшим количеством преступлений на сексуальной почве. То, что теперь он попробовал кровь на вкус, свидетельствует о его приверженности тому, что мы называем «openness», открытость новому опыту. Я говорю «попробовал на вкус», потому что некоторые наблюдения, например добавление в кровь лимона, указывают на то, что Валентин Йертсен скорее экспериментирует с кровью, чем одержим ею. – Не одержим?! – закричал Скарре. – У него по жертве в день! Пока мы тут сидим, он наверняка уже вышел на охоту. Или как, профессор? Научное звание было произнесено с нескрываемой иронией. Эуне взмахнул короткими руками: – И опять же я не знаю. Мы не знаем. Никто не знает. – Валентин Йертсен, – произнес Микаэль Бельман. – И мы совершенно в этом уверены, Братт? В таком случае дай мне две минуты поразмыслить над делом. Да, я понимаю, что дело срочное. Бельман прервал разговор и положил мобильный телефон на стеклянный стол. Исабелла только что рассказала ему, что это стекло специально выдувалось на фабрике «КлассиКон» и что стоит оно больше пятидесяти тысяч крон. И что она предпочитает иметь несколько образцов высококачественной мебели, а не заполнять новую квартиру хламом. Со своего места Бельман видел искусственный пляж и паромы, входящие в Осло-фьорд и покидающие его. Резкие порывы ветра хлестали фиолетовое море, вдали пенились белые барашки. – Ну? – спросила Исабелла из кровати у него за спиной. – Руководитель следствия интересуется, соглашаться ли ей на участие в сегодняшнем выпуске «Воскресного журнала». Тема, естественно, убийства вампириста. Мы знаем, кто убийца, но не знаем, где он может находиться. – Все просто, – сказала Исабелла Скёйен. – Если бы парня поймали, тебе нужно было бы участвовать самому, но при частичном успехе правильнее послать своего представителя. Напомни ей, что она должна говорить «мы», а не «я». И не случится ничего страшного, если она намекнет, что преступник мог перебраться через границу. – Через границу? Почему это? Исабелла Скёйен вздохнула: – Не прикидывайся более глупым, чем ты есть, любовь моя, это нервирует. Бельман встал и подошел к двери на террасу. Он стоял и смотрел вниз на толпу туристов, пришедших в воскресенье на остров Тьювхольмен. Одни собирались посетить Музей современного искусства Аструп-Фернли, другие – посмотреть на суперсовременную архитектуру и выпить чашечку слишком дорогого капучино. А кое-кто – помечтать об одной из еще не проданных и до смешного дорогих квартир. Кстати, он слышал, что в музее выставили «мерседес» с коричневым затвердевшим человеческим дерьмом вместо звезды «Мерседеса» на капоте. Ну и нормально, для многих твердые экскременты – символ статуса. Другим, для того чтобы чувствовать себя статусно, требовалась самая дорогая квартира, самый новый автомобиль или самая большая яхта. И были люди вроде Исабеллы и его самого, которым требовалось абсолютно все. Власть, но без удушающих обязательств. Почет и уважение, но с достаточной степенью анонимности, чтобы быть в состоянии свободно передвигаться. Семья, дарующая рамки безопасности и передающая гены следующему поколению, и одновременно свободный доступ к сексу за пределами четырех стен дома. Квартира и машина. И твердые экскременты. – Итак, – начал Микаэль Бельман, – ты думаешь, что если Валентин Йертсен теперь на некоторое время исчезнет, то общественность автоматически решит, что он ускользнул за границу, а не что полиция Осло оказалась не в состоянии поймать его. Но если мы его поймаем, значит мы быстро работаем. А если он совершит новое убийство, то все сказанное нами все равно забудут. Он повернулся к Исабелле. Почему она решила поставить большую двуспальную кровать в гостиной, хотя в квартире имелась нормальная спальня, он не понимал. Особенно потому, что соседи могли видеть, что здесь происходит. Хотя он подозревал, что именно поэтому. Исабелла Скёйен была крупной женщиной, ее мощные длинные члены раскинулись под тяжелой золотистой шелковой простыней, драпирующей ее сочные формы. Один этот вид вновь возбудил в нем желание. – Ты произносишь всего лишь одно слово, и ты уже посеял мысль о загранице, – сказала она. – В психологии это называется укоренением. Это просто и срабатывает всегда. Потому что люди просты. – Она скользнула взглядом вниз по его телу и широко улыбнулась. – Особенно мужчины. Она одним рывком сбросила шелковую простыню на пол. Бельман уставился на нее. Иногда ему казалось, что вид ее тела нравится ему больше, чем прикосновения к нему, а вот с собственной женой все было наоборот. Что странно, поскольку тело Уллы объективно было красивее тела Исабеллы. Но неистовая, яростная похоть Исабеллы заводила его больше, чем нежность Уллы и ее тихие, прерываемые слезами оргазмы. – Дрочи, – приказала Исабелла, развела ноги в стороны, так что колени стали похожи на два распростертых крыла хищной птицы, и коснулась двумя крепкими пальцами своих половых органов. Он сделал, как она велела. Закрыл глаза. И услышал постукивание по стеклу. Черт, он уже забыл о Катрине Братт. Бельман схватил вибрирующий телефон: – Да? Женский голос что-то сказал, но Бельман ничего не услышал из-за оглушительного гудка парома, раздавшегося в тот же момент. – Ответ «да»! – прокричал он нетерпеливо. – Ты должна участвовать в «Воскресном журнале». Я сейчас занят, но я позвоню тебе позже и дам несколько инструкций, хорошо? – Это я. Микаэль Бельман остолбенел. – Сокровище мое, это ты? Я подумал, звонит Катрина Братт. – Ты где? – Где? Разумеется, в офисе. Во время последовавшей за этим слишком долгой паузы до него дошло, что она, конечно, тоже слышала гудок парома и поэтому задала такой вопрос. Он тяжело выдохнул через рот, глядя вниз на опускающийся член. – Ужин будет готов не раньше половины шестого, – сообщила она. – Ну хорошо, – ответил он. – Что… – Говяжий стейк, – сказала она и дала отбой. Харри и Андерс Виллер вышли из машины перед домом 33 по улице Йоссингвейен. Харри закурил и посмотрел на красное кирпичное здание, обнесенное высоким забором. Когда они отъезжали от Полицейского управления, светило солнце, заставляя осенние краски сверкать, но пока ехали сюда, собрались тучи, и теперь они, как потолок цементного цвета, едва не задевали землю и высасывали краски из окружающего мира. – Значит, это тюрьма Ила, – сказал Виллер. Харри кивнул и глубоко затянулся. – Почему его называют Женихом? – Потому что жертвы его насилия беременели и он угрозами заставлял их обещать, что они выносят ребенка. – А если нет? – Он вернется и самолично сделает кесарево сечение. – Харри затянулся в последний раз, затушил сигарету о пачку и убрал в нее окурок. – Давай уже покончим с этим делом. – Правила запрещают нам приковывать его наручниками, но мы будем наблюдать за вами через камеры слежения, – сказал тюремный надзиратель, который пропустил их через шлюз и довел до конца длинного коридора с выкрашенными в серый цвет стенами и железными дверьми по обе стороны. – У нас правило не приближаться к нему ближе чем на метр. – Господи, – пробормотал Виллер. – Он что, нападает на вас? – Нет, – ответил надзиратель и сунул ключ в замок последней двери. – У Свейна Финне нет ни единого замечания за те двадцать лет, что он провел здесь. – Но?.. Тюремный надзиратель пожал плечами и повернул ключ в замке. – Думаю, вы поймете, что я имею в виду. Он открыл дверь, отступил в сторону, и Виллер с Харри вошли в камеру. Человек, сидевший на койке, находился в тени. – Финне, – сказал Харри. – Холе. – Голос из тени звучал как скрежет перемалываемого камня. Харри махнул рукой в сторону единственного стула в помещении: – Ничего, если я присяду? – Если ты считаешь, что у тебя есть для этого время. Слышал, у тебя появились кое-какие дела. Харри уселся. Виллер встал у него за спиной возле двери. – Мм… Это он? – Кто «он»? – Ты знаешь, о ком я. – Я отвечу тебе на этот вопрос, если ты честно ответишь на мой. Тебе не хватает этого? – Не хватает чего, Финне? – Товарища по играм твоего уровня. Как в случае со мной. Человек в тени наклонился вперед и попал в луч света из окна, расположенного высоко под потолком, и Харри услышал, как участилось дыхание Виллера у него за спиной. Тень от прутьев решетки ложилась на рябое лицо с красно-коричневой, похожей на выделанную кожей. Борозды на лице частые, глубокие и четкие, словно их ножом прорезали до самых костей. Вокруг головы повязан красный платок, как у индейца. Усы, толстые влажные губы. Зрачки карих глаз маленькие, а белки – желтоватые, но тело мускулистое и стройное, как у двадцатилетнего юноши. Харри сосчитал. Свейну «Жениху» Финне должно было исполниться семьдесят пять. – Человек никогда не забывает своего первого. Или как, Холе? Мое имя всегда будет стоять первым в списке твоих побед. Я лишил тебя девственности, разве не так? – Он засмеялся, словно прополоскал рот гравием. – Ну что же… – произнес Харри, сложив на груди руки. – Если ответом на мою честность станет твоя, то мой ответ – нет, я не испытываю нехватки. И я никогда не забуду тебя, Свейн Финне. Как и никого из тех, кого ты искалечил и убил. Вы регулярно посещаете меня по ночам. – Меня тоже. Они такие преданные, мои невесты. Толстые губы Финна разомкнулись, когда он одновременно ухмыльнулся и прикрыл правой рукой правый глаз. Харри услышал, как Виллер сделал шаг назад и наткнулся на дверь. Глаз Финне смотрел на Виллера через отверстие в ладони, достаточно большое, чтобы через него мог пройти мячик для гольфа. – Не бойся, мальчик, – сказал Финне. – Это своего шефа ты должен бояться. Он был таким же молодым, как ты сейчас, а я все положил на землю и не мог защищаться. И тем не менее он приставил свой пистолет к этой руке и выстрелил. У твоего шефа черное сердце, мальчик, помни это. И сейчас твой шеф снова испытывает жажду. Как и тот человек, там. А эта ваша жажда подобна пожару, поэтому ее надо потушить. Пока не потушишь, она будет пожирать все, к чему прикасается. Разве это не так, Холе?