Я едва не спотыкаюсь о ступеньку. То есть он меня все-таки заметил?! Вот же му… жик. Ну нет! Я больше не стану умываться в той мелкой раковине. И убегать больше не стану. Не на ту напал! Медленно поворачиваюсь и встречаю его взгляд. Спереди Ник Омельчин так же хорош, как и сзади, но я настолько зла, и в моей крови гуляет такое бешеное количество адреналина, что я не собираюсь пасовать или краснеть перед ним. – Значит, еще одно правило, о котором ты не успел меня предупредить? – Правило? – переспрашивает мужчина, по-прежнему ухмыляясь. – Ну да, – киваю. – Что-то вроде по утрам в этом доме нужно ходить голышом. Так я не стану его нарушать. Я подхватываю края футболки и стягиваю ее. Под ней только нижнее белье: обычное, белое, с простым кружевом. Я не стесняюсь своего тела, на пляже и то обнажаются больше, но под потемневшим взглядом Ника, испытываю смешанные чувства. От офигения от собственной смелости до торжества. Потому что Омельчин сейчас останется без завтрака: он откровенно залипает с зажатой в руке чашкой и рассматривает меня всю. – Достаточно? – спрашиваю я, успешно пряча улыбку за закушенной нижней губой. – Или нужно идти до конца? Знаешь ли, для меня это все непривычно… – Нет такого правила! – рычит Ник, и я едва сдерживаю смех. – У тебя сейчас яйца подгорят. – Что? – На сковороде, – киваю за его спину. Надо видеть его лицо! Будь под рукой камера, я бы это сняла, а потом распечатала и повесила на стену. В гостиной. Медленно поднимаюсь по лестнице с наслаждением слушая, как на кухне матерится Омельчин. К моей огромнейшей радости, когда я спускаюсь снова, оказывается Омельчин уже ушел. Поэтому тоже быстро завтракаю сэндвичами с индейкой и сыром и бегу на учебу. Хорошо, что я додумалась в первый же день купить билет на целый месяц и сейчас не ограничена в своих передвижениях. Тем более, что до учебного центра от «Москва-сити» теперь далековато. Едва успеваю, врываясь в аудиторию в самую последнюю минуту, отчего оказываюсь в центре внимания, потому что Джордж бросает на меня неодобрительный взгляд, а еще – во втором ряду и возле двери, потому что на моем месте возле окна расположилась брюнетка с короткой стрижкой. Но хуже всего, когда ведущий фотограф предлагает начать разбор вчерашней фотосессии с меня. – А вот и первый претендент! – кивает в мою сторону, прежде чем я успеваю занять свободную подушку. Это не то, что неожиданно, это, блин, неожиданно так, что от волнения у меня пересыхает в горле и подкашиваются ноги! – Вперед. Надеюсь, умеешь этим пользоваться лучше, чем будильником. Только сейчас замечаю проектор, именно через него Джордж собирается рассматривать наши работы на белой стене. Группа смеется, кто-то хмыкает, и мне хочется показать им непристойный жест. Бесит, когда высмеивают. В детстве я этого хлебнула сполна, из-за лишних килограммов, которые потом сгоняла спортом и правильным питанием. Конечно, худышкой стать не получилось, но то, что смогла, я исправила. Зато на смешки в глаза и за спиной у меня остался условный рефлекс: я расправляю плечи, приподнимаю подбородок и делаю свое дело. То, ради чего я здесь. То есть ради кого – самой себя. Но, видимо, сегодня не мой день. Потому что стоит первому портрету благодаря проектору возникнут на стене, как Джордж разносит его в пух и прах. Критикует так, что у меня холодеют пальцы, и вообще в груди холодеет. И каждое обидное слово о банальности, о спешке, о неумении видеть удачный ракурс острым жалом вонзается в мою самооценку все глубже и глубже. Но самое ужасное, что фотограф не позволяет мне показать следующий снимок, который как мне кажется (да, теперь я точно уверена!) значительнее лучше этого. – Для любителей выспаться объясняю, что нужно было выбрать одно фото, – раздраженно поясняет он, даже не глядя на меня. – Освободи место для следующего. Я люблю то, что я делаю, но сейчас мне хочется не просто плюхнуться на подушку, а уткнуться в нее лицом. Поэтому игнорирую сочувствующие и злорадные взгляды, кусаю губы и чувствую себя ужасно. Не спасает даже тот факт, что Джордж критикует почти все фото, которые по очереди появляются на стене. Достается всем студентам, кроме, пожалуй, Влада и брюнетки с челкой: они получают отметку «сносно». – Он не с той ноги что ли встал? – шепотом интересуется Арт. – Или мы все – отстой, – подавленно отвечает долговязый Коля, сидящий впереди меня. После просмотра всех работ Джордж толкает речь о том, что все конечно ужасно, но раз мы здесь, значит, готовы совершенствоваться. И раз у нас есть он, значит, некоторые с его помощью достигнут высот. Дальше фотограф с именем подробнее рассказывает про наши косяки и как их исправить, и уже не хочется удавиться. А после перерыва показывает, как работает он, снимая новую модель, и в конце приглашает попрактиковаться нас. С одной стороны все правильно, он прав, он опытнее, с другой – теперь во мне тонна нерешительности, и делать фотографии под строгим скептическим взглядом Джорджа для меня как ходить по сгнившему веревочному мосту над пропастью. Страшно и кажется, что вот сейчас точно свалишься. Когда занятия заканчиваются, я с облегчением выдыхаю и подхожу к Владу. Нам не удалось и парой слов перекинуться. Настроение все равно… – Дерьмо! – читает мои мысли Кристина, стоит Джорджу покинуть аудиторию, а части студентов рассосаться. – Это он называет учебой? Как в унитаз башкой макнул. Лучше и не скажешь. – Радуйся, что вообще сказал, что не так, – хмыкает Влад. – А вот как мне его «сносно» расшифровывать? – Двигайся в том же направлении, – предлагает блондинка и интересуется: – Тебе в ту же сторону? – Да, сегодня я снова работаю. Черт, даже Влад работает. Впрочем, я тоже, но у меня есть целый час до своей личной съемки. Вчера удалось договориться с двумя девчонками об уличных фотосессиях. Это, конечно, не свадьба, и деньги по меркам Москвы – смешные, но полтора часа работы, и я смогу перестать объедать Омельчина. По крайне мере, следующие пару дней. – Привет, Вета, – улыбается парень, замечаю меня. – Ты сегодня приняла весь огонь на себя. – Угу. Вспоминаю об утреннем эпизоде, и работать совсем не хочется, что со мной впервые. Я ведь люблю снимать, ловить мгновения, а тут прямо кажется, что я совсем неумеха, и что провинциальный свадебный фотограф – мой потолок. Ничего не имею против свадебных фотографов, но что, если я зря все это затеяла? Чем выше взберешься, тем больнее падать – любимая мамина поговорка. – Извини, сегодня не получится где-то посидеть, но может, завтра? Как там Кристина говорила? Слово на «Д». – Не страшно, – отвечаю. – У меня тоже съемка. Девчонки-клиентки оказываются интересными, а я переключаюсь и на отлично выполняю свою работу, но внутри меня будто разрастается черная дыра неуверенности. Кажется, что можно сделать лучше, а ничего толкового не получается. Ко всему прочему, на мобильном снова пропущенный от мамы, как ни странно, один-единственный, но я понимаю, что этого разговора не избежать. К моему самобичеванию присоединяются муки совести: мама же не в курсе, о чем мы договорились с Ником. – Я остаюсь в Москве, – говорю, когда родительница поднимает трубку. Хотя сегодняшний день получился донельзя унылым, и лодка моей уверенности дала течь. – Я знаю, – огорошивает она меня. – В смысле? – Никита звонил и все рассказал. Рассказал?! Только меня он забыл предупредить! – Веточка, ты все сделала правильно, что попросилась к нему, – радостно продолжает мама. Хотя в ее словах я слышу явственное «напросилась». – Конечно, я бы хотела, чтобы ты вернулась домой, но теперь хотя бы буду спокойна, что ты под присмотром. Мысленно ругаюсь, потому что вслух нельзя. Но нервы у меня не железные. – Значит, у Кати мне жить нельзя, а с этим язвительным сгустком тестостерона – можно что ли? – Он – семья, – бьет аргументом в лоб родительница. – Или Никита тебя чем-то обидел? Обидел-обидел. Обидел, когда в ванне не заперся. Но лучше голый Омельчин, чем возвращение домой. – Все в порядке, мам. Притираемся просто. Угу, и не только мы с Ником, но и мы с Москвой. Нет, я конечно не верила, что все будет легко и просто, но и не думала, что мои приключения зайдут так далеко. А еще и недели не прошло! И ладно бы дело было только в учебе или в самом факте переезда в новый город. Так в этом уравнении нарисовался еще и сводный брат. Омельчин дома, в тренажерке, поднимает штангу. На этот раз не голый, но лучше бы был. На нем свободные спортивные штаны с логотипом Nike и майка, промокшая от пота и не скрывающая того, что я успела сегодня рассмотреть. Впрочем, денек у меня выдался так себе, поэтому обхожу его с другой стороны, чтобы смотреть ему в лицо. – Какого ты позвонил моей маме? – интересуюсь, сложив руки на груди. – И что ты ей наговорил? – Сказал то, что должна была сказать ты, – не прерывая своего занятия, отвечает Омельчин. – Что с тобой все в порядке. – И ни слова про то, что я слезно умоляла тебе взять меня к себе? – Про это тоже, – ухмыляется Ник, возвращая штангу на место и переходя на другой тренажер. У него бугрятся мышцы, по коже струится пот, в воздухе витает запах мускуса, и приходится напоминать себе, что я в общем-то раздражена, и не рассматривать его так пристально. – Но ты сам предложил! – напоминаю я.