– И обратись в ближайшее отделение банка, – перебивает их Влад. – Они точно разберутся. – Спасибо, – искренне благодарю всех. – Извини, что не могу остаться, – говорит Влад, когда остальные расходятся. Разве что Кристина его ждет, им вроде как по пути. – Работа. – Все нормально. Сама справлюсь. – До завтра? – До завтра. Несусь пару кварталов в отделение банка и по пути стараюсь себя не накручивать. Потому что на этой карте все мои деньги, и без нее мне придется туго. От слова совсем. Пока жду своей очереди, уговариваю себя, что все будет хорошо, а вот интуиция пожарной сиреной воет, что не будет. – Карта заблокирована владельцем, – меланхоличным голосом сообщает мне сотрудница банка, когда я сбивчиво объясняю ей свою проблему. А у меня внутри холодеет, как будто я глотнула целиком шарик мороженого, и он прокатился по пищеводу, обещая заморозить меня всю. Потому что я понимаю. И потому что не верю, что она может так со мной поступить. – Этого не может быть! Я – владелец. – Елена Дмитриевна Омельчина – это вы? – Нет, это моя мама, – объясняю сбивчиво. – У меня не именная карта, самая обычная. Ее действительно оформляла мама, и совсем скоро должен был закончиться срок действия. И я хотела оформить уже на себя. Деньги на счету – мои. Сотрудница на том краю стола смотрит на меня строго. Ну да, это вроде как не по правилам. – Вам нужно было переоформить карту на себя до того, как владелец ее заблокирует. Приходите с мамой, и все сделаем. – Мама живет не в Москве. Я могу разблокировать карту сейчас? Без ее присутствия? – К сожалению, нет, – она непреклонна. – Если ваша мать не может прийти в отделение банка, то вам понадобиться ее подпись, заверенная нотариусом. Хочется побиться головой о стол, но вряд ли это мне поможет. Надежда умирает последней? По-моему, сейчас она сдохла в диких корчах. Моя любимая и любящая родительница только что лишила меня всех денег! Она хотела разговора – она его получит. – Это подло! – шиплю я, как только мама берет трубку. – Как ты могла так со мной поступить? – И тебе привет, дочка, – отвечает она сухо. – Ну хоть отсутствие денег заставило тебя вспомнить о матери. Выдыхаю, хотя кажется еще немного, и начну дышать огнем. – Это мои деньги! Я их сама заработала. Правда до последнего слова. Я год копила эту сумму: подрабатывала на стрит фотосессиях в будни после универа, а выходные проводила на свадьбах и юбилеях. – Никто не спорит, – соглашается мама, – но что будешь делать, когда они закончатся? Когда тебе не на что будет даже обратный билет купить? – То есть ты решила ускорить процесс, чтобы я прочувствовала всю горечь судьбы бомжа в Первопрестольной? Во мне все говорит от осознания несправедливости. От второго предательства за третий день. Сначала Катька, теперь вот мама. Чем я такое заслужила? – Нет, что ты, – заверяет мама, – я вообще не хочу, чтобы ты в чем-то нуждалась. Ты же еще глупый ребенок, Веточка. Считаешь, что со всем справишься, что тебе нужно все и сразу. Но так не бывает. Нужно сначала нормальное образование получить. И вообще, чем тебе не нравится Тольятти? Хороший город. И люди хорошие… Ага. Наша песня хороша. Отдаляю телефон от уха, чтобы не слышать эту «мелодию». А главное, каждый раз одно и то же. Я должна жить в Тольятти, стать провизором, выйти замуж за того, кого одобрит отчим, а потом нарожать им с мамой кучу внуков. О моем счастье и моем выборе даже речи не идет. Я ведь пыталась нормально поговорить, объяснить – все без толку. Мама уверена: ей лучше знать, что мне нужно. И ведь, скорее всего, именно отчим надоумил ее заморозить мой счет, это больше на него похоже! – Разблокируй мою карту, – не выдержав, перебиваю я ее. – Если ты меня любишь, то не станешь мешать. Мама оскорбленно ахает. – Дожили! Мой ребенок меня же любовью шантажирует. – Я тебя не шантажирую, – закатываю глаза, и к счастью, она этого не видит. – Просто говорю, что на этот раз ты перегнула палку. Потому что на этом счету абсолютно все мои деньги, и теперь мне остается лишь ночевать под мостом в коробке из-под холодильника. Никто бесплатно в Тольятти меня не повезет. – Повезет, – искренне радуется мама. – Тебе всего лишь нужно позвонить Никите. Я сжимаю зубы и мысленно ругаюсь. Снова Омельчин. Интересно, чем они его взяли, если он решил напрячься и снизойти до общения со мной? – Мы с ним уже разговаривали, – сообщаю, – и я более чем уверена, что Никита передумал куда-то меня везти. – Ошибаешься. Он выразил огромное желание тебе помочь. Вам помочь. Не мне. Потому что ради меня он и мизинцем не пошевелит. У нас с ним явно неконтакт. Или же… В сознании что-то щелкает, будто из кубиков вдруг складывается не слово из четырех букв, преследующее меня, а совсем другое – «выход». – Хорошо. Скинь номер Ника, – совершенно спокойно прошу я, хотя меня просто распирает от пришедшей в голову идеи. – Я с ним поговорю. – Конечно, доченька. – Голос у мамы вдруг делается виноватым. – Ты же понимаешь, что я все это ради тебя делаю. Когда вернешься домой, сразу восстановим карту. Я у тебя копейки не возьму. Мне от этого не легче, потому что я не собираюсь возвращаться. И я ей говорила об этом сотни раз. Ну что делать, если мама сама отказывается меня слышать? Возвращаться не собираюсь, а вот Никите позвоню. Обязательно позвоню. Нас ждет содержательный разговор. Пока мама с отчимом празднуют победу (уверена, что празднуют!), сижу за столиком на фудкорте в торговом центре и жду Омельчина. Если честно только благодаря бешеному количеству адреналина в крови, я позвонила ему сразу после разговора с мамой, и так же неожиданно сводный брат ответил. Думала, что меня ждет как минимум пару часов игнора, ведь он вроде как большой и занятой начальник. Но он ответил сразу и согласился на новую встречу, даже импровизировать и убалтывать не пришлось. Правда, голос у него был такой, будто у него изжога после несвежего бизнес-ланча. Впрочем, игнор в два часа меня все-таки ждал, пока я ждала Ника в ТЦ. Когда адреналин схлынул, меня начало здорово потряхивать. Это когда злость была катализатором, я могла горы свернуть и даже до президента дозвониться, а сейчас чувствовала себя до невозможности глупо. Ну и чего я позвонила именно Нику? Можно было написать Емцевой… Но, во-первых, меня корежило от самой мысли, что придется первой с ней помириться, а во-вторых, эта мысль пришла уже после уговора о встрече. Не знаю, почему он согласился. Мы с ним не друзья, и никогда не были. И даже не семья. Но он согласился. А значит, у меня есть шанс переиграть собственную сумасшедшую семейку с их придурочными методами. Это же надо додуматься! Хотя я тоже хороша, ведь могла предугадать, что они начнут вставлять мне палки в колеса… Нет, на самом деле не могла. Если я еще могла как-то понять Катьку, то маму – не могла. Пусть даже она всегда страдала гиперопекой и считала меня несамостоятельной. Мама завела на себя мои карточки, когда я училась в школе, и они с отчимом начисляли мне деньги на карманные расходы. Тогда я не особо парилась, потому что это были их деньги. Но сейчас они были моими! И я представить не могла, что кто-то их заберет. Просто тупо оставит меня без возможности даже купить кофе. А во всем виноват Ник! Косвенно. Потому что не живи братец в Москве, фиг бы моя мамуля рискнула оставить меня без средств к существованию. А вот и он! Ник Омельчин шагает по фудкорту прямо в мою сторону как ледокол по Северному Ледовитому океану. Не замечая впавших в ступор и приоткрывших рты девчонок, а еще блондинку, настолько залипшую на его задницу и едва не поставившую свой поднос мимо стола. Он смотрит на меня и только на меня. Мне бы чувствовать гордость, но взгляд у него не сказать, что добрый. Он выверенным движением расстегивает пуговицу на пиджаке, жестом, который наверняка, разбивает пару женских сердец, и располагается напротив меня. – Я бы на твоем месте сначала проверила, нет ли на стуле хлебных крошек. Ну мало ли… – Что я сказал тебе в прошлый раз? Я прекрасно помню про его «не рассчитывай», но трактую по-своему: – Что бегать за мной не будешь? Так ты вроде как не бегаешь, я сама к тебе пришла. У меня было время подготовиться. Целые два часа на раздумья! Но сейчас я думаю, что все мои гипотетические разговоры с Ником не идут ни в какое сравнение с настоящим. Потому что мое собственное сердце колотится как безумное, а нервные клетки гибнут смертью храбрых. – Я хочу извиниться за то, что была резка… – Принято.