— Я пришла вернуть эту вещь, потому что меня попросили об этом. Хозяин холма даже не глянул на веточку в руке Анны. В упор он смотрел на неё саму. — Ты похожа на неё, — проговорил он. — Ты её дочь? Почему она не пришла сама? Это так… по-человечески, посылать другого туда, куда ты не осмеливаешься прийти сам. — Моя тётя мертва, — ровно сказала Анна. — Я не знаю, почему она не пришла сама раньше. На лице мужчины в первый раз промелькнуло что-то живое. Он даже чуть подался вперёд: — Как давно? — Четыре года назад. — И добавила, не совсем понимая, зачем: — Рак. — Не знаю, справедливым мне счесть это или нет. — Болезнь никогда не бывает справедливой, — Анна сама удивилась, как жёстко это прозвучало. — Я расскажу тебе, и решай сама, сколько в этой истории справедливости, — сказал сид. Анна сообразила, что это его Молли Кэрри называла Ясенем. 7 Слушать Ясеня Анне не хотелось. Хотелось домой. Или хотя бы сесть, чтобы не торчать так дурацки посреди каменного круга. Мало того, что босая и в грязных джинсах. — Я не буду никого судить. И разбираться, что справедливо, а что нет. Я пришла по просьбе мёртвой женщины, которая хочет… — Анна запнулась, пытаясь лучше сформулировать, чего хотела несчастная Молли Кэрри. — Которая хочет умереть до конца. — Тебе придётся, — в голосе сида появилось что, похожее на угрозу. — Раз уж ты взялась говорить за мёртвых. Про себя Анна обозвала его трижды сукиным сыном. Подумала, что тёте, должно быть, он вымотал изрядно нервов, что бы ни связывало этих двоих. Переступила с ноги на ногу. С тоской вспомнила про Марти Доннахью, который понятия не имеет, куда делась его подопечная. Он-то должен был знать, что делать с таким вот персонажами. Очень хотелось сесть. Не то чтобы её смущала необходимость сидеть на траве, но Анна представила, как будет смотреть со своего возвышения на неё этот красавец, и осталась стоять. Арфа смолкла. Игравшая на ней девушка обняла инструмент тонкими руками. В наступившей тишине голос Ясеня стал глубже и печальнее: — Она была такой красивой. И хрупкой, особенно если ты видишь тень вашей, человеческой судьбы. Вы беспечны и слепы, вам не видны отметки вашей грядущей смерти. Мне — видны. Она привязалась ко мне, приходила сюда. Я дал ключ, чтобы она не блуждала в тумане Границы. Я… Любил её? Может быть. Так бывает, что между кем-то из вас и кем-то из нас возникают подобные узы. Ничего хорошего из этого не выходит. Не выходило. Ясень поморщился, словно вспомнил о чем-то, бесконечно раздражающем. Анне очень хотелось сказать ему, что она вообще-то патологоанатом, а не психолог, и прекрасно обошлась бы без его откровений. — Время здесь течёт иначе, — сказал сид тише. — Она приходила ко мне и укоряла, что я забыл её и бросил на долгие недели, а мне казалось, что мы едва расстались. Она была цепкая, как этот вьюнок, который повсюду в моём саду. Я задыхался, она не хотела понимать. И когда я почувствовал, что слишком устал от этой странной связи, я забрал у неё ключ. "Ну ты и урод," — подумала Анна, но заставила себя смолчать. Вспомнила, как психовала, когда пропадал со связи Дэйв, и стиснула зубы. Она могла представить, как было несчастной Молли, когда её прекрасный нечеловеческий возлюбленный исчезал с горизонта. — Я не считал, сколько времени минуло, пока я снова не вспомнил о ней. Мне стало жаль, что вышло так, как вышло. Я пришел к ней, в тот дом, где она жила с роднёй. Вначале подумал, что это мать открыла мне, но потом узнал. Она сказала, что не держит на меня зла и рада, что я всё-таки пришел. Мне почудилось какое-то лукавство, какая-то ложь в её словах. Стоило уйти сразу, но я почему-то задержался. Сидел с ней на кухне, рассказывал о тех из моего холма, кого она знала. Смотрел на уродливые клетчатые занавески, слушал, что стало с её жизнью. Она как-то так задурила мне голову, что я взял питье у неё, не глядя. В доме было много рябины, может, потому я сразу не понял… Рассказ Ясеня прервали. В круг менгиров вступил еще один сид, тоже в птичьем шлеме и туманном плаще. Коротко склонил голову, подходя к возвышению, что-то тихо сказал. По лицу Ясеня пробежала тень, потом он кивнул. Воин встал от него по правую руку. Анна поймала себя на отстранённом любопытстве — всегда ли здесь ходят в доспехах или это представление специально ради неё. А ещё она очень хорошо помнила, что для сидов значит рябина. В рассказе Ясеня отчетливо сквозило какое-то предчувствие беды. Он снова глянул на Анну. Сказал резко: — Я выпил всё. С первого глотка понял, что это, но остановится не смог. Вышел из её дома, едва представляя, кто я и где, перед глазами качались эти проклятые клетчатые занавески… Они до сих пор висели у Анны на кухне. Не слишком изящные, порядком выцветшие, но для неё навсегда — примета домашнего тепла. Запоздало она подумала, как же была права мать, что не стала продавать их старый дом. Не только потому что Анне оказалось, куда вернуться, когда это потребовалось. — Полный кубок вина из рябины. Я выпил его весь, до дна. Ты знаешь, чем стала для нас рябина? — Мне рассказывали, — осторожно отозвалась Анна. — Рассказывали! — Ясень вскинул брови презрительно и насмешливо. — Что могли тебе рассказать? О том, как золотоволосая женщина выращивает рябину над могилой беспокойной пророчицы, как корни проникают в землю, как пьют из мёртвой силу, заставляя остаться там, на глубине. Об этом Анне не рассказывали, она видела сама. Но Ясень к этом не имел никакого отношения, и докладывать ему Греймур не собиралась. — Я выпил его весь, — сид даже наклонился вперёд. — Полный кубок смерти. У этого вина был вкус земли с моей могилы, и смерть дышала мне в лицо, холодная, как зима. Я растворялся в ней, меня почти не существовало, но в то же время я вспомнил обо всех, кого уже потерял, и они касались меня неощутимыми руками. Так больно мне не было, даже когда много сотен лет назад я сражался на красном поле с фоморами и слуа, и был ранен холодным железом не единожды. Наверное, будь на месте Анны кто-то другой, он сумел бы посочувствовать этому существу, так внезапно и мучительно осознавшему собственную смертность. Анне же потребовалось некоторое усилие, чтобы подобрать какие-то подходящие случаю слова. Ей последние месяцы, наоборот, приходилось мучительно осознавать то, что смерть не являлась окончательной точкой. Не всегда являлась. — Ну ты, мужик, даёшь, — сказал за спиной Анны Марти Доннахью. — Все мы смертны, и вы тоже бываете. Греймур обернулась через плечо. Охотник на фей вошел в круг стоячих камней, передвинул зубочистку из одного уголка рта в другой. На правом плече у него был свежий порез, чуть ниже края рукава, по крепкой руке и по пластику протеза текла красная кровь и капала на траву. Доннахью даже не пытался её останавливать. Он подмигнул Анне и встал рядом с ней. — В моем холме не жалуют тех, кто открывает себе двери кровью и железом, — сказал Ясень жестко — Ну, извини, — Доннахью пожал плечами. — Я обычно вежлив, как выпускница колледжа святой Катерины, но тут что-то не хочется. — Расскажи мне, — сид глянул на него в упор. — Что ты чувствовал, когда глядел в глаза смерти. Что ты делал? Я вижу её тень у тебя на лице. — Я орал, — Марти неприятно усмехнулся. — Мне ели руку, мою любимую правую руку, и я орал от боли. Я не думал о смерти, мне было слишком жаль остаться без руки. — Беспомощным калекой, — Ясень вернул ему улыбку, — на которого даже не глянет та, которая спасла тебя. Он почти брезгливо отвел от Доннахью взгляд, как будто охотник на фей разом перестал быть ему интересен, и посмотрел на Анну: — Ну а ты? Что ты знаешь о смерти, ты, которая рискует говорить от имени мёртвой? — Достаточно, — ей пришлось приложить усилие, чтобы не вывалить на Ясеня всё о том, насколько близки её взаимоотношения с мертвецами. — Вы удивительно слепы, — Ясень покачал головой. — Ходите в тени смерти, и даже не задумываетесь о ней. Отравляете нас её дыханием. Между нами и вами пропасть, которую не исцелить. Гвелланен была права, когда над кровавым полем разделила миры. Мы жили её правотой долгие века. Неожиданно он как-то ссутулился и сказал устало: — А потом приходит кто-то из вас, и всё переворачивается с ног на голову. Король-Охотник встаёт с могильного ложа, и оказывается, что смерть лишь увеличила его могущество. Человеческая женщина каждое полнолуние садиться на его трон, а на Самайн вершит суд. А я помню, как пил рябиновое вино в том доме и теряю силы от этого воспоминания. Никто из вас никогда не пил такого вина и не пробовал на вкус свою смерть. Анна подумала, что надо как-то заканчивать все это представление, пока у неё не начала ехать крыша. Она в самом деле не подряжалась работать здесь психотерапевтом. Она шагнула к каменному возвышению: — Я выпью это вино. Если ты считаешь, что я не знаю ничего о смерти, дай мне выпить это вино. 8 — Пусть это будет вира, — быстро сказал Марти Доннахью. — Прими её и прости обиду женщине, которая напоила им тебя. Как Марти, который не слышал начало разговора, сумел так быстро сориентироваться, Анна понятия не имела, и даже не совсем поняла, что конкретно он имеет в виду, но Ясень кивнул согласно: — Меня удовлетворит такая вира. Но если ты, о женщина, не выпьешь мой кубок до дна, ты останешься здесь, в моем сиде. Таково моё слово. Анна поспешно оглянулась на Марти. Тот едва заметно подмигнул ей и сказал: — Этот кубок должен быть не больше того, который выпил ты, и никаких чар не должно быть на нем. — И добавил уже тише: — А то я вас знаю, сейчас ведро притащите. — Это честный уговор. И хоть Молли поступила со мной не так, я буду честен. — Я не стану требовать с тебя клятв, — Марти усмехнулся. — Но ты знаешь, куда я пойду, если что. К кому. — Я буду честен, — повторил Ясень и подал знак. Ждать пришлось совсем недолго. Еще одна девушка, такая же невозможно красивая, вышла из-за менгира с кубком в руках. Походка у нее была настолько плавная, словно она не касалась травы босыми ногами. Анна невольно подумала, а какого вообще черта этот парень, окруженный такими неземными красотками, спутался с её несчастной тётушкой. — Пей, — сказал Ясень. Кубок сида на первый взгляд был немногим больше тех бокалов, из которых Анна пила дома. На той самой кухне с клетчатыми занавесками. Красное питьё в серебряном кубке было налито почти вровень с краями, даже удивительно, что не расплескалось ни капли. Оно казалось тёмным, словно венозная кровь. Анна осторожно взяла кубок из рук девушки и пригубила. У рябинового вина сидов был отвратительный привкус дезинфекции из секционного зала. С трудом Греймур заставила себя сделать второй глоток, потом третий, чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота. По телу медленно растекался холод. Хорошо знакомый холод морозильников и прозекторских столов. Когда-нибудь этот холод коснется её голой спины и затылка, а скальпель в чужой уверенной руке сделает Y-образный разрез, чтобы патолог мог начать работу. В этом было что-то успокаивающе привычное. Анна как-то разом вспомнила обо всех тех, кто оказывался на столе перед ней. Их было… много. Гораздо больше, чем ей казалось. Женщины, дети, мужчины. Старые, больные, здоровые. Совсем младенцы. И единственное, что она могла дать им всем — свой профессионализм, такой же холодный, как железный стол, за которым работала.