Ей стало страшно и больно. Она ощутила себя брошенной и преданной. Тем временем Каверин, наконец, оставил ее в покое и вальяжной походкой направился в центр гостиной, потянув за цепочку и заставив Анну последовать за собой. — Господа, — обратился он к присутствующим. — Думаю, настало время для развлечений. Я хотел бы сделать всем подарок. Он протянул руку к шее Анны и расстегнул обруч, на котором держался лиф ее платья. Тонкая ткань соскользнула вниз, оставляя девушку обнаженной. На лице Анны не дрогнул ни один мускул, она только еще сильнее побледнела. Людмила едва не застонала от боли и отвела глаза. Она не раз видела такое на собраниях в особняке на Шпалерной. Но тогда это были незнакомые ей, чужие девушки, как говорил Руслан — вышедшие в тираж проститутки, к тому же явно позволявшие делать с собой такое добровольно. Теперь же это была ее подруга. И Людмила точно знала, какую боль ей причиняет Каверин, и для кого это шоу. Ей ужасно хотелось убежать из этой комнаты, уехать прочь из этого странного места. Но без мужа она этого сделать не могла. Против воли ее глаза опять обратились к Анне, застывшей посреди гостиной. И снова она чуть не застонала, увидев причину ее неестественно прямой осанки. Аккуратные розовые соски девушки были безжалостно стиснуты металлическими зажимами, соединенными между собой цепочками. Третий зажим впился в нежную плоть между ее бедер. Каверин расстегнул цепочку на браслетах, завел руки Анне за спину и снова сковал их. Потом толкнул ее в стоящее рядом кресло. Грубо развел ей ноги, поставив ее ступни на подлокотники. — Прошу, господа! — громко сказал Каверин, — не стесняйтесь! Желающие не замедлили найтись. Один из мужчин подошел к девушке, расстегивая на ходу молнию брюк. Другой жадно провел ладонью по груди, потянув за цепочку зажимов, Анна глухо простонала сквозь сжатые зубы. Но первый уже нетерпеливо взял ее за подбородок и приказал открыть рот. Другой продолжил мучить грудь девушки, оттягивая зажимы. Анна закричала от боли и видимо, непроизвольно сжала зубы, потому что первый залепил ей звонкую пощечину, прошипев ругательство. Людмила почувствовала тошноту и головокружение. В груди стало горячо и больно, опять стала неметь рука. Голова кружилась все сильнее и сильнее, все происходящее стало ей казаться страшным сюрреалистическим кошмаром. Шепча сквозь душащие ее рыдания имя мужа, она начала сползать по стене… Сильная рука подхватила, Людмила услышала испуганный родной голос: — Что с тобой? Плохо? Где болит? Тепло прикосновения и звук голоса вернул из зыбкой мути дурноты. Людмила прижалась к мужу всем телом и сбивчиво зашептала, глотая слезы: — Пришел… наконец… зачем ты меня оставил? Анна… она… они… — Родная, тише… тише… - он гладил ее по волосам, — сейчас поедем домой. Сейчас… Обнимая ее за плечи, Руслан повел ее к выходу, но она упрямо отстранилась. — Мы должны… они… мучают ее. — Родная, мы ничего не можем… — начал было Руслан, но тут Людмила услышала голос Шталя, ледяной и спокойный. — Господа! Мне жаль вас прерывать. Но для сессий в моем доме предусмотрено особое время и место. Я не планировал такого продолжения праздника. Обернувшись, Людмила увидела Каверина, смущенно отступившего к стене и Шталя, поднявшего с кресла дрожащую и заплаканную Анну. Потом доктор снял с себя пиджак и закутал в него девушку. Приподняв ее лицо за подбородок, тихо спросил: — Девочка моя… хочешь вернуться? Анна всхлипывала, едва держась на ногах. Не сразу, но до нее дошел смысл сказанного Шталем. Затравленно оглянувшись на Каверина, она сползла к ногам доктора, обнимая его колени, и прошептала, задыхаясь от рыданий: — Да… Господин… Мастер… спасибо… да… — Со всем уважением, председатель, — сказал Каверин, правда, не слишком уверенно. — Не волнуйтесь, господин Кей, — прервал его Шталь холодно, — я пришлю вам замену. Глава 14 По пути домой они не сказали друг другу ни слова. Людмилу трясло, словно в лихорадке, но она упрямо отстранила руку мужа, когда он пытался ее обнять. В груди снова разливалась горячая боль, в сердце будто воткнули тупую иголку. Но жаловаться Руслану она не захотела. Ей было нестерпимо обидно и больно от того, что он оставил ее одну, зная, что Каверин обязательно выкинет что-то подобное. А еще ее не отпускало чувство, что в этом спектакле она была только статистом, пешкой. Горячий, обжигающий кожу душ помог ей согреться и расслабиться, но боль в груди не уходила. Едва слышно скрипнули пружины дивана, и теплые руки мужа обняли ее, крепко прижимая к себе, губы прошлись по шее, путаясь в еще влажных после душа волосах. В его объятиях было так хорошо и спокойно. Но она решительно отстранила его руки. — Не надо, — сказала она тихо. — Все прошло. Я с тобой, рядом, — Руслан развернул ее к себе, поцеловал в плечо. — Спать хочу, — ответила она устало. Она и вправду чувствовала себя опустошенной, растоптанной. В голове вертелись жуткие картинки, она еще слышала стоны Анны и хриплое дыхание ее мучителей. Руслан прикоснулся губами к ее виску, погладил по волосам. Людмила на ласку не отозвалась, просто закрыла глаза. Он обиженно запыхтел, отвернулся к стене. «Ну и хорошо, пусть, — подумала Людмила и удивилась своему равнодушию. Утром она проснулась разбитая, все тело болело, в груди все также сидела тупая игла. Буквально заставила себя встать, наскоро приготовила мужу завтрак и, бросив одну только фразу: «Неважно себя чувствую", снова легла. Сквозь дремоту она слышала, как поднялся Антон, и как, понизив голос, отец сказал ему, что мама приболела, и чтобы он ее не беспокоил. У нее не было ни сил, ни желания вставать. Будто она была и вправду игрушкой, в которой кончился завод. Руслан несколько раз, озабоченный ее состоянием, присаживался рядом, брал за запястье, считал пульс, пытался заставить померить температуру. — Родная, может, придешь ко мне в клинику в понедельник? — наконец спросил он тревожно. — У тебя пульс неровный и частит. Кардиограмму бы снять. — Все в порядке, — ответила она безразлично. — Со мной все в порядке. — Не спорь, — произнес Руслан строго, — мне, как врачу, виднее. В его голосе так явственно почувствовались нотки того, другого — доминанта Кукловода, что Людмила задохнулась от негодования. — Ты не смеешь мне приказывать! — выкрикнула она зло, — Мы не в игровой! И я сейчас не твоя кукла Эль! Ты обещал — дома этого не будет! — Но я не… — начал он немного виновато, но она уже не хотела его слушать. Напряжение, обида, боль от пережитого вчера прорвались и захлестывали ее горячей мутной волной. — Как ты мог? Ты оставил меня… одну… с ним… Ты ведь знал, что так будет! Знал! Ты ушел специально, чтобы дать ему возможность сделать это с Анной! Сделать это со мной… Ты тоже мечтал вот так отдать меня этим похотливым скотам? Ты оставил меня и ушел со Шталем… Это все он… он подстроил все… Чтобы заставить Анну вернутся… Господи… как все подло… как подло… Она выкрикивала все эти злые, страшные слова и чувствовала во рту их металлический, горький вкус. Потом силы закончились и, зарывшись лицом в подушку, просто разрыдалась. Он осторожно прикоснулся к ее плечу: — Родная моя, это не правда. Ты же знаешь. Она зло дернула плечом, скидывая его руку. — Оставь меня, — всхлипнула она сквозь рыдания, — пожалуйста… Оставь меня в покое… Вечером она решилась на серьезный разговор. Руслан сидел на диване, безучастно переключая каналы телевизора. Антошка, притихший и встревоженный, закрылся у себя в комнате. Она села рядом с мужем и произнесла хрипло, но твердо: — Я больше не хочу иметь ничего общего с этими играми. Слышишь? Ничего. Ты должен позвонить Шталю и сказать, что мы уходим. Нам нужно забыть это все как страшный сон. Правила, собрания, нашу студию. Все. Руслан посмотрел на нее. В его серых, таких родных и любимых глазах она надеялась увидеть понимание, нежность, любовь. Но там была только боль. А еще разочарование. — Ты хочешь перестать играть? Хорошо. Это твое право, я ни за что не посмею принуждать тебя, — он говорил совсем не те слова, которые она хотела услышать, и она цепенела от ощущения холодной жестокой ладони, медленно, но неотвратимо сжимавшей ее внутренности. — Собрания. Мы и так туда не ездили последние месяцы. Вчера кое-что изменилось. Ты не захотела меня выслушать. Людмиле вдруг стало страшно и тоскливо. Она больше не ощущала рядом с собой близкого и родного, надежного и нежного, влюбленного в нее, как и пятнадцать лет назад, Руслана. Несмотря на то, что они были дома, а не в студии, и на ней не было наручников, она снова ощутила себя куклой. Ее Господин, ее Кукловод был разочарован в своей игрушке, которая вдруг посмела не подчиниться. Иллюзия, что их странные игры оставались только в стенах их студии на Петроградке, рассеивалась, обнажая неприятную и жестокую правду. — Шталь вчера сообщил, что назначил меня своим преемником. Тот седой финн был куратором Балтийского отделения Европейского сообщества, который засвидетельствовал своим присутствием мой статус. Жесткие бесстрастные слова были такими тяжелыми, падали в пустоту, звенели как куски льда. — Я не могу выполнить твое желание. Я согласился. Прости. Если ты решишь не сопровождать меня больше на мероприятиях сообщества, я пойму. Но мое присутствие там теперь необходимо. Она все еще не верила. Отчаянно вглядывалась в его лицо, пытаясь найти прежнего любимого Руслана. — Но почему? Почему сейчас?… И ты… даже мне не сказал… Он посмотрел на нее недоуменно, словно не понимая вопроса. Потом ответил спокойно и отстраненно: