— Я не могу тебе рассказать о причинах. Но они веские. Поверь, я не смог бы отказать Шталю. Просто не смог. — Не смог или не захотел? — у нее снова навернулись слезы на глаза, а в груди стало горячо и больно. — Ты хочешь сказать, что мое мнение в принципе не важно для тебя? Послушай себя! Ты говоришь со мной как Кукловод. Но я больше не хочу быть куклой! Понимаешь? Не хочу! Его лоб прорезала горькая складка. Хотел что-то ответить, но передумал. Посмотрел на нее странно, с сожалением. Людмиле даже показалось, что усмехнулся. Встал и ушел на кухню. До самой ночи они не сказали друг другу ни слова. Людмила ушла к Антошке, они вместе смотрели фильм про уличных танцоров на его ноутбуке, ей было совершенно все равно, что за картинки мелькают на экране, она просто сидела рядом с сыном, чтобы не быть одной. Антошка время от времени пыхтел: «Мам, ты не смотришь!». Но фильм закончился, сыну пора было спать. Людмила пожалела, что он уже такой взрослый и нельзя, как раньше, в детстве, просто уснуть с ним рядом. Руслан уже разобрал диван, оставил включенным только ночник и лежал на спине, разглядывая потолок. Людмила вздохнула. Она надеялась, что муж уже уснул. Они молчали, не касаясь друг друга. Это было так странно: вдыхать его запах, ощущать тепло его тела и не чувствовать ничего. Внутри словно все замерзло. Не было привычного возбуждения от его близости. Ни такого же привычного чувства вины. Не было даже обиды. Пустота и глухая тоска. В эту холодную пустоту она и провалилась. Утром проснулась одна. Руслана дома уже не было. Людмиле стало совсем не по себе. На холодильнике, под магнитиком с греческим портиком и надписью «Love Ciprus» нашлась записка. Рваным, неразборчивым как у всех врачей почерком Руслана наискосок были написаны две строчки: «Срочно вызвали в отделение. Возможно, останусь на ночное дежурство». Сердце неприятно сжалось. Людмила проводила в школу Антошку, он снова надулся, что придется ехать на школьном автобусе. В редакцию она опоздала на целых десять минут, столкнулась в коридоре с Большовой, получила нагоняй, разбила любимую кружку. На работе целый день все валилось из рук. Несколько раз доставала мобильник, но ни пропущенных звонков, ни смсок от Руслана не было. Порыв позвонить самой Людмила задушила в зародыше. В обед к ней постучалась Анна. Ее лицо еще было бледным, под глазами залегли тени от пережитого, но девушка светилась тихой радостью. Она бросилась к Людмиле и обняла ее: — Я так счастлива, — прошептала Анна, — так счастлива… Людмила погладила ее по волосам. — Я тоже рада за тебя, очень, — сказала она. Это была неправда. Счастье Анны казалось ей неправильным, наигранным, неестественным. Будто девушка была под воздействием наркотика или гипноза. Ощущение, что вся эта жуткая пьеса была разыграна по сценарию Шталя, стало сильнее и причиняло тупую боль в груди. — Пойдем, кофе выпьем? — предложила она. Они сидели в «Кофе-хаус» напротив здания редакции и пили капуччино с сердечками из корицы поверх белых шапок молочной пены. — Он сказал, что я ему нужна, — продолжала радостно щебетать Анна. — Только я! Что он очень жалел, что я ушла. И что то, что со мной случилось, должно послужить мне уроком. Какая я была дурочка! Я никогда больше не оставлю его. Никогда! Это такое счастье — служить ему! — И ты опять подпишешь договор двадцать четыре на семь? — спросила Людмила, отводя взгляд, чтобы не выдать того, что не разделяет столь бурной радости подруги от возвращения к своему хозяину. — Он сказал, что мы это обсудим до отъезда. И что я могу работать в редакции, если хочу. И даже там, потом, тоже. Сказал, что поможет мне открыть студию. — Отъезда? — удивилась Людмила. — Шталь уезжает? — Ой, прости, — смутилась Анна, — забыла сказать! Через два месяца он уезжает в Швейцарию. В Люцерн. Его пригласили преподавать психологию в местный университет. И меня он берет с собой! Но еще два месяца я буду работать. Закончу все свои проекты. Так вот причина, по которой Руслан стал преемником Шталя! Доктор уезжал из страны, и возможно надолго. Если не навсегда. Но пришедшее понимание не принесло никакого облегчения. Стало еще обиднее, что Руслан не рассказал ей раньше об отъезде Шталя и своем «повышении». За час до конца рабочего дня Людмилин телефон все же выдал знакомый рингтон. Голос Руслана в трубке был далеким и бесстрастным: — Я договорился насчет твоего обследования. Через тридцать минут жду в приемном. Не опаздывай. И не спорь. Так надо. Несколько секунд Людмила слушала короткие гудки. Опять ее затопило горячей волной обида. Опять все решил сам! «Никуда не поеду», — подумала зло. Набрала номер Руслана, чтобы сказать, чтобы ее не ждал. Но он сбросил звонок. Набрала еще раз — механический голос сообщил ей, что абонент временно недоступен. Бросила в сердцах телефон на стол, тот пропрыгал по гладкой поверхности, свалился на пол и разлетелся на несколько частей. «Только этого не хватало, — подумала Людмила в отчаянии. — Теперь даже позвонить не смогу». Подобрала разбитый телефон, поняла, что реанимировать его не удастся. Продолжая злиться, оделась, закрыла кабинет, заглянула к Светочке, бросила ей: «Я в больницу». Вскоре Людмила шла по темной аллее больничного парка, вдыхала горький запах палой листвы, намокшей коры тополей. Обида стала отступать, зашевелилось такое привычное чувство вины. Поступок Руслана был, как ни крути, проявлением заботы о ней. А она вела себя как капризная девчонка. Минута в минуту она поднялась по обвалившимся местами ступенькам приемного отделения кардиологии Областной Клинической и открыла тяжелую, обитую черным потрепанным дермантином дверь. Острый больничный запах окутал ее, усиливая тоску и беспокойство. Людмила очень не любила больницы, даже всегда шутила, что у нее аллергия на медицину благодаря мужу-врачу. На звук ее шагов выглянула молоденькая медсестричка в коротком белом халатике. — Вы жена доктора Сикорского? — спросила она и взмахнула накрашенными ресницами. Голубые, наивно распахнутые глаза, курносый носик, пухлые губы. — Да. «Точно куколка, — подумалось Людмиле. — Бахилы одеваем и за мной, — скомандовала куколка. — Сначала на кардиограмму, потом томография, потом кровь… Людмила поморщилась. Больше всего она не любила в больницах иголки и уколы. — А где доктор? Он сказал, что будет сам меня ждать. — Вызвали в отделение. У нас тут как всегда. Закончим, я отведу вас к нему в кабинет. Но Руслан появился сам в кабинете кардиографии, когда пожилая полная сестра в голубом хирургическом костюме с чмокающими звуками отрывала присоски аппарата от груди Людмилы. Мельком глянул на нее, сразу подошел к аппарату и стал просматривать выползающую из него бумажную ленту. Людмиле впервые в жизни стало неловко раздетой перед собственным мужем. Она быстро оделась и присела на кушетку. — Кровь уже взяли? — спросил Руслан, обращаясь к «куколке». — Нет пока, — ответила сестричка, — сейчас на томографию. Потом в лабораторию. — Поспешите, а то уйдут, я специально просил Надюшу задержаться. — Хорошо, Руслан Николаевич, — ответила куколка уважительно и тут же, сменив тон, скомандовала Людмиле — Быстренько, быстренько… Людмила встала, одернула юбку. Обида всколыхнулась с новой силой. Руслан специально вел себя так, будто она ему чужая, обычный пациент. Прошла мимо, стараясь не смотреть на мужа. — Мила, закончите, я жду тебя у себя в кабинете. Помнишь где он? Обернулась. — Помню. Хорошо, — она запнулась на секунду, — доктор. Руслан усмехнулся. «Хочешь поиграть в игнор? — подумала она — Давай». Уехала от Руслана она одна, на такси. Муж остался на ночное дежурство. Как показалось Людмиле — назло ей. Еще неделю Людмила почти каждый день ездила после работы к мужу в клинику, проходя какие-то обследования, сдавая анализы. Наконец доктор Сикорский поставил ей диагноз — легкая дистрофия сердечной мышцы. Людмиле были прописаны общеукрепляющие средства, занятия в кардиозале и походы в бассейн. Причем за исполнением своих назначений доктор следил неотступно и упорно. Каждое утро Людмила находила на столе лекарства и если забывала их выпить — получала строгий выговор. Абонемент в кардиозал и бассейн также проверялся, и если находились пропущенные занятия, следовала нудная лекция на тему ее безответственного отношения к своему здоровью. К разговору об играх они больше не возвращались. Собственно и разговоров у них больше не было. Дежурные «доброе утро», «добрый вечер», «как день?», «все в порядке» были не в счет. Отчуждение Руслана, нарочитое, показное, злило и обижало Людмилу не меньше чем навязчивая забота. Особенно угнетало молчание. Его так хотелось нарушить, колкие, обидные слова, так и вертелись на языке, но примерзали под его безразличным взглядом. Устраивать истерику было глупо, хотя Людмиле иногда хотелось, чтобы они поругались, накричали друг на друга, только бы прекратить эту мучительную игру в молчанку. Но Руслан упрямо продолжал наказывать ее безразличием и равнодушием. Это наказание было гораздо обиднее и тяжелее чем те, другие, в игровой-студии. Но первый шаг к примирению, как было всегда, она сделать не хотела. Только не сейчас. Иначе признает, что была не права. Незаметно багряно-золотая сентябрьская карусель потускнела, перестала кружить опавшей листвой, октябрь тихо вступил в свои права — переменчивый, плаксивый, ветреный. До уныло-серого, депрессивного меланхолика ноября еще оставались считанные солнечные и тихие денечки. Но вскоре погода испортилась окончательно, зарядили фирменные питерские дожди, нудные и монотонные. В начале ноября Шталь уехал в Швейцарию, пока ненадолго и один, чтобы подобрать там жилье. Анну он оставил на попечение Сикорских, так же как и свой офис, квартиру и загородный дом, для которого Руслан пообещал найти сторожа на всю зиму. А еще через неделю за ужином Руслан сообщил ей, все также безразлично: — Мила, завтра я еду в Москву. На неделю. Международный конгресс по кардиохирургии. Отец устроил. Людмила не нашлась даже что ответить. Нечастые поездки Руслана они всегда обсуждали заранее. А теперь он просто поставил ее перед фактом. — Хорошо, что сказал, а не уехал молча, — сказала она с обидой. Руслан посмотрел на нее осуждающе. — Ты продолжаешь в том же духе? Ну-ну… Мой отъезд даже к лучшему. Отдохнем друг от друга. — Мы и так почти не общаемся последнее время.