Незадолго до нашего развода мы с Ричардом устраивали дома прием. Тогда я в последний раз видела Хиллари. Мы уже были взвинчены, потому что доставка еды и официанты не явились вовремя. Ричард был недоволен – службой доставки, мной за то, что я не назначила доставку на час раньше, ситуацией в целом, – но он стойко принял на себя удар и за импровизированной барной стойкой у нас в гостиной смешивал мартини и джин с тоником и хохотал, запрокидывая голову, когда один из партнеров протягивал ему двадцатку чаевых. Я обходила гостей, бормоча извинения за жалкий круг бри и треугольник чеддера, которые выложила на стол, обещая, что нормальная еда скоро прибудет. – Дорогая, ты не могла бы принести пару бутылок «Равено» девятого года из подвала? – позвал меня Ричард через всю комнату. – Я заказал целый ящик на прошлой неделе. Он в холодильнике для вина на средней полке. Я замерла. Мне показалось, что глаза всех присутствующих обратились ко мне. Хиллари стояла возле бара. Это она, наверное, попросила «Равено»; это было ее любимое вино. Я отчетливо помню, как пошла к подвалу, как будто в замедленной съемке, оттягивая момент, когда мне придется сказать Ричарду в присутствии всех его друзей и деловых партнеров то, что я уже и так знала: у нас в подвале не было «Равено». В течение следующего часа я обслуживаю пожилую даму – ей нужен новый наряд на крестины внучки, которую назвали в честь нее, – и подбираю новый гардероб для женщины, которой предстоит круиз на Аляску. Мое тело оседает, как мокрый песок; искра надежды, забрезжившей после Нэнси, погасла. На этот раз я вижу Хиллари прежде, чем слышу ее голос. Она подходит, когда я вешаю на место юбку. – Ванесса! – восклицает она. – Как хорошо, что ты еще здесь. Пожалуйста, скажи мне, что нашла мой… Фраза обрывается на полуслове, когда ее взгляд падает на мое запястье. Я быстро снимаю с руки браслет. – Я не… Я… я побоялась оставлять его среди других потерянных вещей… Я решила, что ты вернешься за ним или я сама тебе позвоню. Взгляд Хиллари снова проясняется. Она мне верит. Или по крайней мере хочет верить. – С твоей дочкой все в порядке? Хиллари кивает. – Да, мне кажется, эта маленькая притворщица просто хотела прогулять математику. Она смеется и натягивает тяжелый платиновый обруч себе на запястье. – Ты просто спасла мне жизнь. Джордж подарил мне его на день рождения всего неделю назад. Представляешь, что было бы, если бы я сказала ему, что потеряла браслет? Он бы со мной раз… Спохватившись, она отводит глаза и заливается краской. Хиллари никогда не была стервой. Я вспоминаю, что в былые времена ей даже удавалось меня рассмешить. – Как Джордж? – Занят, вечно занят! Сама знаешь, какой он. Повисла небольшая пауза. – Ты видела Ричарда в последнее время? – я пытаюсь изобразить беспечность, но мне это плохо удается. Моя жажда узнать что-нибудь о нем бросается в глаза. – Ой, ну так, время от времени. Я жду продолжения, но она, очевидно, не хочет раскрывать подробности. – Ну что же! Ты, кажется, хотела померить то платье от Алайя? – Мне пора идти. Зайду в другой раз, дорогая. Но я знаю, что не зайдет. Она отчаянно надеется, что то, что видит сейчас перед собой – пуговицу с зазубриной на платье от «Шанель» двухгодичной давности, прическу, которой не помешала бы рука профессионала, – не заразно. Она поспешно обнимает меня и поворачивается, чтобы уйти. Но внезапно останавливается. – Если бы я была на твоем месте… – она хмурится; на ее лице отражается внутренняя работа. Она принимает решение. – Так вот, я бы хотела знать. Ее слова производят на меня эффект несущегося наперерез поезда. – Ричард помолвлен, – ее голос как будто доносится издалека. – Мне очень жаль… Я просто подумала, что ты, наверное, не слышала, и мне показалось… Нарастающий шум в моей голове заглушает конец ее фразы. Я киваю и поворачиваюсь спиной. Ричард помолвлен. Мой муж все-таки собирается на ней жениться. Я каким-то образом добираюсь до примерочной, опираюсь спиной о стену и сползаю на пол. Платье задирается, и ковер колет мне бедра. Я роняю голову в ладони и всхлипываю. Глава 3 На одной стороне сквера перед церковью со шпилем, где располагалась «Ступенька за ступенькой», стояли полускрытые за деревьями три ветхих надгробия начала прошлого века. На другой стороне была маленькая детская площадка с песочницей и синей с желтым «паутинкой». Эти символы жизни и смерти обрамляли церковь, которая множество раз становилась свидетелем событий, воздающих честь и тому и другому. На одном из надгробий было начертано имя Элизабет Кнапп. Она умерла в двадцать с чем-то лет, и ее могила стояла немного в стороне от других. Нелли, как всегда, сделала большой крюк по кварталу, чтобы не проходить мимо крошечного кладбища. Но эта молодая девушка все равно пришла ей на ум. Ее жизнь могла быть прервана болезнью или рождением ребенка. Или, может быть, несчастным случаем. Была ли они замужем? Были ли у нее дети? Нелли поставила сумку на землю возле ограды, окружающей детскую площадку, чтобы отодвинуть щеколду, которая не давала детям открывать калитку самостоятельно. Ветер шумел листвой деревьев. Элизабет было двадцать шесть или двадцать семь; Нелли не могла вспомнить, и это внезапно начало ее раздражать. Она направилась к кладбищу, чтобы проверить, но тут колокол на церковной башне пробил восемь раз. Воздух завибрировал глубоким печальным аккордом, и она вспомнила, что родители начнут приходить через пятнадцать минут. На солнце набежало облако, и внезапно стало прохладно. Нелли повернулась и зашла в калитку, плотно закрыв ее за собой, а затем сдернула брезент, укрывавший песочницу, чтобы она была готова к тому моменту, когда дети выйдут на площадку. Резкий порыв ветра едва не вырвал один угол из ее рук. Она крепко в него вцепилась, а когда ветер стих, подтащила тяжелый цветочный горшок и подложила под него брезент. Она вошла внутрь и торопливо сбежала по ступенькам в подвал, где располагался детский сад. Густой, мирской запах кофе означал, что Линда, директор, уже здесь. Обычно Нелли оставляла свои вещи в классе, прежде чем пойти поздороваться, но сегодня она прошла мимо пустой классной комнаты и направилась по коридору к потоку света, льющемуся из кабинета Линды. Ей нужно было увидеть знакомое лицо. Войдя, она обнаружила, что кроме кофе на столе стоит блюдо с выпечкой. Линда раскладывала салфетки веером рядом со стопкой пластиковых стаканчиков. Ее гладкий темный боб и серый брючный костюм с крокодиловым поясом неплохо смотрелись бы на заседании совета директоров. Линда так одевалась не только для родителей – она даже на экскурсиях выглядела как журнальная картинка. – Нет, пожалуйста, только не шоколадные круассаны. – Из «Дин и ДеЛукка», – ответила Линда. – Угощайся. Нелли тяжело вздохнула. Только сегодня утром, встав на весы, она обнаружила, что перед свадьбой ей все еще нужно сбросить два – ну ладно, четыре – килограмма. – Бери, бери, – уговаривала Линда, – у меня еще много, будет чем умаслить родителей. – Это родители с Верхнего Ист-Сайда, никто не будет есть углеводы в сахаре, – пошутила Нелли и снова бросила взгляд на блюдо. – Ну ладно, половинку. И разрезала круассан пластмассовым ножом. По дороге в свой класс она откусила кусочек. Комната была простой, но просторной, и высокие окна пропускали солнечный свет. На мягком ковре, по краю которого бежал поезд с буквами алфавита, ее «волчата» обычно сидели по-турецки и слушали книжку; в кухонном уголке нахлобучивали поварские колпаки и гремели кастрюлями и сковородками; в театральном – примеряли докторские халаты, танцевальные пачки и шлемы космонавтов. Мама однажды спросила Нелли, почему она не захотела стать «настоящим» учителем, и не поняла, почему Нелли это обидело. Чувствовать в своей руке пухлую доверчивую ручку; встречать изумленный взгляд ребенка, когда он впервые расшифровал буквы и сложил слово; наблюдать за тем, с какой свежестью впечатлений он смотрит на мир – разве она могла объяснить, как дорого ей это было? Она всегда знала, что хочет учить, как некоторые дети знают, что хотят стать писателями или художниками. Нелли слизнула масляную крошку с пальца и достала из сумки записную книжку и пачку карточек с «оценками», которые собиралась раздать родителям. Они платили 32 000 долларов в год за то, что их дети проводили здесь несколько часов каждый день; Портеры с их вигвамом были не единственными, кто предъявлял требования. Каждую неделю Нелли получала имейлы. Например, от Ливайнов с просьбой давать дополнительные задания одаренной малышке Ризи. Номера учителей были указаны в справочнике детского сада на случай чрезвычайной ситуации, но некоторые родители слишком широко понимали слово «чрезвычайный». Однажды Нелли пришлось ответить на звонок в пять утра, потому что Бенетта стошнило ночью и его мама хотела знать, что он ел накануне в школе. Этот тревожный звонок посреди ночи заставил Нелли включить все лампы в комнате, и она не смогла заснуть, даже когда оказалось, что повод совершенно безобидный. Чтобы выплеснуть адреналин, она разобрала тогда все вещи в шкафу и комоде. – Ну и фифа, – сказала ее соседка Сэм, когда Нелли рассказала ей про звонок. – Почему ты не выключаешь телефон перед сном? – В следующий раз так и сделаю, – соврала Нелли, зная, что не воспользуется советом. На пробежке или по дороге на работу она никогда не включала музыку в наушниках на полную громкость. И старалась не возвращаться домой поздно вечером. Она хотела быть настороже в случае опасности. Нелли делала последние заметки за своим столом, когда услышала стук в дверь и, подняв голову, увидела Портеров. На нем был темно-синий костюм в тонкую полоску, на ней – ярко-красное платье. Они как будто собрались в филармонию. – Добро пожаловать, – сказала она. Они подошли и пожали ей руку. – Присаживайтесь. Она подавила улыбку, заметив, как они пытаются усесться поудобнее на шатких детских стульчиках за столом для полдника. Она сама сидела на таком же, но уже давно привыкла. – Как вы знаете, Джона – чудесный мальчик, – начала она.