* * * В дом возвращаюсь уже под утро. Братья ждут в гостиной, готовые праздновать. Амир светится, Ратмир чуть на голове не стоит. Даже расцарапанное лицо не омрачает его радости. — Даже не думал, что оставить мента с носом будет настолько весело! — шумно приветствует меня Ратмир. — Давай еще что-нибудь замутим, а? Отметим! — потирает ладони. — Знаю я одно заведеньице, девушки там муа! — целует свои пальцы. — Отметь за нас двоих! — хлопает его по плечу Амир. — Аааа… Да. Черт, как я сразу не подумал. Женатики! — усмехается презрительно. Через секунду отвлекается на входящий звонок. — Отец, — говорит сконфуженно. — Я отвечу. — Давай-давай, дурень! Папка тебе еще не все уши надрал! — хмыкает Амир. Ратмир машет рукой издалека, знаками показывая, что будет отмечать после того, как поговорит с отцом. Амир задерживается взглядом на моем лице чуть дольше положенного, улыбается: — Есть тут один клуб, там девушки с такими рабочими турбинами… — Ну хоть ты перестань! — Не зубоскалить над тобой? Брось, я еще даже не начал остроумничать и шутить над тобой. — А мне не до шуток. — Знаю. Наверное, мы со Светой долго в гостях не задержимся. — Брось, я же вас не гоню. — Вижу, что не гонишь, а еще вижу, что мыслями ты не с нами. Ни на секунду о нас не думаешь, весь там… — делает паузу, ищет что-то у себя по карманам. — Нашел! — выдает радостно! Через секунду Амир прикалывает к моему пиджаку золотую булавку с подвеской в виде женской туфельки. — Поздравляю со вступлением в ряды каблуков! Хотел с цветочком, но думаю, каблук — выразительнее! — улыбается широко. — Все сказал? — Только начал. Даже сил злиться на него нет! На все плевать. Хочется поскорее увидеть Серафиму. Мирон отчитался, что она вела себя тихо. За исключением того, что Ратмиру по лицу влепила, потом ни слова не проронила. Пора навестить. Безумно жажду ее увидеть и почему-то оттягиваю, не хочу тревожить, вдруг спит? Да похрен, увидеть хочу, жажда изнутри выжигает! Даже одним глазом вживую увидеть — спящую, просто дотронуться пальцем и убедиться, что она — моя! Амир поднимается в спальню к своей женушке, а мне нужно в противоположное крыло дома. Нахожу нужную спальню, нажимаю на дверную ручку. Почему-то я жду, дверь упрется в комод или что-то в этом роде! Прежняя Серафима точно бы заперлась на все десять замков и подперла бы дверь стулом, а то тумбочку или комод приволокла бы. Дверь открывается без сопротивления. Пустота. Манит и настораживает одновременно. Отчего-то боюсь увидеть пустую кровать. Такие мысли забились в подкорку, слишком часто Серафима сбегала или пыталась это сделать, на уровне инстинктов уже отложилось. Силуэт на кровати. Сердце снова делает кульбит в груди, а я удивлен, что оно еще не проломило грудную клетку и не прожгло — там словно десятки миниатюрных, жарких солнц носятся в запертом пространстве, сжигая все разумное. Не в силах держаться на расстоянии, подхожу к ней. Сажусь осторожно, чтобы не разбудить, все жизненно-важные органы потряхивает от напряжения. Запах Серафимы волнует обоняние, наполняет меня жарким зноем, который больше не в силах усмирит, он вырывается наружу толчками рваного дыхания. Осторожно стягиваю одеяло, пальцы намертво спиваются в ткань. Внезапно меня полосует острым, ясным взглядом Серафимы. Не спит. Лежала без движения, укрывшись одеялом. Словно ждала. Ждала, конечно! Хотел ей высказать за неразумный побег и желание спрятаться, но все аргументы исчезли. Ни в чем ее винить не хочется, сам прошляпил девчонку. — Сима, Мышонок… Улыбаюсь, щеки трещат. Обожание рвет на клочки. — Девочка моя… — сгребаю в охапку, припадаю всем телом к ней, борясь с одеялом. Хочется слиться — поскорее в нее войти жарким тараном. Убедиться, что она моя — влажная и горячая, тугая, как узкая расщелина, готовая обхватить пульсацией. Губы ищут и не могут найти себе места. Я ее всю сожрать готов — и за ушками, и шеки, и носик, и губки… — их в особенности. Лезу к ней с поцелуями — с языком, взрослый трах ротика, иначе не скажешь. Зубы налетают на преграду, постукивают, как кубики льда в стакане с виски. От нее веет холодом. Я к ней — всем телом, уже брюки стянув, трусь каменным членом о низ ее плоского животика, целую без разбора все, куда попаду, а она совсем не отвечает. Замираю. С трудом сдерживаю похоть и ядовитую нежность. Сука моя. Шипастая, ласковая, острая, нежная и опасная, умеющая удивлять. — Ты злишься? Злись, малыш. Я не за тем погнался, упустил момент. Тебе страшно было? — слизываю языком ее выдохи через стиснутые зубы. — Больше не повторится. Ничего не повторится. Шилов больше тебя не достанет. Давай, Мышонок, отмирай, уже можно… У него власти на тебя нет, можешь быть со мной, как раньше. Моей… Задираю платье. Она все еще в гребаном красном платье, купленном не мной. Как чужая метка. Хочется его разорвать. — Сними платье. Прошу… Ну же, ответишь? — губами молюсь на ее губы, дрожащие, но такие холодные. — Ты как лед. Просто лед. Почему?! — Пошел. Прочь! Слезь с меня, животное! — выдает четким голосом, но тихим, едва слышным, как будто эмоций слишком много. — Я знаю, что ты сделал. Знаю, как пользовался мной под действием препаратов! — бросает в лицо. — Я. Все. Знаю. Замираю. В пах прилетает острое колено Серафимы, прямиком по вздыбленному члену. Но удара не чувствую, в груди колет сильнее, от разрыва бомбы. Рвануло в самый неподходящий из всех неподходящих. — Я… — Не говори, что это не так! Ты опоил и лишил меня девственности, а потом обманул. Тебе, наверное, очень смешно было, что я поверила в твои бредовые рассказы! Серафима вскочила с кровати и забилась в самый дальний угол комнаты, села там на пол, обнимает коленки и обиженно сверкает из полутьмы влажным взглядом. — Ненавижу. Вот теперь я тебя точно ненавижу! Если бы ты меня хоть самую малость, хоть капельку… Даже не любил, но ценил немного, ты бы ни за что не опоил меня, как шлюху какую-то! — Перестань. Я с тобой, как с исключительной драгоценностью. Не смей сравнивать ронять наши отношения на тот уровень. — Ты в уровнях силен, а вот я не очень. Я хочу с тобой развестись, и мне от тебя совсем ничего не надо. Кроме одного. — Чего же ты хочешь? — Не видеть тебя. Никогда больше! — плачет. Спускаюсь с кровати, подтягивая брюки. Нет, не такой встречи я ждал. Сказать нечего, она кругом права, а я сам себя выставил ублюдком озабоченным. — Я могу объяснить, — говорю глухим голосом и выть хочется, я в эту брехню бы и сам не поверил. Высокими целями свои желания не прекрыть, это фальшь, которая воняет за километр. Все дело в другом, и сейчас можно прямо посмотреть в глаза своей алчности: я ее хотел, как ни одну другую, и получил. Потому что не мог больше скакать перед ней на задних лапках. Хотел, как женщину… Поступил, как считал нужным. Я накосячил. Обосрался. Грубо, но по-другому не скажешь.