Потому их потеря и была для нее столь болезненна. Казалось, вместе с отрезанной косой ушла вся ее красота. — Мы должны были уехать в Эдо уже завтра, но я приказал слугам готовиться к поездке через два дня, — вновь заговорил Такеши. Он посмотрел на Наоми, что-то обдумывая. — Дальше откладывать нельзя. На приеме во дворце мы должны быть, — он попытался объяснить ей свои действия, а не просто поставил перед фактом, что послезавтра они отправятся в Эдо. Наоми почувствовала, как теплеет в груди. — Я понимаю, — сказала она и даже улыбнулась краешками губ. Не потому, что радовалась предстоящей поездке; а потому, что распознала заботу в словах мужа. И это согревало сердце. — А там у клана тоже есть поместье? К тому моменту она закончила снимать кимоно и забралась на футон в одной тонкой прозрачной рубашке, доходившей подолом до щиколоток. Оберегая спину, она полусидела, прикрыв ноги тонкой простыней. — Дом. Достаточно далеко от Императорского дворца, чтобы его можно было назвать уединенным. — Кенджи-сама встретит нас там? Ее простой вроде бы вопрос отчего-то заставил Такеши напрячься и нахмуриться. Он посмотрел на нее долгим взглядом и через силу кивнул. — Он должен. Он не пояснил, что это значит, а Наоми не стала спрашивать. Ее безумно клонило в сон, уставшее тело требовало отдыха. Она заснула, едва положила голову на твердую подушку и закрыла глаза. Уловив ее тихое, спокойное дыхание, Такеши оторвался от чтения и посмотрел на жену. На ее расслабленное, беззащитное лицо. Вопрос об отце всколыхнул в нем сомнения, обуревавшие его все последние дни. Но он отмахивался от них, потому как должен был сосредоточиться на поисках Наоми. У него не было времени размышлять о другом. Но отец не ответил на два последних письма, которые он ему отправил, а прежде такое случалось нечасто. Почти никогда. Тем более в одном из их говорилось о похищении Наоми. Что должно было произойти, чтобы отец пропустил такие новости из дома?.. Такеши терялся в догадках. Теперь, когда они вернулись в поместье и он убедился в его безопасности, не проходило и минуты, чтобы он не думал об отце и его странном, подозрительном молчании. Объяснений могло быть лишь два, и каждое из них совсем не нравилось Такеши. Или с отцом что-то случилось, и потому он не может ответить на письма. Или появились столь значительные проблемы, что требуют ежеминутного внимания Кенджи-самы. Оба объяснения означали, что их первоначальный план провалился. Что все может обернуться не так, как они задумывали. Такеши это не пугало. Он был рожден и воспитан воином, любовь к сражениям он впитал с молоком матери, получил из крови отца. Он не боялся ни смерти, ни боли. Войну, что вот-вот будет развязана, он ждал и жаждал последние пять лет. Со дня устроенной старшим братом резни. Со дня, когда Такеши обрезал свои волосы и поклялся стричь их, пока не вырежет весь клан Тайра, до последнего слуги и младенца. Смерть его не пугала. Но у него был долг, были обязанности. Он привел в поместье жену и должен заботиться о ней. Он остался единственным наследником клана и обязан восстановить его былую мощь и численность. У него должны родиться сыновья, а у них – уже их сыновья, чтобы линия наследия не прерывалась, чтобы была прочной. Чтобы будущее древнего, сильного клана, начитывающего десятки поколений, не висело на волоске, как сейчас. Он вновь взглянул на безмятежно спавшую жену. Могла ли она носить его дитя? После всего пережитого. Такеши провел ладонью по глазам и переносице, сбрасывая напряжение и отгоняя прочь мысли, что лишь отвлекали его. Бессмысленно строить предположения. Он достойно встретит то, что грядет, и сделает все, чтобы не покрыть позором ни себя, ни отца, ни клан. Глава 16. Цугцванг Наоми подпрыгнула от неожиданности, когда в комнату вошел Минамото. Взглядом он приказал двум одевавшим ее служанкам уйти, и те поспешно повиновались, оставив ее в тонком хададзюбане и с лишь наполовину убранными волосами. Наоми прикусила губу и повернулась к Такеши спиной, чтобы скрыть свое волнение. Последние два дня они едва разговаривали. А сегодня она впервые увидела мужа при дневном свете за все время, прошедшее с их прибытия в Эдо. Минамото появлялся в доме глубокой ночью, и потому они не встречались за трапезами. Не виделись они также ранним утром, поскольку Такеши уходил всегда раньше, чем она просыпалась. Но она знала, что так и будет. Он объяснил ей все, пока они ехали в Эдо. И потому Наоми не обижалась и не расстраивалась; она была готова. Лишь волновалась, предчувствуя неминуемую беду. Что-то висело в воздухе, которым она дышала. Напряжение и металлический привкус опасности. Что-то проскальзывало в лицах слуг и самураев, которых Такеши привез в собой из родового поместья в Эдо. Что-то во взгляде мужа, в его нахмуренной переносице, сведенных бровях. В его бессонных ночах, когда он лежал подле нее на футоне и бесконечно смотрел в потолок, не в силах закрыть глаза и отдохнуть. Внутренности скручивались в тугой клубок, стоило ей лишь подумать о грядущем приеме по дворце Императора. Что-то было не так. Шло не так. Об этом она боялась спрашивать Такеши и потому молчала. Здесь, в гостевом доме и в полном одиночестве Наоми затосковала по родовому поместью клана. Там у нее не было времени переживать и волноваться, ведь каждый день начинался с большого количества дел, которые следовало выполнить. Быть может, она просто обманывала себя сейчас, потому как хотела вернуть ощущение безопасности и покоя, которые были с ней некоторое время, пока они жили в родовом поместье. — Нам нужно поговорить, — ровным голосом сказал Такеши, когда за служанками закрылись двери. Наоми слегка повернула голову. Глупо, но ей показалось, что он изменился. Что-то новое появилось во взгляде, в выражении лица. Принятие? Уверенность? Такеши смотрел на нее совершенно спокойно, отметив только почти сошедшие с плеч синяки. — О чем? — она не могла не улыбнуться, подумав, как, верно, смешно она смотрится в тонком хададзюбане подле Минамото в черном, глухом кимоно. Он помассировал переносицу. — О правде. В его голосе не проскользнула ни единая эмоция, но Наоми что-то неприятно царапнуло изнутри. Ей показалось, Такеши говорил… с тоской? — Я нигде не могу найти отца. Слуги сказали, что здесь он был четыре дня назад. У Императора его также не видели. Наоми охнула, прижав ладони ко рту. Она думала, что Кенджи-сама все время проводит во дворце, и потому не удивлялась его отсутствию во время трапез. Такеши обжег ее пронзительным взглядом и скрестил руки на груди. Это была тоска, теперь Наоми могла утверждать с уверенностью. Тоска и горечь. — Это дурная весть, — он громко хрустнул кулаками. — Прием может закончиться не так, как мы ожидаем. — А как? — она подалась вперед, посмотрела на него — настойчиво и требовательно. Выходит, предчувствия ее не обманули. Она ничего себе не придумывала, когда думала, что даже воздух пахнет грозой. Пахнет как перед сильнейшим штормом, и вокруг царит липкая, всепоглощающая тишина. — Правды должно быть в меру, — Такеши скривил губы. — Я сказал это, чтобы ты была готова ко всему. Он постоял еще немного, вглядываясь в Наоми — жадно и будто бы нетерпеливо. А после развернулся, и его плечи были столь расправлены, а спина — выпрямлена, что у Наоми внутри все оборвалось. — Такеши! — не помня себя позвала она и подбежала к нему, остановив у дверей. Ее сердце стучало оглушительно громко, грозя вот-вот выпрыгнуть из груди. Она вцепилась ему в плечо, уверенная, что не сможет отпустить, даже если он одернет ее сейчас. Но Такеши, измученный тягостными мыслями об отце и бессонными ночами, не одернул. Кривовато усмехнулся и накрыл ее руки ладонью, слегка сжав. — А мы можем не пойти? — сбивчивым шепотом спросила Наоми, осознавая, каким будет ответ. Минамото промолчал. Вспомнил высохшие на ее щеках слезы, потерянный, раненный взгляд, одинокий силуэт в стороне ото всех. Подумал, что теперь все это — вовсе неважно. Подумал, что к моменту, когда вновь взойдет солнце, его жизнь может оборваться. Подумал — и мягко поцеловал Наоми, придержав за подбородок двумя пальцами. К его удивлению, она отстранилась первой. С невнятным всхлипом прикоснулась к губам, ощутив оставленную на них горечь, и с ужасом взглянула на Такеши. Она знала, что он сделал. Попрощался. Наоми в одиночестве закончила свою прическу, пытаясь примириться с образовавшейся в груди пустотой. Ноющей. Зияющей. Нанесла на лицо светлую пудру, которая не могла скрыть поселившегося в ее глазах отчаяния. Подвела ресницы и веки тушью — руки от волнения дрожали и не слушались, и ровные линии все никак не желали получаться. Кисточкой с краской провела по бледным, мгновенно пересохшим губам. Достала шкатулку с драгоценностями, подаренную Такеши перед самым отъездом в Эдо. Закрепила прическу золотыми кандзаси, заколками и булавками, выполненными из черепашьего панциря, с ярко сверкавшими бусинками из драгоценных камней. Подвязала пучок шелковыми лентами с вытканным вручную узором. Коснулась длинной шпильки, которую надлежало вертикально воткнуть в прическу. И с криком смахнула всю кучу булавок, гребней, заколок и прочих украшений со стола, ничком упав на него и уткнувшись лбом в прохладное дерево.