— Такеши, — позвал тот же голос. Голос, принадлежащий его матери. Он шевельнул губами, но так и не смог произнести слово, которое не произносил уже много, много лет. — Такеши. Ветер тронул его лицо, но ему почудилось в том прикосновения матери. Шурша юбкой кимоно, мама опустилась рядом с ним на колени – в грязь и холодную землю. В воздухе разлился аромат зеленого чая. — Малыш, — позвала она. Такеши заводил головой, будто слепой. Он видел и одновременно не видел мать, но точно чувствовал: вот ее рука легонько провела по его грязной, заросшей щеке. Вот смахнула влажные от пота, прилипшие ко лбу волосы. Вот она вздохнула с тихой грустью – о, как часто он слышал это в детстве! — Будь сильным, Такеши, — сказала мама. — Тебя ждут дома. Он горел. Ему шесть, и его одолел жар. Мать проводила в его комнате одну бессонную ночь за другой, смачивала в прохладной воде полотенце и бережно обтирала его горящее лицо, отпаивала травяным настоем и ласково гладила по румяным щекам. — Ты поправишься, малыш, — шептала она, запечатлевая поцелуй на его лбу. — Непременно. — Ты дракон, мой милый, — говорила она, когда Такеши открывал воспаленные глаза. — Внутри тебя живет огонь, вот почему сейчас тебе так жарко. Ты сильный и смелый, стойкий и отважный. Ты рассекаешь огромными крыльями воздух и летаешь в мягких облаках. О тебе сложили много красивых легенд и песен – о драконе по имени Летняя звезда. Мать негромко напевала сыну колыбельную, и ее голос был тих и печален: — Летняя звезда, почему ты так красна? Прошлой ночью тебе снился страшный сон. И мои глаза теперь красны от слез, которые я проливала. Почему Летняя звезда потеряла свой путь? Я знаю такие детские истории. Вот почему мне снятся страшные сны* Он открыл глаза, все еще чувствуя присутствие матери. Но ее нигде не было. И даже в темном углу больше не плясали тени. Но Такеши был не один; он кожей ощущал это. Он повернул голову, вглядываясь в полумрак за решеткой. И увидел ребенка. Девочку лет восьми. Это его не сильно удивило. Бывало, мальчишкой он также бегал посмотреть на пленников отца. — Кто ты? – прокаркал он. — Меня зовут Хоши*, — ответила девочка безо всякого страха. «Внучка Нобу», — затуманенным сознанием припомнил Такеши. — И как же дед позволил тебе прийти сюда? Он с трудом ворочал языком; казалось, к нему подвесили тяжелый камень. — Он не знает. Кажется, девочка скривилась. Такеши не мог ее винить: он очень хорошо представлял, как выглядит. Как выглядят рубцы на его груди. — Это сделал мой дядя? – спросила девочка серьезно, склонив голову набок. Такеши кивнул. Она только вздохнула в ответ. Он не плакал. Ему восемь, и отец наказывал его за провинность. Рука у него была тяжелой. Отбросив палку, Кенджи взял его за подбородок и заставил поднять голову. Когда он увидел сухие щеки сына, на его лице мелькнуло нечто, смутно напомнившее одобрение. — Ты должен научиться не замечать боль, — сказал он медленно. — Тебе будет больно столько раз, что ты собьешься со счета. — Да, Кенджи-сан. — Твоя боль рано или поздно прекратится, а позор за проявленную однажды слабость останется с тобой навсегда. Ты должен помнить, что живешь ради того, чтобы однажды умереть. И сделать это достойно. Пошатываясь, Такеши бродил кругами по своей клетке. Его начал одолевать жар, и он знал единственное средство его побороть – непрестанное движение. Каждый шаг сопровождался болью в груди. Такеши потерялся во времени и не сделал ни одной отметки на стене с того момента, как вернулся от Нанаши. Он не знал, сколько дней прошло, и как долго длилось заражение крови. Ему казалось, по его венам на груди вместо крови течет гной – так сильно было тянущее, жгущее чувство. Он вскрыл бы свои нарывы, если бы смог найти в клетке хоть один острый предмет, хоть что-то, чем можно было поддеть затянувшую порезы кожицу. Хотя, пожалуй, острым предметом он бы воспользовался, чтобы вспороть живот, а не возиться с ранами на груди. Он остановился, услышав шум, и произнес: — Все же пришла. По звуку шагов он узнал ребенка. Хоши Тайра. Узнал и качнул головой, представив, что сделал бы с солдатами своего клана, позволь они девочке свободно навещать пленника. — Я принесла вам лепешку, — сказала она и просунула сквозь грязные прутья решетки небольшой сверток. Такеши, прихрамывая, подошел и поднял его с земли. Он принюхался, пытаясь учуять яд. Но лепешка пахла мукой, и он искоса взглянул на девочку, лицо которой скрывал полумрак. — Ты знаешь, кто я? – спросил он, удивленный ее поступком. — Такеши Минамото, — без запинки ответила она, слегка понизив голос. — Мой клан воюет с твоим, а ты носишь мне лепешки. — Я заметила, что все ваши засохли. Не сдержавшись, Такеши хмыкнул. Девочка вдруг напомнила ему жену. Он представил Наоми тайком подкармливающей его пленников, и подумал, что это было бы очень в ее духе. — Снаружи утро или вечер? — Утро. И дождь идет. Такеши прикрыл глаза и прислонился затылком к холодному камню стены. Дождь. Он представил, как стоит сейчас под холодными, освежающими каплями... Хоши ушла также быстро, как и в тот раз, словно боялась оставаться с ним наедине, несмотря на разделявшую их решетку. И Такеши не мог ее в том винить. А принесенная ею лепешка оказалась удивительно вкусной. * Хоши — звезда * колыбельная в одном из найденных в Интернете переводе