Дождь, начавшийся уже давно, намочил одежду Ёрико, придав ей жалкий, потрепанный вид. Но ей, казалось, было все равно: она не пыталась спрятаться, не искала укрытия в развернутых палатках. Знала, что не смеет приближаться к остальным. Знала, что не смеет говорить с ними, чтобы не затронуть и их честь тоже. — Ёрико, — имя жены тяжелым камнем сорвалось с губ Фухито. Он встретился с ней взглядом, и перед глазами за секунду пронеслись все годы, что они провели вместе. Задолго до свадьбы, в военных походах и битвах. — Ёрико, — повторил он, прочистив горло, и замолчал. Наверное, он выглядел жалко сейчас в глазах своих воинов. Жалко и нелепо, раз не мог собраться и произнести короткую ритуальную фразу. Приговорить свою жену, мать своей дочери к смерти. — Я не могу, — шепнул он так, что никто из стоящих рядом не смог различить. Потом, прихрамывая, вышел вперед и внимательным взглядом обвел своих воинов. Кажется, они все от души ему сочувствовали. — Ёрико, своим поступком ты попрала основы бусидо и навлекла на нас всех позор. Но ты остановила наступление Ода на земли Фудзивара и не позволила им продвинуться еще ближе к поместью. И ты спасла нас. Я не стану тебя казнить. От лица Ёрико в тот миг отхлынула вся кровь. Покачнувшись, она едва устояла на ногах и задрожала всем телом. Среди солдат пронесся сдержанный ропот, и Фухито, дождавшись, пока умолкнут их голоса, продолжил: — Я напишу о случившемся Хиаши-саме. Пусть он выберет наказание и для тебя, и для меня. Теперь и он стал преступником. Не смог следовать бусидо до конца, не смог казнить свою жену — и запятнал свою честь. — Отныне и до возвращения в поместье подчиняться станете Сатоки-сану, — глухо договорил Фухито и, отвернувшись, поковылял в сторону лагеря, прихрамывая и опираясь на палку куда сильнее, чем полчаса назад. Ёрико дернулась, чтобы побежать за ним, но остановилась после пары шагов. Нет. Ему не нужно сейчас ее присутствие. Потерянным, потухшим взглядом она скользила по линии воинов, по ошеломленному Сатоки, который не переставал смотреть вслед своему господину. Теперь ему придется командовать отрядом — Фухито, как нарушивший бусидо, такого права лишился. Она медленно побрела в противоположную от лагеря сторону, стараясь не замечать жалящих кожу взглядов, исходивших от людей Ода, которых им удалось пленить. Их решено было расположить подальше от лагеря — как раз в той стороне, в которую слепо направлялась Ёрико. Кажется, они что-то кричали ей вслед — она не слышала. Теперь из-за ее поступка умрет и Фухито. Наказание за нарушение бусидо было одно — смерть. Она бродила вдалеке от лагеря до глубокого вечера, пока возвышенность не осветила появившаяся на небе луна. К ночи дождевые облака разошлись, и, задрав голову, можно было увидеть целые россыпи звезд. Ёрико издалека следила, как натягивают для пленных новые палатки, как зажигаются костры и крепятся над ними котелки с кипящей водой, как медленно успокаивается лагерь, погружаясь в сон, и только ходят по его окраинам часовые. Крадучись, она вернулась в лагерь и незамеченной пробралась к одной из палаток — Ёрико действительно умела передвигаться бесшумной тенью. Обернувшись, она откинула полог и скользнула внутрь, не удивившись горящей там лучине. Фухито не спал. Он встретил жену безо всякого удивления, хотя это был первый раз, как они были в палатке вдвоем. За все прошедшее время он ее не касался. Ёрико опустилась на футон рядом с ним и взяла в ладони его правую руку, прижавшись к ней лбом. — Я не смог, — спокойно сказал он. — Уже отправил Хиаши-саме весть. Мы теперь с тобой оба отступники. — Что я наделала… — сорванным голосом шепнула Ёрико. — Прости меня. — Ты спасла наш клан. Это я должен просить прощения. За то, что не смог подарить тебе смерть от своей руки. Ёрико глухо всхлипнула, с удивлением почувствовав на щеках слезы. — Поцелуй меня, — попросила она и подняла голову с зажмуренными глазами. Фухито потянул ее на себя, обхватил ладонями лицо и вовлек в поцелуй. Ёрико цеплялась за него почти отчаянно, словно им предстояло умереть уже на рассвете. Выросшая в суровой горной деревне, она не была склонна к нежности, но сегодня тянулась к Фухито, как никогда раньше. Свернувшись рядом с ним клубком и устроив голову на плече, она с напряжением вглядывалась в темноту вокруг них, которую разрезал лишь слабый, исходивший от лучины след. — Мы можем уйти, — шепнула Ёрико, — можем уйти из клана. Она почувствовала, как Фухито покачал головой. — Наша дочь, — сказал он. — Она станет единственной наследницей клана, когда Акико-сан выйдет замуж. Мы не должны навлечь позор и на нее. — Ты еще можешь меня убить. У Фухито на щеке задергался желвак, и некоторое время он молчал, сцепив зубы. — Я сам отвечу за все перед Хиаши-сама. Я скажу, что приказал тебе воспользоваться ядом. Нашей дочери нужна мать. *** Наоми стояла у ворот в поместье, чувствуя спиной недовольные взгляды солдат. Они были против того, чтобы она покидала его пределы и сама встречала Акико-сан — в землях Минамото было слишком неспокойно, отчего прибытие Фудзивара состоялось лишь спустя полторы недели после запланированного дня. Но у Наоми уже не было сил сидеть и ждать, пока ей принесут очередные дурные вести. Она ни на что была сейчас не способна, но, по меньшей мере, могла выйти за ворота и дождаться Акико-сан. Жалкое подобие настоящего деяния. «И ведь пока никто не знает о ребенке», — Наоми одернула себя, когда инстинктивно потянулась прикрыть ладонями живот. На нее по-прежнему смотрели солдаты — все, за исключением тех, кто наблюдал за дорогой. Верно, как только станет известно о ее тягости, ее запрут в комнате, в каждом углу которой посадят по воину. Но Наоми никому не говорила и не отправляла Кенджи-саме весть не потому, что действительно боялась усиления охраны. В стране было слишком неспокойно сейчас, и письмо могло попасть в не те руки, а посланника могли схватить и выпытать его сообщение. Если о ее положении узнает кто-то из врагов, это навлечет гораздо большую опасность на поместье Минамото, чем та, которая нависла над ними всеми сейчас. Пока Тайра и их союзникам мало было дело до жены Такеши; гораздо больше их ума занимал старший Минамото, Нарамаро-сан и Фухито-сан. Но стоит им только проведать… Наоми знала, что ее захотят убить. И потому молчала, не рассказывая и не доверяя никому даже в поместье. Но сколько еще она сможет это скрывать? К ней пришла утренняя тошнота и слабость, и теперь даже привычный рис вызывал резкое отвращение. Мисаки уже провожала ее недоуменными взглядами, и, будь девочка немного постарше, то непременно обо всем бы догадалась. И Наоми благодарила всех Богов, что в поместье не осталось женщин, которые могли бы заподозрить неладное по ее поведению. Благодарила и одновременно ужасалась, потому что ей не у кого было спросить совета, не от кого было ждать утешения. Она была одна, и ей было страшно. — Кто-то приближается, госпожа, — один из солдат подошел к ней и, не слишком церемонясь, придержал за локоть, чтобы отвести ближе к воротам, где ее прикрыли собой несколько воинов. Ей сделалось стыдно: солдатам приходилось охранять ее, исполняя ее прихоть, что существенно их сегодня обременило. За высокими спинами мужчин, ставших вокруг нее плотным кольцом, Наоми мало что видела и могла лишь слышать ржание лошадей и тихое шуршание рикши. Воины расступились, позволив ей выйти, когда убедились, что в поместье в действительности прибыли те, кого они ждали, и Тайра не воспользовались этой ситуацией, чтобы тайно их атаковать. Не удержавшись, Наоми ахнула, когда возле Акико-сан, державшей на руках ребенка, она увидела Кенджи-саму — о его появлении она даже не догадывалась. — Что-то… что-то с Такеши? — сдавленным голосом спросила она, забыв поприветствовать гостей должным образом. Мысли путались и мешались в голове, и все, о чем Наоми могла думать это то, что Кенджи-сама не приехал бы просто так. Значит, что-то произошло. Что-то очень плохое и страшное. По лицу мужчины пробежала тень, и он нахмурился, разглядывая вмиг растерявшуюся, перепугавшуюся донельзя Наоми. — Нам ничего о нем неизвестно, — сказал он медленно. — Я не привез дурных новостей. Облегчение, которое почувствовала Наоми, можно было увидеть: из ее взгляда исчезла появившаяся там затравленность, а к щекам вновь прилила кровь, дав немного цвета посеревшему от страха лицу. — Я прошу прощения, — дрогнувшим голосом произнесла Наоми, взяв себя в руки. — Добро пожаловать, — она по очереди поклонилась гостям и посторонилась, чтобы пропустить их. От сочувствующего, полного понимая взгляда Акико-сан ей стало немного легче, и она смогла сложить губы в улыбку. «Она ведь тоже каждый день ждет, что смерть появится у нее на пороге, — подумала Наоми. — Ждет дурных вестей о Фухито-сане и Нарамаро-сане». Кенджи-сама задержался у ворот переговорить о чем-то с воинами, а Наоми повела Акико-сан к главному дому поместья, разглядывая ее украдкой. Она увидела у нее на лице такие же сухие, измученные волнением и бессонными ночами глаза, опущенные уголки губ и недавно появившиеся на лбу морщинки. — Как вы добрались? — спросила Наоми. — Было трудно уехать незаметно из поместья, — вздохнув, заговорила Акико. — Но стало легче, как только мы въехали в ваши земли. Здесь намного тише и спокойнее, чем дома. Она закусила губу и отвернулась, покрепче прижав к себе замотанного в ткань ребенка. — Дядя велел мне взять малышку, — прошептала она спустя минуту. — На случай, если… Акико не договорила, оборвав себя на полуслове, но Наоми поняла ее и без пояснений. На случай, если поместье захватят, а клан Фудзивара — вырежут. Две его последних представительницы останутся в живых. — Ей уже дали имя? — молчать было невыносимо, и Наоми решила поговорить о чем-то, что не отдается в сердце острой болью. — Нет, — Акико качнула головой. — Фухито-сан не успел. Я называю ее просто малышкой, — она улыбнулась и откинула с лица ребенка ткань, протянув его Наоми. — Хотите подержать? Поспешно кивнув, она с большой осторожностью взяла девочку на руки, неловко качнув пару раз. Малышка спала и причмокивала губами, а ее головку уже покрывал темный пушок. Наоми представила, как однажды возьмет на руки своего ребенка. Своего сына. У нее непременно будет мальчик.