— Весь монастырь! – в руках Татибана сжимал узкую полоску бумаги. – Все монахи, которые остались, мертвы. — Как они узнали, что мы отправляли туда письма? – Фухито нахмурился. Нарамаро принес дурные вести – те самые, вслед за которыми грянет буря. Еще в дни зарождения войны они обращались в монастыри, пытаясь склонить на свою сторону монахов. Кто-то поддержал их, кто-то – Тайра. И вот теперь они узнали, что Тайра сожгли монастырь, монахи которого к ним присоединились. — Мы должны предупредить Энряку-дзи, — Фухито отбросил за спину распущенные волосы – никак не мог привыкнуть к ним; к тому, что не имеет теперь права убирать их в прическу, которую носил каждый самурай. – Они тоже помогли нам. Тайра могут напасть и на них. — Я разбужу Кенджи-саму, — Нарамаро кивнул и уже повернулся, чтобы выйти, когда Фухито придержал его за локоть. — Постой. Он устал. Ему нужно немного покоя. И нам не стоит медлить, я поскачу к ним сейчас же. — Фухито, мы можем отправить кого-то из воинов. Ты должен быть здесь, — Нарамаро покачал головой. — Это будет неуважительно. Они ответили на наш призыв... – Фухито оборвал себя на половине фразы, не договорив. Он помолчал немного и посмотрел другу в глаза. – Я думаю, что мне будет лучше уехать. Хотя бы на время. У Нарамаро не нашлось для него слов. Он замечал – не мог не замечать – косые взгляды, которые сопровождали каждый шаг Фухито. Многие в их войске осуждали нахождение Фудзивара вместе с ними. Он был для них самураем, нарушившим свои клятвы; человеком, обреченным на смерть. Его распущенные волосы служили ежесекундным напоминанием о его проступках, и не позволяли никому ничего забыть. Нарамаро, который никогда не одобрял жестоких методов кланов Минамото и Фудзивара, спустя какое-то время был готов отдавать приказы и наказывать палками тех, кто косо смотрел на Фухито. Не говоря уже о тех, кто осмеливался высказывать свое неодобрение вслух. Остановил его Фухито. Никакие порки не смогли бы повлиять на настроения среди солдат и изменить их мнение. — Пообещай мне вернуться, — Нарамаро вздохнул, потому что все понимал. Он растрепал волосы и криво – так не похоже на себя! – улыбнулся. – Вот и расходятся наши с тобой пути, — только и сказал он, и в том, что было не произнесено, заключалось много больше смысла. — Я вернусь, — Фухито усмехнулся в ответ и повернулся к низкому столику, на котором лежало незаконченное письмо жене. Он быстро скатал бумагу в свиток и протянул Нарамаро. – Отправь Ёрико. Он проводил друга до границ разбитого на ночь лагеря и по старой привычке придержал коня за поводья, пока Фухито его седлал. — Скачи через горный перевал, — сказал Нарамаро. – Так дольше, но безопаснее, — он взлохматил волосы на макушке. – Что я скажу Кенджи-саме? Фухито вернул ему быструю улыбку. — Скажи, что я скоро вернусь, — он поправил на поясе катану, взял в руки поводья и тронул коленями коня. Нарамаро провожал его с тяжелым сердцем и долго смотрел вслед, пока не перестал что-либо различать в темноте. *** Такеши застонал, когда в очередной раз рухнул на землю. Его не волновали синяки на груди, не волновали отметины на лице, что оставались после таких падений. Лишь отрубленная рука, неловкая левая культя, которой каждое его движение причиняло боль. Он передохнул с минуту и вновь вернулся в упор лежа – отжиматься на одной руке. Последние две недели, насколько можно было верить его ущербной системе подсчета времени, он только этим и занимался: отжимался, прыгал, нещадно тянулся, возвращая телу утерянную гибкость. Хоши, которая зачастила к нему, часами могла наблюдать за ним, сидящем на шпагате. И Такеши наконец-то убедился, что девочка ему не привиделась в горячечном бреду. — Тебя не ищут в поместье? – спросил он ее как-то. — В поместье нет ни дедушки, ни дяди. Меня некому искать, — бесхитростно отозвалась Хоши, и Такеши вскинул брови в немом изумлении. Он приучил себя ничему не удивляться, но наивность девочки ошеломляла его всякий раз. Попроси он – и она принесет ему ключи от подземелья? Такеши был уверен, что да. В клане Тайра не просто не уделяли должного внимания ее обучению и воспитанию; похоже, за все неполные девять лет с ней толком и не говорили. Раз девочка начисто лишена понимания того, кто есть враг, и какие вещи можно обсуждать с представителем клана, с которым воюет ее. Такеши тяжело поднялся с земли и поморщился. Собственное тело ныне казалось ему чужим. Неповоротливо-грузным. Он пробыл в неподвижном оцепенении непозволительно долго. Недели, месяцы... — Какой сейчас месяц? – он посмотрел на Хоши, которая, в свою очередь, пытливо разглядывала его. — Цукимидзуки*. «Уже началась осень». — Такеши-сама, — голос Хоши был тих и нерешителен. Она смотрела на него, склонив голову набок, так, чтобы волосы закрывали обезображенную половину ее лица. — Наоми Минамото приходится вам женой? — Почему ты спрашиваешь? – насторожившись, он подошел к прутьям решетки и прижался к ним почти вплотную, едва ли не нависая над девочкой. Она отшатнулась испуганно к стене и отвернула лицо. — Я слышала разговоры слуг, — невнятно пробормотала Хоши. – Наоми-сан носит дитя. Уже в который раз Такеши показалось, что его ударили по голове. Он пошатнулся! Он, человек, который бегал по бамбуковым палкам, перекинутым с крыши на крышу, с завязанными глазами! Он пошатнулся и стиснул в кулаке единственной руки железный прут. Второй, отсеченной, он стиснул невидимый воздух в невидимых пальцах. Только когда он услышал испуганный вопрос Хоши, понял, что застонал вслух. — Все в порядке, — выдавил он сквозь плотно стиснутые зубы. Казалось, ему отрубили вторую руку – столь мучительным было появившееся чувство. Столь мучительным и столь знакомым. Последний раз так было, когда он узнал о предательстве старшего брата и убийстве матери и сестер. Наоми теперь что одинокий воин на равнине. Открытая и очень заманчивая цель. «Я надеюсь, ты знал, на что шел, отец. Знал, на что шел». Его жена носит наследника клана. Теперь ее желает заполучить любой, кто хоть немного втянут в развернувшуюся войну. Она – ключ к Минамото, она – рычаг давления, она – надежда. У него будет ребенок. Ребенок, которому перейдет его фамилия, который унаследует их клан. Такеши захотелось почувствовать круп лошади под своими пятками; ветер, бьющий в лицо. Ему захотелось оказаться снаружи сильнее, чем когда-либо за все время его заключения. Ему захотелось быть рядом с Наоми, наблюдать за тем, как растет в ней их ребенок, быть рядом, когда она даст ему жизнь. После ухода Хоши он еще долго лежал без сна. Заснуть мешал вихрь мыслей, захвативший голову. Такеши вновь чувствовал себя живым, словно и не он провел последние недели в глухой апатии. Ему хотелось двигаться, хотелось что-то делать, и стены его клетки давили на него сильнее обычного. Он не знал, как – пока еще не продумал деталей – но знал точно, что должен сбежать. Мысль о побеге не оставляла его никогда, даже в самые темные времена здесь. Она была с ним неотлучно, где-то на задворках разума. Но лишь услышав от Хоши про Наоми, он понял, что должен сбежать. Во что бы то ни стало. Сбежать и не умереть. Он больше не искал себе смерти, он хотел жизни. Жизни и свободы. Но также не искал он и легкого пути к своей свободе. Чести в нем было больше всего. И именно честь не позволяла ему воспользоваться несмышленой девочкой, не позволяла обратить себе во благо ее глупость и неосторожность. Других путей побега ему оставалось немного. Несколько недель Такеши потратил на то, чтобы выкопать под решеткой глубокую яму, пока, наконец, не понял, что прутья уходят в землю столь далеко, что он может положить всю жизнь, но так и не достигнуть их края. Некоторое время он пытался разогнуть прутья, и это стоило ему вдавленных вытянутых отметин, навсегда оставшихся на плечах. Такеши сомневался, что смог бы хоть на один сун* раздвинуть решетку, будь у него обе руки. С одной же его задумка изначально была глупой и невыполнимой. Он понял, что не обойдется без помощи Хоши, еще в тот день, когда его яма под решеткой была не глубже сяку*. Понял и заставил умолкнуть свою совесть на долгое время. Такеши не просил девочку принести ему ключи от клетки, но внимательно слушал, когда она рассказывала, как ей удается обойти грозных охранников, которых было множество на пути к нему. Так Такеши узнал о тайном проходе, о котором Хоши однажды услышала из разговора слуг. Узнал и ничуть не удивился: в поместье Минамото подобных ходов нашлось бы не меньше десятка. Даже он не знал их всех и, как сейчас понял, никогда не уделял должного внимания их охране. — Дедушка и дядя все еще не вернулись. А вчера я слышала, как кричали друг на друга советники – кажется, что-то случилось в каком-то монастыре, — озадаченно болтала Хоши, пока Такеши отрабатывал удары напротив стены. Он усмехнулся и пообещал самому себе, что ни один ребенок в его поместье не останется без присмотра и не будет болтаться под ногами у взрослых. Если когда-нибудь он вернется в поместье. Минамото откладывал часть лепешек, которые с завидным постоянством приносила ему Хоши, и усмехался, отмечая, что солдаты почти не обращают на него внимания, когда меняют воду в кувшине. Для них он был по-прежнему безучастным, потерявшим всякий интерес к жизни врагом, что уже долгие недели лежит, отвернувшись лицом к стене. Время здесь выступало на стороне Такеши. Его у него было вдоволь. И он пользовался своим преимуществом: медленно, очень медленно приучал охранников к мысли, что он побежден. И они перестали его опасаться. Когда-то грозный, вселяющий ужас Минамото теперь предстал перед ними одноруким калекой, и они больше его не боялись. Он понял это, когда они перестали замедлять шаг, приближаясь к его клетке, перестали прислушиваться, распахивая дверь. Он понял это, когда перестал чувствовать в воздухе их страх. Сколько времени ушло на это? Месяцы, когда он был по-настоящему безразличен ко всему, и месяцы, когда притворялся. Но у Такеши был лишь один единственный шанс, и он не мог, не имел права спешить. Боялись его солдаты или нет, но они по-прежнему приходили к нему вдвоем, всегда вдвоем, а он по-прежнему оставался одноруким калекой, ослабевшим за долгое пребывание в плену. — Хоши, — сказал он в вечер, которому предстояло стать последним. – У тебя есть в поместье укрытие, о котором знаешь только ты? Девочка подняла на него удивленный взгляд. Такеши-сама нечасто задавал ей вопросы, и уж точно ни разу он не спрашивал ее о таком. — Есть, — помедлив, ответила она. – Я прячусь там от дяди, когда он недоволен мной. — Хорошо. Тебе нужно прятаться там не только от дяди. Ведь идет война. Если на ваше поместье когда-нибудь нападут, тебе нужно будет там укрыться, иначе тебя убьют. Он прикрыл глаза, но мог вообразить себе растерянность, с которой смотрела на него теперь девочка. Растерянность и удивление. — Но ведь это будет бесчестно, Такеши-сама, — она нашла в себе смелость возразить ему. – Вы ведь сами говорили, что любой трус – бесчестен, а прятаться, когда нападают на твой дом, – трусость. — Это касается только самураев. Для женщин и детей требования другие. Когда-нибудь ты поймешь. Девочка ушла, а он принялся ждать, весь обратившись вслух. И вскоре он услышал первые, далекие шаги. За ними последовал смех. Еще никогда солдаты не смеялись в его присутствии. Он сжал комок земли в руке и неподвижно замер, спиной ощущая каждое движение позади – шелест одежды, позвякивание ключей, приглушенный кашель, гулкие шаги. Один из солдат склонился над кувшином – Такеши намеренно поставил его подле себя, и Минамото резко повернулся к нему, метя землей в глаза. Оттолкнувшись левым локтем, он вскочил, схватил кувшин и разбил его о голову воина, который отчаянно тер глаза. Такеши казалось, что все случившееся растянулось на минуты, хотя на самом деле заняло не больше секунды. Он ведь тренировал эти движения, отрабатывая сотни и сотни раз, чтобы даже не задумываться о них. Повернуться лежа, бросить землю, левым локтем уткнуться в пол, вскочить, схватить кувшин и ударить на излете. Охранник рухнул ему под ноги, но Такеши уже не видел этого – всем его вниманием завладел мужчина, обнаживший меч и бросившийся к нему. Минамото уклонился от первого удара, после второго катана чиркнула по решетке и ненадолго застряла в прутьях. Такеши перехватил лезвие ладонью правой руки, наплевав на боль и хлынувшую кровь, и воспользовался замешательством охранника, чтобы подсечь его ударом ноги. Минамото подхватил откатившуюся в сторону катану и пропорол живот одного из мужчин. Тому, кому он проломил голову ударом кувшина, спустя секунду он ее снес.