— Не будь дураком, — посоветовал ему отшельник. – У этого меча есть имя – Кусанаги. Клинок лег ему в руку так, словно Такеши владел им всю свою жизнь. Он не смел обнажить его в комнате, дабы не выказать тем самым неуважения к хозяину, но знал, что увидит, если отбросит в сторону ножны. Острейшее лезвие, что перерубит на лету осенний лист. Такеши слышал о мече Кусанаги – три сотни лет назад его выковал знаменитый японский мечник и кузнец. По преданию Кусанаги должен наделять воинов спокойствием и мудростью. — Благодарю тебя, — он поклонился старику. Тот дал ему кров, одежду, оружие и коня. Он врачевал его раны. Такеши никогда не сможет выплатить ему этот долг. — Я могу вернуться, когда мы окончим войну? Во взгляде Мусасибо-самы ему вновь почудилась ухмылка. — Мои ученики ждут такого права годами. — Я подожду, — сказал Такеши, неловким движениям одной руки опоясывая себя. – У меня родится сын. Ты стал бы ему хорошим наставником. — Мальчишка, — старик покачал головой и первым вышел на воздух. За время их завтрака успело взойти солнце. Минамото зажмурился скорее по привычке, чем из необходимости, и прикрыл ладонью глаза. — Мусасибо-сама, — он склонился перед стариком и задержался в поклоне на несколько секунд. Для него не было иного способа выразить свое уважение. И благодарность. Отшельник кивнул ему и еще долго стоял, наблюдая за спуском Такеши, пока его фигура не сделалась совсем крошечной и не скрылась за многочисленными изгибами горной тропы. Минамото скакал три дня почти без остановок, гнал лошадь с непривычным для себя ожесточением. Стоило ему покинуть старика, как внутри зародилось очень ясное ощущение, что он может опоздать. У Такеши не было рационального объяснения этому чувству. Он знал, что должен спешить – и все. Утром четвертого дня он пересек границу земель Тайра. Глава 33. Отец С самого детства их учили, что самая большая милость, которая только может быть оказана самураю, — это достойная смерть. Их учили быть бесстрашными и не бояться ни боли, ни ранений, потому что каждый самурай должен быть в любую минуту готов отдать жизнь за своего даймё. Представление о смерти самурая не совпадали ни с представлениями крестьянина, ни торговца, ни кого бы то ни было. Достойная смерть не являлась для самурая горем. Напрочь, ею можно было искупить все прегрешения земной жизни и смыть с себя великий позор. В связи с этим пониманием и зародился обряд сэппуку — считалось, что самурай, решившийся на подобное, был достоин прощения и забвения всех совершенных им преступлений. Фухито помнил, как его отец, а вслед за ним и дядя, и отцы Нарамаро и Такеши, если случалось гостить в их поместьях, заставляли их, совсем еще мальчишек, бродить ночами по лесу, ходить по местам, что пользовались дурной славой. Их водили на публичные наказания и казни, заставляли выполнять тяжелую, монотонную работу в дни торжеств – для укрепления стойкости и упорства. Но ни бессонные ночи, ни подъемы до восхода солнца, ни голодовка, ни хождение босиком по снегу не помогли Фухито, когда ему объявили о смерти отца. Может быть, он – плохой самурай? Он в полной мере владел своим лицом, но никогда – душой. Он не показывал своих чувств посторонним, но внутри него они бушевали подобно лесному пожару. А их учили, что должно оставаться спокойным словно гладь воды в безветренный день – не только выражением лица, но и эмоциями, что ты ощущаешь. Сейчас же ему хотелось кричать о несправедливости. Он сдерживался и лишь крепче стискивал зубы. Еще день назад все было по-другому. Он отправился в Энряку-дзи с твердым желанием встретить по дороге отряд Тайра и принять, наконец, смерть. А вернулся – с надеждой, которую никто из них давно не чаял обрести. В монастыре ему дали еще воинов-сохэй*, несмотря на то, что он не просил. То, что Тайра сотворили с Кофуку-дзи, затронуло сердца многих, и потому Фухито вернулся в лагерь в сопровождении отряда из сотни прекрасно обученных монахов-солдат в дополнении к тем трем сотням, что Энряку-дзи уже направлял к ним ранее. Он возвращался с хорошим чувством. Впервые за долгое-долгое время Фухито был доволен. Пока не пересек границу лагеря и не узнал то, что узнал. «Было бы справедливо, если бы на его месте оказался я», — подумал он, вглядываясь в неживое лицо. Стоило прикрыть глаза, и в его голове проносились многочисленные воспоминания — сколько всего связывало его с человеком, что лежал перед ним. Сколько всего связывало, и теперь никогда и ничего не свяжет. «Лучше бы это был я, — подумал Фухито вновь. – У меня есть дочь, род Фудзивара не прервется. А он...». Не сразу, но он обратил внимание на поднявшийся вокруг гомон. Лагерь гудел будто пчелиный рой, и Фухито не мог понять, с чем связано это внезапное волнение. Он нашел Нарамаро – тот напряженно вглядывался куда-то ему за спину. Фухито обернулся, следуя за взглядом Татибана, и увидел, как солдаты – их храбрые, бесстрашие солдаты – рассыпаются от чего-то прочь. Отшатываются в сторону, а после смыкают тесные ряды и следуют вперед. Фудзивара сглотнул и понял, что задерживал дыхание последнюю минуту. В горле было сухо, словно последний глоток воды он сделал неделю назад. Нарамаро шагнул к нему, и когда толпа расступилась в очередной раз, к ним вышел Такеши Минамото. А его мертвый отец лежал у их ног. Взгляд Такеши заметался от друзей к отцу. Они не успели ничего сказать, когда Минамото опустился прямо на землю на колени перед Кенджи-самой и кончиками пальцев коснулся его холодного лица. — Такеши, — Нарамаро бухнулся следом и крепко обнял друга, не заботясь о наблюдавших за ними десятках солдат. Он с удивлением почувствовал, как вздрогнул под его руками Минамото, напрягся на считанные секунды, а после, совладав с собой, заставил тело расслабиться. — Когда умер отец? – спросил Такеши, освобождаясь из его объятий и поднимаясь на ноги. Фухито, повинуясь порыву, крепко стиснул его плечи и также почувствовал его дрожь. — Вчера, — Нарамаро хмуро посмотрел на него. – Его ранили неделю назад, и Кенджи-сама так и не смог... так и не смог оправиться. Позади них среди солдат все нарастал и нарастал гул. Скоро, очень скоро новость о том, что Такеши Минамото жив, обойдет весь лагерь, и об этом узнает каждый. А после она просочится наружу, во все уголки страны, во все деревни и кланы, и не останется человека, который не слышал бы об этом. «Я все-таки опоздал, — здоровой рукой он откинул со лба волосы и заскользил взглядом по окружавшим их воинам. – Не успел к отцу». Что сказал бы отец? Такеши привык каждое значимое решение мерить этим вопросом. Он никогда не спрашивал разрешения — давно прошел тот возраст, когда Кенджи действительно что-либо ему запрещал — но всякий раз думал, как бы поступил на его месте отец. Отец. Они не виделись долгих восемь месяцев, и уже больше никогда не увидятся. Он больше никогда не услышит голос отца – он и без того начал его забывать. — Отнесите отца в палатку, — приказал он, ни на кого не глядя, и тотчас сразу несколько воинов выступили вперед. Они подняли носилки с Кенджи-самой с такой бережностью, будто держали стекло, и очень медленно понесли их прочь. Такеши стиснул зубы и отвел взгляд от отца. Он поправил у горла кимоно, что мешало дышать, и посмотрел на Фухито и Нарамаро. Как и всегда, они поняли друг друга без лишних слов – одновременно повернулись и зашагали к разбитым на другом конце лагеря палаткам. Минамото шел последним и с трудом заставлял себя не оборачиваться. Уже было поздно смотреть. Он закрыл и потер глаза, надавив пальцами на веки. Неожиданно навалилась сильнейшая усталость, будто минувшие сутки он провел в сражении. Нахмурившись, он осмотрелся: вокруг клокотала привычная лагерная жизнь. Возводились навесы на случай ночного дождя, менялись дозорные на своих постах, над костром в котелках шипела вода – приближалось время ужина. Эта жизнь, она шла всегда, невзирая на число умерших в сражениях солдат, невзирая на число раненых. Воины готовили пищу, ставили палатки, чтобы защитить себя от стихии, ныряли в ледяной ручей, заботились о лошадях. В походах жизнь удивительным образом тесно соседствовала со смертью. — Как давно мы стоим здесь? – спросил Такеши у спин шагавших впереди Фухито и Нарамаро. — Неделю, — отозвался Татибана, придерживая край навеса и пропуская под него друзей. Его взгляд помимо воли зацепился за пустой, связанный у края рукав кимоно Минамото. Нарамаро не стал задергивать полог, и дневной свет позволил им внимательно рассмотреть творившийся внутри палатки беспорядок. Татибана засуетился, принялся в спешке собирать разложенный футон, поднимать разбросанные свитки. Не выдержав, Фухито первым фыркнул вслух и посмотрел на Такеши, который сжал губы, чтобы сдержать усмешку. Он скользнул взглядом по распущенным волосам Фухито. Теперь и его друг не смел носить традиционную самурайскую прическу. Минамото подавил в себе вопрос, что вот-вот был готов задать. Отчего Фудзивара не собирал больше волосы в пучок на затылке? Каким поступком навлек на себя позор? Кто его наказал — глава клана или он сам? Из них троих один лишь Нарамаро не запятнал своей чести. «Этого ли ты от меня ждал, отец?» Левой рукой он потянулся к затылку и почти почувствовал волосы, пропущенные меж пальцев, когда вспомнил, что левой руки у него давно уже нет. И Фухито, и Нарамаро тщательно старались не смотреть в его сторону, и Такеши понял, что оба видели его поднятую и поспешно одернутую прочь руку. Он скривился. За время, проведенное в плену, его волосы отросли ниже лопаток, и первым, что сделал Такеши, оказавшись у Мусасибо-самы, — срезал их почти под корень. Он вздрогнул – вновь! – когда Нарамаро протянул ему чашечку саке. Они молча сделали по маленькому глотку, а оставшееся саке выплеснули на землю за пологом. «Пусть ничто тебя больше не тревожит, отец». Нарамаро и Фухито смотрели на Такеши и не узнавали. Они помнили его совсем другим. — Мы не надеялись увидеть тебя вновь, — выпалил Татибана, чей голос всегда бежал впереди мысли. Судя по сухой ухмылке Такеши, он оценил это высказывание по достоинству. — Как ты сбежал? – он порывисто сжал плечо Минамото, опустившись на футон подле него. В палатку сквозь распахнутый полог проникал осенний ветер. Холод стелился по земле, и при каждом слове изо рта вырывалось облачко пара. Такеши мимолетно опустил взгляд на сложенные на коленях руки. Руку. Сколько вопросов повисло между ними. Сколько ответов на них требуется дать!.. Как рассказать о месяцах, что были прожиты порознь? Мысли путались, хаотично перескакивали с одного на другое. Почему убит отец? Сколько солдат у них есть? Что известно о Наоми? Как... как его ребенок? Где сосредоточены основные силы Тайра? Сколько запасов у них есть в преддверии грядущей зимы? Когда Фухито лишился права носить традиционную для самураев прическу? Он понял, что молчит слишком долго, когда почувствовал на себе пристальные взгляды друзей. — Там была девочка. Ее звали Хоши. Она помогла мне... в какой-то мере, — он не ожидал, что улыбнется. Не ожидал, что воспоминания о несуразной девчонке окажутся такими теплыми... — Хоши? – переспросил Фухито, не пытаясь скрыть растерянности. Он свел на переносице брови, вспоминая. – Внучка Нобу Тайра?.. — Да, — Такеши ограничился коротким кивком, несмотря на то, что незаданный вопрос Фудзивара повис в воздухе. – Потом. Об этом — потом, — он надеялся, что у них еще будет время, чтобы поговорить. Действительно поговорить. Он надеялся, что к тому дню будет готов дать друзьям те ответы, которых они от него ждут. — Что случилось с тобой? – смотря Фухито в глаза, Такеши задал единственный вопрос, который не мог не задать. И потому, как Фудзивара на краткий миг отвел в сторону взгляд, Минамото понял, что был не единственным из них, кто не хотел — не мог — стройно рассказывать о минувших месяцах. — Я вступился за Ёрико. Ни один вопрос про его отрубленную руку, которую он все еще чувствовал, так и не прозвучал. Нарамаро раскатал поверх футона карту, на которой они отмечали передвижения всех вовлеченных в войну армий, и принялся рассказывать Такеши и Фухито, который лишь утром вернулся из Кофуку-дзи, о недавних изменениях в расположении войск. — Мы немного проредили их тыл, когда напали с перевала, — Нарамаро усмехнулся почти смущенно и запустил ладонь в светлые волосы на затылке, растрепав строгий пучок. – Они стояли, вытянувшись вдоль всей возвышенности, но сейчас начали рассредоточиваться. Об этом говорят наши последние донесения. — Нам тоже стоит. Пока они не пришли в наш тыл – все через тот же перевал Курикара, — Такеши указал на несколько точек на карте. – Вот здесь, здесь и здесь необходимо усиление. Тайра вскоре узнают и про отца, и про меня. Они взбешены и захотят напасть.