– Ма, но мне вовсе не хочется, чтоб люди плакали, когда я пою. – Нет, это хорошо. Значит, они что-то почувствовали. – Она стиснула его руку. – Я хочу делать людей счастливыми, – возразил Саверио. – Так и получается. Хотя у них и льются слезы. – Разве можно быть счастливым, когда плачешь? – Они плачут, потому что на них нахлынули воспоминания о том, чего – или кого – им не хватает. Это куда лучше, чем та дурацкая музыка, которую крутят по радио. – Не лучше, просто другое. На углу Боутрайт-стрит до них донесся запах жареных каштанов. Они переглянулись. Саверио усмехнулся: – Па! Леоне стоял во дворе их дома и поджаривал каштаны на тяжелой чугунной сковороде, поставленной прямо на небольшой костер, для которого он вырыл ямку в стылой земле. – Леоне, жаль, что ты не слышал, как твой сын пел сегодня в церкви, – сказала Розария. – Да слыхал я его пение. – Но в эту ночь он пел как ангел, с необычайной силой и чистотой. – Похоже, я заставил некоторых плакать, – добавил Саверио. – Если я запою, все вокруг тоже разрыдаются, – пошутил Леоне, вручая жене полную горячих каштанов медную миску. Из потрескавшейся обугленной кожуры в морозный воздух вырывался душистый пар. – Пойду приготовлю сироп и залью каштаны, – сказала Розария, уходя в дом. Саверио стал помогать отцу гасить костер. Пока Леоне забрасывал пламя золой с лопаты, Саверио опустился на колени и скатал большой снежный ком. Он передал его отцу, тот положил снег прямо поверх золы, огонь зашипел, и вскоре от него остались лишь завитки серого дыма. – Па, после мессы ко мне подошел один человек, – начал Саверио. – Зачем? – Хочет, чтобы я сходил к ним в ансамбль на прослушивание. – И чем ты там будешь заниматься? – Петь. И, может, еще немного аккомпанировать на мандолине. Мандолину он упомянул в надежде тронуть сердце отца. Тому довелось на ней играть еще мальчишкой, в Италии, и сына он тоже научил. Но Леоне это не впечатлило. – Ты рабочий на заводе «Руж», – строго напомнил он. – Знаю. Но я мог бы выступать по вечерам. Может, подзаработаю немного. – Нельзя делать и то и другое. – Почему? – Нельзя. Такая жизнь не для тебя. – Но ведь эти музыканты отлично зарабатывают. Развлекают людей, и деньги текут рекой. Если я добьюсь успеха, то наверняка буду получать вдвое больше, чем моя теперешняя зарплата. – Это просто какая-то афера, – заявил отец. – Не попадайся на их удочку. Саверио последовал в дом за отцом. – Все честно, они собираются платить мне за выступления, – настаивал он. – Это они сначала говорят, что заплатят, а как поедешь на гастроли, не будет тебе никаких денег. Слыхал я истории о шоу-бизнесе. Это занятие для цыган. Ты трудишься, а босс загребает все твои денежки. Ты голодаешь, а он жиреет, с певичками развлекается, а тебе – ничего. – Все вовсе не так. – Да что ты в этом понимаешь? – Я знаю, как оно на самом деле, потому что на мессе был человек из оркестра Рода Роккаразо. Он меня потом разыскал, чтобы поговорить. Сам ко мне обратился. Сказал, что у меня есть талант и что я мог бы добиться успеха в музыкальном деле. Саверио прошел за отцом на кухню, где Розария мешала на плите сироп. Выключив конфорку, она залила очищенные ядрышки каштанов горячей сладкой жидкостью. – Его дело – не твое дело. Мы этого человека не знаем. Кто он вообще такой? Чего ему на самом деле от тебя нужно? – повысил голос Леоне. – Леоне, просто выслушай мальчика, – попросила мать. – Заткнись, Розария! Она повернулась обратно к плите и стала мешать томившийся в большой кастрюле соус маринара[5]. – Не разговаривай с ней так, – негромко произнес Саверио. Леоне ударил кулаком по столу. Сын понял, что его реплика привела отца в бешенство, и немедленно о ней пожалел. – Не лезь не в свое дело! – снова ударил кулаком по столу Леоне. – Это мой дом! – Все здесь твое, папа. Но не надо говорить маме «заткнись». Этот спор только между тобой и мной. – Все в порядке, – попыталась успокоить сына Розария. – Сегодня ведь сочельник, – устало добавил юноша, хотя знал, что отец всегда готов поскандалить, какой бы на дворе ни был день. – Ты потеряешь работу в «Руже», вот чем это закончится. А ведь обратно тебя не возьмут! – Леоне снова повысил голос. – Люди едут отовсюду, из Миссури, Кентукки, Чикаго, да еще и с сыновьями, а у некоторых много-много сыновей, и все хотят работать в «Руже». Они согласны на любой труд. Пусть и цианидная плавильня, им все равно. Любой труд. А у тебя хорошая работа на конвейере, и ты от нее отказываешься. Только глупый мальчишка бросает хорошую работу на конвейере. – Я хочу заниматься другим. Может, попробовать что-то иное, я еще не решил. – Жизнь – это не то, что тебе хочется делать. Это то, что надо делать. – Но почему нельзя и то и другое? – Можно, – сказала Розария. – Я же велел тебе не вмешиваться! – предостерег жену Леоне, прежде чем обернуться к сыну. – Ты хоть представляешь себе, что мне пришлось сделать, чтобы устроить тебя на завод? У них там целые списки желающих. Я им пообещал, что ты будешь хорошо работать, еще лучше, чем я. – Но я – не ты. – Тебе все легко достается. Ты просто маменькин сынок. – Хорошо, Па, – сдался Саверио. Было ясно, что отец в ярости, а когда дело доходило до этого, доставалось и сыну, и – особенно – матери. – У Саверио есть талант! Мне бы хотелось, чтобы он его развивал, – тихо проронила Розария. – А ты-то с каких пор разбираешься в талантах? – Я разбираюсь в моем сыне. – Ни в чем ты не разбираешься! – прогрохотал Леоне. Он резко поднялся, отшвырнув стул. Ударившись о стену, стул развалился. Розария и Саверио бросились к обломкам и подобрали перекладины и спинку; для Леоне было в порядке вещей сломать что-нибудь. Розария вышла из кухни, неся в охапке детали стула, точно хворост, а Саверио остался у раковины. Леоне налил себе вина. Подобные сцены были привычными в их семье по праздникам, а частенько и по воскресеньям. Леоне использовал малейший предлог, чтобы раскричаться, накрутить себя, мать спешила исчезнуть, и в доме воцарялась тишина – но не мир. Запах кипящего на плите соуса сделался почти резким: чеснок, помидоры и базилик полностью приготовились. Саверио выключил огонь, взял пару кухонных полотенец, снял кастрюлю с конфорки и переставил ее на край плиты. Отец закурил. Саверио медленно помешивал соус, размышляя, как бы лучше подобраться к отцу. – Ма сегодня сделала укладку в парикмахерской, – сказал он наконец. – И что? – А ты и внимания не обратил. – И что с того? – Когда женщина делает укладку, это не для нее, а для тебя. Она хорошо выглядит. Ты бы сказал ей. Ей будет приятно. Леоне подымил сигаретой. – Никогда не указывай отцу, что делать, – буркнул он.